Исторические романы и детективы. Компиляция. Книги 1-12(романы-рассказы)

V

Василий наконец очнулся и с изумлением огляделся вокруг себя. Лежал он словно бы на полке. На стенах, на потолочных балках, везде, куда ни глянь, висели пучки трав и кореньев. Слабый свет пробивался через два тусклых оконца, затянутых пузырем, и Чуксанов не мог понять, где он находится. Только не у себя. У него висели в углу образа и теплилась лампада, стоял стол и дубовые скамьи, на стене висел ковер персидский и на нем славное оружие. Он хотел сойти, но страшная боль в голове и спине заставила его застонать и бросить попытку шевельнуться хоть членом. В то же время он вспомнил все происшедшее: пожар, битву и страшное, позорное наказание. При этом воспоминании он застонал еще сильнее.

– Очнулся! – раздался подле него голос.

Он повернул голову и увидел тощего старика, в котором сразу признал Еремейку, лукоперовского знахаря. Кровь застыла в его жилах, волосы зашевелились на голове. Какую муку и позор ему еще придумали?..

– Разве мало им мести? – глухо спросил он. – Чего они еще захотели от меня?

Старик понял его мысли и покачал головою.

– Не бойсь, не бойсь, ты не у ворога! Еремейка не выдаст, кого хоронит.

– Так ты… – с надеждою в голосе начал Василий.

– Да, кабы не я, псы бы тебя съели, – перебил его старик. – Иду это я из лесу, что дымом тянет? Подхожу, а на месте твоей усадьбы‑то пеньки горелые. Вижу там, подале, собаки что‑то словно грызутся. Подошел ближе: лежишь ты ровно туша свежеванная, а вкруг псы, и один‑то пес тебя защищает, а его грызут. Тут я разогнал их, тебя‑то, молодец, до ночи стерег, а ночью сюда приволок, благо, у меня тут лазейка есть!.. Ты здеся пластом три дня лежал. Все без памяти.

– Спасибо, дедушка, – со слезами на глазах проговорил Василий, – Бог тебя… – Он не кончил и протяжно застонал.

– Больно? – участливо спросил Еремейка.

– Саднит, жжет… испить бы!

– Это можно! Я тебе кваску, кисленького! – старик ушел и через минуту вернулся с деревянным ковшом холодного квасу. Василий жадно осушил ковш.

– Теперь полежи малость, – сказал ему Еремейка, – а опосля я приду; опять тебя мазью натру. Спина‑то уж заживать стала. Скоро совсем молодцом встанешь!

– Скорей бы! – проговорил Василий, и измученное лицо его вспыхнуло. Старик понял его и усмехнулся:

– Успеешь еще!..

В тишине и покое, при заботливом уходе Еремейки, Василий слез с полка уже на третий день после того, как очнулся. Старик поместил его в своей кладовой, и Чуксанов, несмотря на то что жил в усадьбе своего ворога, был безопаснее, чем в каком ином месте.

Старик смеялся тихим, беззвучным смехом.

– Меня они все чураются, – говорил он, – днем‑то еще туда – сюда, а к вечеру и – ни Боже мой! За колдуна почитают, а мне то и на руку. Не бойсь, сюда не заглянут.

По вечерам он звал Василия в свою горницу и они вместе ужинали, а там говорили, иную пору до первых петухов. Ряд бесед на одну и ту же тему открыл сам Еремейка.

– Как это увидел я тебя, – сказал он, – сейчас смекнул, что это его рук дело, – он показал на стену, за которой находилась усадьба, – а днем‑то накануне я его лечил. Тоже избили его. Это, выходит, ты его, а он тебя. За что ж подрались‑то?

– Горе тут мое, дедушка, сворожено! – с горечью сказал Василий. – Поначалу я им ничего не сделал, а теперь им смертельный враг. Полюбил я – от тебя не буду таиться – Наталью ихнюю, и она меня…

И Василий день за днем рассказал Еремейке и про любовь свою, и про тяжкие невзгоды своей жизни, и про странную ненависть к нему Лукоперовых, и, наконец, про последнюю встречу.

– Ох ты, горький! – вздохнул старик. – Истинно сказано: с сильным не борись! Где тебе, сиротинке, одолеть их?

Василий сверкнул глазами и гневно сжал кулаки:

– К воеводе пойду, суда потребую. Пусть головой их мне выдадут!

– Глупый ты, глупый, – закачал головою старик, – да с чего ты взял это, что воевода за тебя вступится. Воевода за того станет, у кого мошна толще. Али и этого не знаешь?

– На Москву пойду, к самому царю!

– Ну, до царя‑то тоже через восход добираться надо!

– Тогда все их гнездо выжгу поганое!

– А Наталью как?..

– Ее возьму! Одну ее, голубку белую! Попала она в воронье гнездо проклятое! Дедушка, а ты не видал ее?

– Не! Ее отец‑то, слышь, на замок запер. Я на дворню ходил, слушал. Бил ее! Бают, князь за нее сватается.

– Не бывать этому! Убью ее лучше! – с дикой страстью вскричал Василий.

– Не бывать! Все, друже, на свете бывает. Знаешь ты мою историю?..

– Нет, дедушка!

– Ну, так послушай!

Старик налил браги, отпил несколько больших глотков и начал рассказывать:

– Давно то было, еще при царе Михаиле Феодоровиче, в те поры, когда он только на Москву приехал. Вот когда! Кругом разорение. Людишки‑то только – только строиться зачали. И был под Коломною боярин, Иван Игнатьевич Шерстобой по имени. Такой ли выжига, такой ли зацепа, при царе Шуйском раньше дьяком был, а потом Тушинскому прямил. Вот! А мой‑то батюшка, Степан Кузьмичев, разорен был. Думал, дай выстроюсь, сынку что оставлю – я‑то у него один был. Пошел он к этому Шерстобоеву да в кабалу к нему запишись. До самой, мол, смерти! Тот ему пятьсот рублев обещал. Мне‑то о ту пору всего десять годочков было. Расту это я, расту, в стрелки он меня забрал, и сустреться мне его дочка. Анной звали!

Старик тяжело перевел дух. Черные брови его зашевелились словно тараканы. Он опять отпил и продолжал:

– Увидела она меня и зарделась, а я ровно пень стою и не дыхну. С той поры и пошло. Поначалу только так встретимся – и в стороны, потом она мне плат бросила, а там раз в ночи пришла это сенная девушка и зазвала в вишенья…

– Как со мною! – тихо сказал Василий.

Старик кивнул:

– Как минутки мелькали ноченьки! Эх, время… Только вдруг это батька мой помер. Поначалу я за любовью своей и горевал‑то мало, а потом – на – с! Лукоперов, Федор Степанович, дед евойный, и посватайся за Анну. Господи, и завыл я тогда, а что сделаешь? Глядь, поженились, а там он и увез ее! Тоска меня забрала. Пошел я к боярину и говорю: «Отпусти меня и пятьсот рублей отдай, что батьке обещал». А он на меня: «Как ты смеешь, раб, мне такие речи говорить?«Я ему: «Батька мой точно в кабалу записался, а я вольный человек». – «Ты‑то вольный? – закричал он. – В батоги его, вот твоя воля!«Ухватили меня холопы и избили, а он потом говорит: «Уставов, дурак, не знаешь, коли ты без кабальной записи полгода прожил, ты раб мой!«Тут я и света невзвидел. Погибай же душа моя, да его в ухо! Он вскрикнул и покатился, и дух вон, а я в беги!.. В Запорожье был – там‑то всему и выучился, – а потом сюда пробрался да тут с Анной и свиделся. Крут был Федор Степанович, боем ее бил, а я как бы знахарем. Так и умерла, голубушка, на руках моих. С той поры я и тут…

Старик закрыл лицо рукою и долго сидел молча, тяжко вздыхая.

Потом поднял голову и, уже тихо улыбаясь, сказал:

– На все воля Божия. А я к тому речь повел, что с сильным не борись. На – кось, в ряды засчитал!.. Я бояр с той поры ненавижу, – тихо окончил он.

И с той поры начались у них беседы. Рассказывал старик про далекую старину, про казачество, а Василий слушал, и одна мысль гнездилась в его голове: суда искать, Наташу отбить!..

– Бают, атаман Степан Тимофеевич сюда идет! – сказал раз старик. – Вот у кого суда ищи, а не у воевод. Он, слышь, за всякого обиженного стоит. Идет и праведный суд везде чинит: всякого воеводу – в воду, боярина да дворянина на виселицу, а холопа да обиженного на вольную волюшку. Молодцы тут проходили, рассказывали. Коли правда, так и я с ним пойду, стариной тряхну! – и старик грозно сверкал глазами и словно молодел.

– Поначалу суда искать буду, – повторял Василий, – али правды на свете нет?

– Нет ее, друже, на свете! Ой, нету! Ее воеводы давно съели, а дьячки с приказными и обглодочки подобрали.

– Попытка – не пытка, дедушка!

Наконец Василий совсем оправился, и первый выход его был на свое пепелище. В лунную ночь тайной лазейкой старика выбрался он на дорогу и пришел к месту, где прежде стояла его усадьба.

Было светло как днем. Он пришел и грустно огляделся. Кругом торчали только обуглившиеся бревна. Ночная тишина еще усиливала унылое запустение.

– Скажу спасибо! Поквитаемся! – злобно бормотал Василий, печально ходя по углям и золе, а потом с тоскою говорил: – Люба ты моя! Голубонька! Любишь ли ты меня, своего Васю, или плачешь по мне, как по покойнику! Ой, сердце мое, сердце!..

Он вдруг ощутил под ногой что‑то твердое. Нагнулся и увидел свою саблю. С радостным криком схватил он ее и со свистом рассек недвижный воздух, холодная сталь блеснула под лучами месяца.

– Ой, сабля моя, сабля! Не расстанусь я теперь с тобою. Ты одна мне друг и товарищ!

Он нагнулся и стал шарить ею в пепле, думая сыскать еще что‑нибудь, и надежды его оправдались. Под лучами месяца что‑то блеснуло. Раз, два! Он нагнулся и поднял два тяжелых почерневших слитка. Он торопливо потер их о полу кафтана, и они заблестели тусклым, желтым блеском.

Слезы выступили на глазах его. Вот все, что осталось от отцовского наследия, от родительского благословения! Два истаявшие оклада…

Рано под утро он вернулся к Еремейке и показал свою находку.

– Истинно, Бог послал! – сказал старик, взяв слитки. – Ты вот что! Ежели и вправду к воеводе на суд пойдешь, так понеси это в подарок ему, а за этот – я куплю тебе коня да кинжал, да еще для дороги что останется.

– Спасибо тебе! – с чувством ответил Василий и стал собираться в дорогу.

Вечером старик действительно подал ему большой кинжал и горсть серебряных монет.

– А коня я схоронил недалечко! – сказал он.

Василий крепко обнял его:

– Ты мне был за отца родного. Сгину я, так помяни в молитве своей!

– Ну, ну, зачем сгинуть, – сказал ему Еремейка, – пусть уж лучше они, проклятые! Идем, что ли! А про Степана Тимофеевича дознайся!

Они тихо вышли за околицу. Еремейка провел его к оврагу и вывел оттуда коня.

Василий в последний раз обнял старика

– Для Бога молю тебя, – сказал он, – скажи Наталье, что жив я и возьму ее за себя. Пусть ждет и сватов гонит!..

– Скажу, милый, скажу, горький! Ну, благослови тебя Господи!

Василий тронул коня.

– А про Степана Тимофеевича дознайся! – донесся до него из темноты старческий голос Еремейки.