Другой путь Леннрота

Элиас, поглощенный работой, сначала не придал никакого значения тому, что мир вокруг него поменялся. Но так продолжалось совсем недолго. Чья-то рука толкнула его под локоть, и он сотворил на листе замечательную чернильную кляксу. Тут же слышимый, но не осознаваемый шепот превратился в истошный визг: "В огонь!"

Леннрот дернулся от стола и увидел, как из-за лампы к нему тянутся мохнатые когтистые лапы, словно бы из того летнего кошмара на берегу озера.

Неужели он заснул за работой? Элиас помотал головой из стороны в сторону, и тут же ощутил боль в бедре правой ноги. Там обнаружился глубокий порез, словно оставленный лезвием, либо острым когтем. Во сне такого не бывает.

- Это что за пьяные выходки? - возмутился он и полетел в угол, потому что получил жестокий удар по уху. Теперь вместе с визгом про огонь он слышал трубы, вероятно - адские трубы. В глазах заплясали искры, и сквозь них Элиас заприметил козлоногое существо - сущего дьявола.

- Пан или Пропал? - проблеяло оно.

- Пропал, конечно, - ответил Леннрот. - Мочи козлов!

- За козла ответишь, - конечно же отреагировал Пропал и бросился бодаться, наклонив вперед голову.

Хоть голова у Элиаса сделалась тяжелая после удара, но опыт былых драк сыграл, как ему и положено - порезанной ногой по выступающей вперед челюсти, а потом прямым правым в грудину.

Существо грузно опрокинулось навзничь и горестно сообщило:

- Опять - двадцать пять, пропал Пропал! Совсем пропал.

Элиаса отчаянно затошнило, и он бросился к окну, чтобы распахнуть его и вздохнуть холодного осеннего воздуха. Если бы не самочувствие, угнетенное воплями "В огонь!" и ударом по голове, он бы никогда так не поступил. Впрочем, может быть, это его и спасло.

Леннрот распахнул окно и почти сразу же вылетел наружу, как Икар.

Дверь в кабинет, ломая французский замок, с треском открылась, словно от сквозняка, и из коридора выплеснулась навстречу необходимому для горения воздуху целая стена пламени. Она ударила его прямо в спину.

Элиас сумел доползти до ограды университета и забылся там, обнаруженный позднее прибывшими к пожару огнеборцами. Он изрядно хватанул угара, но не настолько, чтобы гемоглобин в крови вступил в смертельную реакцию с окисью углерода.

Через час, укутанный пледом, напившись горячим сладким кофе, он уже сидел на фундаменте ограды и остановившимся взглядом смотрел на вырывающиеся к небу языки пламени. Огонь освещал его мрачное решительное лицо, делая каждую морщинку выразительной, каждую ямочку на лице - очерченной.

Пожарники не решались заговорить с ним, то ли боялись, то ли понимали, что сказать-то им, в принципе, нечего. Обнаруженный ими человек был закрыт для этого мира. По крайней мере на какое-то время. Попа к нему звать, что ли?

Не позвали. А психотерапевты тогда, к счастью, еще не водились. В принципе, Леннроту сейчас не нужен был никто. Он привык помогать себе сам.

Веря я: ночь пройдет, сгинет страх.

Верю я: день придет весь в лучах.

Он пропоет мне новую песню о главном.

Он не пройдет, нет, лучистый, зовущий и славный -

Мой белый день28.

Тетрадь с рунами найти не удалось. Их было всего двенадцать. Их было пока двенадцать.

Вторая часть диссертации тоже сгорела, как и весь университет города Турку (Або).

Равновесие в мире качнулось в сторону. В какую?29

6. Калевала.

Пожар в Турку полностью уничтожил университет. Профессорско-преподавательский состав почесал в затылках профессорско-преподавательских голов и решил, что профессура бессмертна, а преподавание - и подавно. Кто там с хвостами?

Хвост был у соискателя на степень Леннрота. Его диссертация, посвященная "Вяйнямейнену - божеству древних финнов", теперь была половинчатой. Фон Беккер подсуетился, перетер, где надо, разговоры, наобещал бочку арестантов, но собрал на краю пожарища в самом приличном сарае цвет научной мысли философского факультета. Сюда же подтянулись светочи с других факультетов, чтоб явить всему сгоревшему университетскому сообществу, что они тоже полезны.

И студенты набились, но их, в основном, вытолкали взашей - сарай был не безразмерный и не резиновый. Оставили только сокурсников Элиаса, двух Юханов - Снельмана30 и Рунеберга31. Первый из них потом снискал всефинскую известность, второй - скандинавское признание, ну, а Леннрот, как известно, сделался всемирной знаменитостью. Так что удачное было для профессуры обучение: три гиганта в одном сарае. Выяснится это, конечно, гораздо позднее.

Обгорелый Элиас, на самом деле никак не тронутый огнем, пришел на защиту со своим музыкальным инструментом. Помимо традиционного кантеле он освоил и дудку, которую торжественно величал "флейтой". Дед Леннрота, тоже портной, как и папа Фредрик, сочиняли песни, играли по пьяни на скрипке и требовали от потомков любви к музыке. Это им удалось.

Едва уважаемая комиссия расселась на грубых скамьях, фон Беккер вышел вперед и торжественно объявил то, что положено в таких случаях объявлять: "с какого парень года, с какого парохода, и на каких морях он плавал, тра-ля-ля". На самом деле он выдал целую оду ректору университета, царю, королю, Господу нашему Иисусу Христу. Также он не обошел вниманием собравшихся здесь профессоров и прочую шваль.

Говорил он уверенно, тренированный годами выступлений перед аудиторией, сам к себе прислушивался и сам собой любовался.

У него было, что сказать слушателям и комиссии, но тут со скамейки громко упал Снельман, всю ночь перед этим упражнявшийся в дегустации части винных погребов, которые то ли сгорели, а то ли нет. Вместе с ним этим делом занимались очаровательные турчанки, то есть, конечно же, молодые жительницы Турку (Або), которым по причине яркой внешности не нашлось места среди студенток выгоревшего к едрене-фене университета. В общем, это были какие попало девки.

Снельман, притомившись речами "кота-баюна", вывалился на дощатый пол, вместе с ним рухнула вся скамейка. Это было шумно и весело. Те, кто оказались в положении куча-мала, ругались и отчаянно кряхтели.

Фон Беккер сконфуженно замолк, к нему вышел соискатель Леннрот. Он задудел в свою дуду, раздув щеки и выпучив глаза, и защита диссертации началась.

С первой частью диссертации комиссия была знакома. Пояснительную записку составил куратор, так что тут все было зашибись: предрассудки, отсталость, суеверия, луч света в виде евангельского просвещения и даже осуждение неграмотности. Элиас одолел академическое повествование под согласительное молчание. Снельман опять начал засыпать.

Но тут настала пора других слов. И Леннрот начал рассказ со своей дудки.

Наши предки были лишены возможности слушать оркестровые выступления, - сказал он.

Простите, не наши, а ваши - поправил его шведский библиотекарь, который участвовал в защите диссертации на правах помощника председателя комиссии.

Рунеберг обратил к нему свое лицо и как-то нехорошо оскалил зубы. Зрители с улицы, через щели наблюдающие за действом, немедленно решили, что поэт непременно укусит библиотекаря. Вероятно, и тот подумал также, поэтому сконфуженно кашлянул в покрытый крошками табака носовой платок и оглушительно чихнул.

Все вздрогнули, а Леннрот приложил дудку к губам и выдул протяжный стон.

Музыка в понимании слушателей - это ряд гармоний, переходящих друг в друга и вытекающих из предыдущей гармонии. Те люди, что в древности жили на этих землях, музыкой украшали слово, - сказал он и для убедительности показал своей дудкой куда-то себе за спину, словно пращуры жили там за его плечами.

Они в дополнении к слову использовали флейту или кантеле, то есть гармонией у них служила устная речь. Мелодия в таких случаях была вторична и каждый играл, кто во что горазд. Вот слова - были все.

И далее он по памяти привел слова каждой из рун, сгоревших в пожаре, перемежая их звуками флейты, более похожую на дудку обыкновенную.

Народ в сарае и за его пределами оживился. Многие понимали финскую речь - а руны были произнесены именно на этом языке - и смысл слов оказался понятен, а сами фразы были выстроены в известный на филфаке стиль "гекзаметр" с положенными в таком случае "цезурами", то есть, паузами.

Гомер в свое время придумал именно такой стихотворный размер, подчиняясь накату волн на берег: вода пришла - первая часть стихотворного предложения, потом пауза, потом вода ушла - вторая часть всей строки.

Рунопевцы поступали точно также, делая паузы - цезуры, и отделяя руны друг от друга проигрышами на кантеле либо флейте.

Вся культура в мире взаимосвязана, - говорил Леннрот, приводя примеры эллинских стихов и финских рун.

Многие профессора очень плохо понимали финскую речь, многие - вообще ни фига не понимали. Шведский, как и немецкий, не говоря уже о французском, были языками культуры и цивилизации. На финском же общались между собой всякий чернорабочие и аграрии, а они зачастую не умели ни писать, ни читать. Поэтому оживление зала было воспринято просто как балаган, никоим образом не соответствующий научному характеру собрания.

А причем здесь Вяйнямейнен, этот божок первобытных людей? - фыркнул профессор шведской словесности. - Разве он имеет какое-то отношение к великому Гомеру?

"Представьте себе, имеет", - хотел сказать Леннрот, но фон Беккер его опередил.

Соискатель имел ввиду то, что даже отсталым и диким народам, населяющим эти земли в незапамятные времена, ничего гармоничного было не чуждо. Они хоть и были далеки от цивилизации, но весьма охотно воспринимали ее блага. И в этом, насколько я понимаю, наша задача: нести культуру в отсталость, нести просвещение в безграмотность. Тогда простой народ будет видеть в нас высоко одухотворенных представителей человечества и соответственно этому с уважением и должным пиететом относиться.

Леннрот, конечно, ничего подобного не имел в уме, но комиссия, заважничав, восприняла слова куратора, как должное и надлежащее.

Хотя, почему бы и нет? Люди собрались в сарае, внимательно выслушали его выступление, воздержались от попыток наброситься на него всем скопом, в общем-то, доброжелательные, хотя изрядно спесивые, конечно, да и тупы не по-детски. Были бы здесь приглашенные попы - были бы и полицаи. Чуть позднее, конечно. Не было бы защиты степени, зато были бы разбитые носы.

Вяйнямейнен - это народ, дремучий и с предрассудками, с какими-то языческими обычаями и непонятной культурой. Все это уходит, но почему бы перед исчезновением не блеснуть всеми гранями своего прекрасного прошлого?

"Я, бывало, слышал речи,

Слышал, как слагались песни.

По одной идут к нам ночи,

Дни идут поодиночке -

Был один и Вяйнямейнен,

Вековечный песнопевец

Девой выношен прекрасной,

Он от Илматар родился.

Дочь воздушного пространства,

Стройное дитя творенья"32.

Дунув для порядка в свою дуду, проговорил Леннрот, медленно поворачиваясь туловищем направо, а потом налево. Ну, получилось красиво и торжественно. Зрители за сараем захлопали в ладоши.