Эмиграция. Русские на чужбине

Смотрела толстуха лукаво. Глаза, большие, прекрасные, были жирно обведены тушью. Руки в браслетах и кольцах. Она взяла стопку и за мое здоровье опрокинула ее одним махом.

— Сделайте мне кокошник и пятнадцать платьев. И десять для моей дуры, — прибавила она, — указав на пигалицу-баронессу.

— Спасибо, большое спасибо, — прошептала пигалица смущенно и радостно.

— Заткнись, дура! — сказала толстуха.

С такой не поспоришь. Я принял вид профессионального кутюрье и сказал:

— Разумеется, мадам. Ваши желания — для нас закон. Могу ли я, однако, спросить: платья какого фасона и кокошник какой эпохи?

— Насрать на эпоху. Хочу кокошник. И платья. Пятнадцать для себя, десять для дуры. Усвоил? Ну и все… До свиданья. Хорошо, говорю, что от красных сук удрал.

Она кивнула слугам, и те снова подхватили ее под руки и осторожно повели к выходу. Шествие замыкала благородная пигалица. Не успели они выйти, весь зал покатился со смеху. Посыпались вопросы, кто такая да откуда.

Несколько дней спустя Нона Калашникова привезла ей роскошный шитый золотом кокошник с драгоценными камнями и жемчугом. Приехала также главная закройщица снять мерки и записать фасоны двадцати пяти заказанных платьев. Вернувшись, Нона от смеха еле могла говорить. Мадам Хуби приняла их в электрической ванне посреди гостиной. Из монументальной лохани торчала одна голова. Подле сидела баронша и читала вслух газету. Вокруг стояли горничные с шампанским. Госпожу мучила жажда. Ей беспрестанно наливали.

Подали шампанское Ноне с закройщицей. Потом гостьи предъявили кокошник. Мадам сказала, чтоб ей его надели. Нона надела и напомнила, что надо снять мерки. Мадам поднялась и вышла из лохани в чем мать родила и с кокошником на голове.

— Тьфу, жопа, — сказала она. — Валяйте, снимайте ваши мерки, только живо.

Кокошник ей так полюбился, что она уже не снимала его, выходила в нем даже на улицу. Что до платьев, пожелания ее узнать не удалось. Пришлось шить наугад.

Новой клиенткой я заинтересовался безумно. Такую грех пропустить! Узнал я, что по происхождению она египтянка. Первым браком была замужем за французом. Произвела скандал на скачках в Лоншане, явившись в гусарском мундире. После развода вышла за англичанина, теперешнего своего мужа. Имела в Париже несколько домов, в одном из которых на авеню Фридланд проживала, и прелестное поместье за городом. Говорили, деньгам и сумасбродствам ее нет предела. Пила она как извозчик. Супруг ее так же.

Вскоре мадам Хуби позвонила мне по телефону и пригласила на ужин. Я смело согласился. Приехав, я застал ее в постели в кокошнике, под горою роскошных шуб. В ногах сидели муж и баронша. На столике в изголовье стояли бесчисленные бутылки и стаканы. Не успел войти — устремилась на меня собачья свора. Собаки были всех пород и размеров. Они злобно лаяли, заглушая оравшее радио.

— Привет, Святая Русь! — прогудела мадам. — Давно хотела с тобой познакомиться. Потому и в заведенье твое явилась… Заведенье — дрянь… А ты ничего, не разбойник. А я думала, все русские — разбойники… Спляши-ка мне пляску с кинжалами. Эй, Тюрпешка, — позвала она кого-то, кого я даже и не заметил, — поди на кухню, принеси ножи… Живо!

Барон Тюрпен де ля Рошмуйль, он же секретарь хозяйки, сбегал и принес четыре кухонных ножа. Хозяйка требовала кавказский танец. Я отказывался, она, чтоб ободрить меня, велела принести граммофон и пластинки с фокстротом… Внезапно баронша, австриячка и, видимо, испанка, вскочила, закричала «Оле, оле!» и забила в ладоши. Мадам Хуби, муж мадам и секретарь последовали ее примеру. Собаки помогали яростным лаем. Это был настоящий сумасшедший дом. Но мне, по правде, понравилось. Сказалось, наверное, монголо-татарское происхождение. В общем, миг — и я сорвал пиджак, воротничок, галстук, схватил ножи и исполнил под фокстрот половецкую пляску!.. Ножи разлетелись во все стороны, разбили стекла на гравюрах. Чудом никого не убило.

Сплясав, угомонились. Я оделся. Осколки прислуга вымела. У постели госпожи сервировали ужин.

Австрийскую баронессу я у мадам Хуби более не встречал. Узнав, что баронесса глотает живьем золотых рыбок из аквариума, мадам Хуби прогнала ее.

Так началась моя дружба с мадам Хуби, и была она столь же необычна, сколь и сама подруга моя. Ее чудовищная толщина, кривлянье, грубость даже — все было единым целым и, в общем, имело свою изюминку. Ее привязанность ко мне, вопреки дикости выражения, а, может, благодаря ей, не оставила меня равнодушным. Конечно, мне было лестно, но главное, занимательно, ибо всегда занимали меня люди из ряда вон, особенно любившие меня. Как ни странно, она напоминала мне моего алварского махараджу. По форме столь разные, по сути, они имели много общего, к примеру, ту же ни-на-кого-непохожесть. Притом, оба азиаты. Оба смотрели на меня изучающе, так что приходилось все время быть начеку, что нравилось мне, опьяняло и заставляло терпеть их прихоти. Разумеется, мадам Хуби была не так страшна, как загадочный махараджа, а все ж на свой лад опасна, а именно к таким-то злой мой гений всю жизнь толкал меня.

Феликс Юсупов