Свет в конце тоннеля

* * *

Юльча, Юленька не плачь,

Испечём тебе калач.

Дадим Юльче калача,

Будет булка горяча.

Чтобы Юльча поспала,

ей дадим перо орла.

Ушко зайца, лисий хвост,

Спи, Юльчонок, в полный рост…

— Вы так хорошо ладите с Юльчей, не могу поверить, что вы были плохим отцом.

— Я был хуже, чем плохим, Милана. Я был никаким отцом. Меня ни разу не было рядом, когда я был нужен. С младенцами просто — спел песенку, пощекотал животик, поменял подгузник. Кто угодно справится. То, что называется «быть отцом» начинается тогда, когда ребёнок вырастает. И эту роль я полностью слил. Меня носило по всему миру, моя дочь росла и взрослела сама, а когда я таки вернулся, было уже поздно. Тогда я меньше всего думал о дочери. Наоборот, был даже рад, что мы не общаемся, — так меньше шансов, что её зацепят мои проблемы. Но однажды ко мне в офис пришёл молодой человек. «Ты тот самый отец Алёны?» — спросил он. «Допустим, — ответил я, — а ты что за хрен с горы? Ëбарь её, что ли? Выглядишь полным лохом. Неужто моя дочка получше никого не нашла?» «Вижу, — сказал он, — ты и правда такой мудак, как она рассказывала. Ладно, хер с тобой, забыли-проехали. Отдыхай, папаша». И пошёл себе прочь. «Стой, — говорю, — извини, был неправ. Больная тема, нервное время, непростая обстановка. Сядь, давай выпьем и побазарим без предъяв». Он поколебался, посмотрел на меня мрачно, но потом всё же сел. Достал я вискаря, разлил и спрашиваю: «Так что у вас, любовь типа, или как?» «Какая ещё нафиг любовь? — удивился он. — Я её третьего дня впервые увидел». «Хоба, так ты, значит, не руки и сердца просить пришёл?» «Делать вот мне нечего, — ответил он. — Я на машине ехал, смотрю, девчонка голосует. Трасса глухая, между Петрозаводском и Медвежьегорском, время к вечеру, никто не берёт, подставы боятся. Сам, поди, знаешь, какие там места». «В курсе, — киваю я. — Зона на зоне. Сам бы не остановился. Выскочат из кустов беглые варнаки, ствол к башке приставят, и хорошо, если только тачки лишишься. А ты, значит, рискнул?» «Видел бы ты мой УАЗик. Им даже беглый зэк побрезгует, да и не заведётся он с чужой руки. Так что я встал и говорю: „Если ты подсадная, так грабить нечего, если плечевая, так мне не надо, но, если просто подвезти, садись“. Она и запрыгнула. „Ну и рыдван у тебя“, — говорит. „Это типа вместо спасибо было? Тогда пожалуйста. Чего это тебя несёт по трассе на ночь глядя?“ „Не твоё, — отвечает, — дело“. „Ну, не моё так не моё“, — и рулю себе дальше. Но смотрю, как сзади фары, так она пригибается и пониже сползает, чтобы не видно было, что кто-то кроме меня в машине есть. „У тебя неприятности?“ — спрашиваю. — „Да“. — „Серьёзные?“ — „Да уж не пустяковые. Выкинешь меня теперь?“ — „Сиди уж, — говорю. — Авось обойдётся“. И только я это сказал, догоняет нас чёрная бэха и подрезает, к обочине жмёт. А у меня, как назло, колодки старые и тормоза еле дышат. В общем, долбанул ей в борт кенгурятником. Машина в кювет, оттуда братки, я по газам… „Остановись, — говорит девчонка, — я вылезу. Им я нужна“. „Держись крепче, — отвечаю. — Потому как ремней тут нету“. И сворачиваю с трассы в лес. Так и ушли, по лесовозной просеке, вдоль болот, где кроме УАЗа никто не проедет, да и на нём суметь надо». «Да ты в натуре герой!» — удивляюсь я. — «Да не, — смеётся парень, — я просто прикинул, что за битую бэху мне один чёрт не расплатиться. А вот ты, папаша, как довёл дочку до жизни такой? Я из неё твоё фамилие едва не клещами тащил, она о тебе и вспоминать не желала». — «И не спрашивай, так уж вышло, — признался я. — Где теперь Алёнка моя и во что она встряла?»

— В общем, Милана, оказалось, что дочь моя влезла в самую поганую историю, которую только можно придумать. Пока училась в универе, начала приторговывать в общаге травкой, потом зацепилась за герыч, начала принимать сама, оказалась в долгах, кинула дилера, ушла в бега. Но из наркоманки какой беглец? Всё равно за дозой прибежит…

— «Увёз её в деревню, — сказал мне тот парень, — в прадедов дом. Там не найдут. Но у неё ломка, а у меня ни лекарств, ни денег. Она сказала, что ты полный мудак, но я решил попробовать. Нет так нет, как-то сам прокручусь». «Стоп, — говорю, — не спеши. Будет тебе всё, что нужно. Скажи только, почему ты за постороннюю девку впрягся?» «Да хрен его знает, — ответил он, — как-то само вышло. Всю жизнь у меня из-за баб неприятности. Лох — это судьба». «Ладно, присмотри за ней. Буду должен».

— И он присмотрел? — спросила Милана.

— Да, представь себе. Хотя наркоша в ломке тот ещё подарок. Но вытерпел, вытащил, откапал, откачал. Когда она согласилась со мной встретиться, уже была на нормальную похожа, худая только. И вот сел я напротив неё, смотрю — чужой человек сидит. Незнакомый.

«Чего, — говорит, — припёрся, папаша?» «Посмотреть хотел, дочурка». «Посмотрел? Проваливай. Раньше смотреть надо было. А теперь я уже такая, какая есть. И хотя жизнь свою я спустила в унитаз, но даже в этом унитазе тебе места нет. Если б мой друг за тебя не попросил, я бы лучше сдохла, чем с тобой встретилась». Вот так и поговорили. Надо сказать, она потом взялась за ум, с наркотой завязала, в универе восстановилась, пошла к психотерапевту, стала полноценным членом общества и даже замуж вышла. Не за того парня на УАЗе, нет, за другого. Но больше мы с ней не виделись. В общем, поищи для Юльчи отца получше, потому что второй раз я такого позора не выдержу.

— Ингвар, — сказала Милана задумчиво, — некоторые мужчины очень поздно взрослеют. У них в голове ветер, на уме игрушки, кораблики-машинки-мотоциклы. Они сами ещё дети, хотя и с бородой, — ни сопереживания, ни ответственности, а им жестокая природа раз — и ребёнка выдала. Они его ломают, как игрушку, а потом всю жизнь плачут над обломками. Судя по биографии, ты как раз из таких. Но знаешь, что? Однажды и ты повзрослеешь.