Венеция. Под кожей города любви

— Я выгляжу как мороженое, — говорю по-итальянски.

Он смеется.

— Забери собаку, — Стефания протягивает отцу конец поводка.

— Сегодня вечером мне придется еще раз погулять с Неро, иначе он будет слишком активен. Про Неро ведь можно сказать «он»? Или нужно говорить «it» — оно? — спрашивает Грегорио.

— Да, можно. Если, конечно, вы не собаконенавистник.

Грегорио вытирает лоб платком.

— Раньше некоторые продукты, особенно тяжелые, можно было заказать по телефону, и работники магазина доставляли их на дом. Хлеб, пасту, растительное масло, муку… Для тех, кто живет на расстоянии трех мостов или еще ближе, доставка была бесплатной. Ты просто звонил и говорил: «Алло, здравствуйте, мне нужно три кило пасты и три кило риса. Срочно, пожалуйста. У меня вечером гости». Теперь они этого не делают, после того как открылся супермаркет «Billa».

Расставшись с Грегорио, мы со Стеф звоним Джиневре и договариваемся вместе поужинать в «La zucca». Вечером по пути туда я на секунду выскальзываю из шлепанцев и ступаю на мостовую босыми ногами: округлые, как человеческие спины, камни отдают тепло. Быстренько забегаю в церковь Кьеза Сан-Панталоне на Кампо Сан-Панталон — здесь сказочный аромат: пахнет ладаном, пропитавшим старое дерево. В церкви потрясающее распятие, очень одухотворенное: страдающий Иисус, высеченный из шоколадного цвета мрамора; набедренная повязка почти сорвана порывом мраморного ветра, волосы развеваются, лицо красивое и отрешенное, тело в прекрасной спортивной форме. Затем, в Капелла дель Кьодо, рассматриваю великолепную «Коронацию» Антонио Виварини и Джованни д’Алеманьи, очень старую, 1444 года, всю в золотых нимбах.

На улице я издали вижу Джиневру. Сегодня она выглядит стильно, но… чуть мужеподобно, как модель Ива Сен-Лорана. Она в черной полотняной блузе (рукава по локоть) и таких же черных брюках, на ногах сандалии «Биркенсток». Умные, удлиненные кошачьи глаза подведены карандашом; линия чуть расплылась от жары.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, Джиневра, — говорю я.

— Как всегда, — добавляет Стефания, догоняя нас.

— Да что вы, нет, — стенает Джиневра. — Вот когда увидите меня в десятый раз в одной одежде, вы так не подумаете.

— Ой, брось… — стонем мы ей в тон.

Джиневра у нас, оказывается, настоящий ослик Иа. Я поймала себя на том, что меня раздражают ее странные прикосновения — влажные и холодные, как будто у нее нарушена терморегуляция. Всякий раз, когда она до меня дотрагивается, я вздрагиваю, будто мне плеснули за шиворот холодной воды.

Мы идем в сторону ресторана, пробиваясь сквозь стену плотного влажного воздуха. На улицах людно. Мой дом недалеко, замечаю я.

«Тыква» переполнена посетителями, в ней жарко, как в сауне. Перед нашим приходом, видимо, разыгралась какая-то драма с участием персонала: официантка взволнована, красные пятна проступают сквозь светлый тональный крем. Она бежит на кухню, оттуда доносятся рыдания, за ней устремляются еще две девушки из персонала, после чего официантка появляется вновь, но уже улыбаясь (щеки горят по-прежнему). Тайна…

Стефания и Джиневра расспрашивают, как я устроилась на новом месте, и соглашаются, что квартирка у меня симпатичная.

— Да, место неплохое, — соглашаюсь я. — Единственное — уж очень пыльно. Пыль повсюду. Я даже во рту ее ощущаю. И еще я убила с десяток комаров, но это несерьезно.

— Не хочу тебя пугать, но сейчас у нас появились комары, разносящие желтую лихорадку, а вот несколько лет назад… Помнишь, Джиневра? — говорит Стефания.

— Но я не знаю, о чем ты хочешь рассказать, — жалобно отвечает та.

— У нас поселились комары-самцы. — Стефания машет пальцами, изображая комариные крылышки. — И они были ужасно тупые. Такие тупые, что целыми днями сидели на стене. — На лице подруги появляется идиотская восторженность, как у глуповатого ребенка, уставившегося в телевизор. Понимаю, что эта восторженность деланая. — Сидели себе, а потом умирали, — закончила она.

— Какая мрачная экзистенциальная аллегория, — говорю я.

— Да! Я помню, в детстве у нас вся стена была черная от них.

— А я вот не помню такого, — печально бросает Джиневра.

Стефания и Джиневра разговаривают между собой. Они обсуждают местное скандальное происшествие, оно связано, насколько я понимаю, с большим белым катером, одним из тех, которые ходят к Лидо. На днях катер столкнулся с рыбацкой лодкой. В лодке находились мужчина, женщина и ребенок. Женщина выпала за борт, ударилась головой и утонула. Тело ее не найдено до сих пор, хотя лагуну перекрыли и прочесали с водолазами. Мужчину взяли под арест, потому что буквально на следующий день, на Реденторе, его видели с молодой девицей — он как ни в чем не бывало пил, распевал песни и веселился. Кроме того выяснилось, что в прошлом он участвовал в вооруженных ограблениях банков.

— Он убил ее и все обставил как несчастный случай, — уверенно говорит Стеф.

— Как ему удалось устроить, что тело исчезло? — сомневается Джиневра.

— Расчет на течение. Или он привязал камни.

— Пока сидел в этой лодчонке?

— Да.

— На глазах у ребенка?

— Да!

— Ты уверена? — Джиневра всплескивает руками и пищит тоненько: — Мамочка! Папочка! — имитируя детский крик.

— И что самое удивительное, — обращается Стеф ко мне на английском, — местные газеты… нет, они дерьмовые, конечно… описывают все это как роман: «Вы, наверное, думаете, что в праздничную ночь этот человек сидел дома один, в темноте, скорбя об ужасной утрате, вспоминая жуткую сцену, свидетелем которой оказался? Ничего подобного! Он гулял и веселился!»

Мы едим. Я начинаю с легкой овощной лазаньи, за которой следует вителло тоннато — нежная телятина под майонезным соусом с тунцом. Это блюдо здесь — гвоздь сезона. Потом десерт: густой шоколадный мусс. Часов в десять, закончив ужин, мы выходим во все еще влажную ночь.

— Ну, Бидиша, веди нас на Кампо Санта-Маргерита, — говорит Стеф. И у меня получается! Нахожу дорогу без проблем.

На Санта-Маргерита, как всегда, кипит жизнь. Садимся за столик в «Caffè Rosso», в самом центре. Стеф говорит, что они с Бруно на выходные собираются в кемпинг нудистов в Хорватию. Мы с Джиневрой в шоке. Стеф обороняется, наша инфантильность ее прямо-таки тревожит:

— Там же прекрасное море! И у них что-то вроде правила: там, где природа особенно красива, люди обнажают тело.

Мы с Джиневрой по-дурацки хихикаем.

— Ну что вы смеетесь? Я вас вообще не понимаю, — огрызается Стефания, начиная сердиться.

— Почему обязательно нужно раздеваться? Какая от этого польза? Нагота ничуть не более подлинна, чем тело в одежде. И никакой особой цельности в этом нет. Неправда, что человек становится свободным, скинув с себя тряпки. Скорее наоборот, — протестую я, пытаясь обосновать свою позицию.

— Нагой ты становишься частью природы, как животное, — говорит Стефания.

— Вот уж не стала бы задаваться такой целью, — отвечаю я резко. — Если бы меня окружали голые люди, я бы начала их рассматривать, даже против собственной воли. И что в этом хорошего?

— Но ты же спортсменка. Тебе нравятся хорошо сложенные тела.

— Не в такой ситуации!

— Ночи в Хорватии прохладные, — неожиданно говорит Стеф, и от этих слов мы с Джиневрой закатываемся совсем уж ребячливым смехом.

— Шляпа, шарфик, теплые перчатки — и ничего более, — удается выговорить Джиневре, пока я завываю от хохота. — А если идешь в супермаркет — только сумка.

Стеф злится не на шутку.

— Вы обе закоснели, так нельзя. Мы отлично проведем время. Мои родители много раз отдыхали в нудистских кемпингах, когда я росла. Там все прилично и цивилизованно. Если повезет, поселимся между двумя немецкими семьями, немцы очень вежливые, это вам не итальянцы, которые болтают без умолку и целыми днями готовят пасту… Нет, конечно, не все итальянские семьи такие, но… А если нам понадобятся продукты, мы съездим на машине в город.

— Голые? — немедленно предполагаю я, и мы с Джиневрой снова заливаемся.

По пути домой мы, все втроем, обсуждаем вопросы моего быта…

— Могла бы сходить на рынок Риальто, — говорит Стефания.

— Не люблю рынки по некоторым соображениям.

— Почему?

— На рынках я ощущаю себя домохозяйкой, — отвечаю я, — и мне это не нравится.

— А кем ты себя ощущаешь в супермаркетах? — невозмутимо спрашивает она.

Мы уже готовы распрощаться и разойтись, когда замечаем маленькую, похожую на девочку монахиню лет семидесяти. Она проворно семенит мимо нас, в темноте колышутся накрахмаленные складки ее одеяния длиной по колено. С ней школьник, смирный худенький мальчик, которому не больше двенадцати.

— Смотрите, белая, — шепчет Стеф, имея в виду платье монашки. — Наверное, возвращается в монастырь.

Кроме монахинь-цистерцианок в белых одеяниях бывают еще какие-то, одетые в серое, но у «белых» скверная репутация в Италии, где почти каждый помнит, как в школе докучала или даже била розгами именно такая монахиня.

Вот уже десять дней я ни с кем не вижусь, но однажды вечером вожусь на кухне и вдруг слышу:

— Бидиша…

Кто-то свистящим шепотом призывает меня сквозь щель почтового ящика, напугав чуть не до смерти. Это Мара, жизнерадостная подружка Стефании, та, что с торчащими вперед зубами. Она поджидает меня за дверью, а с ней еще восемь человек, которые собираются пойти чего-нибудь выпить и хотят знать, не присоединюсь ли я к ним. Я польщена и тронута и, конечно, отвечаю согласием. Выхожу и тупо здороваюсь с каждым за руку: Дарио, приятель Мары, вспоминаю, что он любит читать ей по-немецки; Бьянка, чьи престарелые соседи делают это шумно, как буйволы; две девушки-испанки, с которыми Мара вместе училась; два испанских парня и еще кто-то в ассортименте. Рукопожатиями (и временем, которое они заняли) удалось благополучно привести в ступор всю компанию. Мы отправляемся в ближайшее кафе. За стаканчиком одна из девушек рассказывает какую-то веселую историю, Мара переводит для меня. Выясняется, что у приятеля девушки есть дядя и тетя, которым за семьдесят, и они пригласили молодую пару на ужин, чтобы поговорить про их помолвку. Дядя с тетей весьма либеральны.

— Несмотря на преклонные годы, они задали ребятам массу интимных вопросов, — переводит Мара. — Они сказали, что в свою брачную ночь занимались любовью семь раз.

— Семь раз? О боже! Complimenti! — выдыхаю я.

Сама не знаю, почему это меня так поразило: чего ждать в брачную ночь от темпераментной молодой пары, хоть и принадлежавшей к куда более скованному поколению? Чтобы они на кровати в карты играли?

Я признательна друзьям Стефании за то радушие, с которым они относятся ко мне. Они предлагают свою дружбу ненавязчиво, но при этом с полной готовностью поддержать, в сущности, совершенно чужого им человека. Мне это кажется почти чудом по контрасту (как я сейчас понимаю) с обособленностью лондонцев. И как тут разобраться? Поистине разителен контраст между образованными, внимательными и тонкими людьми, с которыми я знакомлюсь через семью своей подруги, и теми убийственными комментариями, что долетают до моих ушей, когда я гуляю по улицам одна.