Волки не дремлют

II

Дело капитану Оллонову было хорошо знакомо, он сам его заводил, тем не менее он еще и еще раз тщательно анализировал каждый документ, что-то выписывал, стремясь не упустить ни одной, самой, на первый взгляд, незначительной детали. Но вот прочитан последний лист, он пробежал глазами свои наброски, составил несколько необходимых запросов и вызвал машину.

За покрытыми изморозью окнами ветер гнал плотный снежный шквал.

«Погода-то опять задурила! — услышали бы мы, если б Оллонов сказал это вслух, а не только подумал. — Завтра — воскресенье, а рыбалки-то, гляди, и не будет».

Оллонов встал из-за стола, потянулся, немного не достав при этом потолка.

Было около трех дня, а небо уже набирало черноту прямо на глазах. По окну мазнул желтоватый свет фар.

Постучали в дверь, и Оллонов сразу понял, что это не шофер.

— Да, войдите.

В кабинет проворно вошел молодой офицер, в белом овчинном полушубке, туго перехваченном новенькой портупеей, и громко — Оллонову показалось, что слишком громко, — щелкнув каблуками хромовых сапог, взметнул руку к шапке:

— Товарищ капитан! Разрешите доложить: лейтенант Черенков прибыл в ваше распоряжение.

Оллонов, не торопясь, подошел к лейтенанту:

— Здравствуйте, товарищ Черенков, — и, пожав ему руку, кивнул на вешалку: раздевайтесь, мол. — Мы вас ждали. Из Якутска министр звонил... С ногою-то что? Хромаете, вижу.

— Да, так, прихватило немного, — признался лейтенант. — Я с аэродрома в кузове.

Брови Оллонова взлетели кверху, потом он вдруг засуетился:

— А ну-ка, гражданин пациент, скиньте-ка сапожок. Давай, давай без никаких «но». Три километра в кузове по такому морозу... Герой! Или вы думали... Так, осторожно... Или вы думали, на побережье Северного Ледовитого бурное потепление климата уже началось?

Сознание того, что с первого же появления на месте службы он оказался в дурацком положении, сковало лейтенанту язык.

На пальцах его левой ноги капитан обнаружил пузырьки, готовые вот-вот лопнуть.

Оллонов достал аптечку и наложил на обмороженную ногу лейтенанта повязку с гусиным жиром, да так ловко, будто и на самом деле был врачом.

Затем Оллонов, придерживаясь якутского обычая, соблюдаемого ритуала знакомства, прежде всего поинтересовался у нового товарища, откуда он родом, живы ли родители, как училось ему в школе, и только после этого приступил к деловому разговору.

— Работать будете у геологов. Это у нас один из самых важных участков, — капитан выложил из сейфа несколько папок, прижал их ладонью. — Вот это все — ваше хозяйство, Юрий Васильевич, кажется? Начинать можете вот с этой справки. Прочитаете ее — беритесь за дело.

Он улыбнулся:

— Не смущайтесь, что оно такое тощее — важна не форма, а содержание. Ну, а мне пора к геологам. — И, взглянув в удивленные, цвета разбавленной синьки глаза Черенкова, пояснил: — Вас пока с собой не беру. Ознакомитесь с обстановкой, документами, а там видно будет...

Оставшись один, Черенков с головой окунулся в свое «хозяйство». Из первого же прочитанного документа узнал, что гражданин Зайцев, работающий кочегаром в геологической экспедиции, подозревается в тяжком преступлении — измене Родине. Сходство с разыскиваемым государственным преступником, бывшим полицаем Дроздовым, обстоятельства появления в Якутии и отдельные сомнительные факты в биографии, — все это заставило чекистов заняться им. Был в деле и протокол опознания. Один из арестованных в свое время фашистских прихвостней опознал в Зайцеве начальника вспомогательной полиции Дроздова и дал показания о кое-какой его «практической» деятельности у немцев.

Однако для ареста Зайцева-Дроздова собранных материалов было далеко не достаточно: требовалось установить других свидетелей, знавших его как немецкого пособника, допросить и подготовить их для возможной очной ставки. Прочитав все, что было в папке, лейтенант обратил внимание на дату заведения дела и понял, что за такой короткий срок внести полную ясность было, конечно, невозможно. Затем он просмотрел составленные Оллоновым по делу запросы.

За их чтением его и застал капитан. Вернулся Оллонов чем-то явно озадаченный: по его скуластому лицу блуждала тень.

— Товарищ капитан, как вам съездилось? — спросил Черенков, только чтобы не молчать, а так как капитан не отзывался, добавил: — Не случилось ли что?

— А вы наблюдательный, — заметил Оллонов, раздевшись и расправляя под ремнем складки гимнастерки. — Это хорошо. Ну как, все успели прочитать?

— Пока только справку и дело, — ответил Черенков и, уловив вопросительный взгляд, пожал плечами: — Черт его знает, может, он, а может, и не он. Мог же этот полицейский, — Черенков коснулся рукой дела, — ошибиться. Мало ли схожих людей. Вот бы привезти его сюда и показать...

— Это невозможно, — сказал Оллонов. — К праотцам отправился тот полицейский, и показания его, по сути дела, уже не имеют никакой юридической силы...

— Дела... Был один свидетель, и тот ушел в мир иной.

— Вот так. Поэтому и приходится по капелькам выуживать новые данные. Кстати, я сейчас видел этого Зайцева. И даже разговаривал с ним в кочегарке. Не думай, конечно, что я так прямо и ввалился к нему в форме. Оказывается, его отозвали из отпуска.

— Подумаешь, персона какая!

— Да у них там целая трагикомедия получилась: с перепою передрались мужики.

— И он?

— Нет, два других. Одного забрали в отделение милиции, вот Зайцева и отозвали. Разговариваю я с ним и чувствую: человек он городской, с образованием, а прикидывается простачком, деревенщиной.

Оллонов покосился на стенные часы:

— На сегодня хватит. С квартирами у нас туговато. Вернется начальник из командировки — что-нибудь придумаем. А пока приглашаю вас. Ну, как с ногой, может, машину вызвать?

— Не стоит. Спасибо вам, Николай Спиридонович. Боли уже совсем не чувствую. А может, разрешите мне временно пристроиться прямо здесь, в отделении?

— Ни в коем случае. Да вы не волнуйтесь, нас не стесните. Мы, северяне, гостю всегда рады.

Они шли узкой горбатой улочкой, застроенной одно- и двухэтажными домами. Городишко был тих, завален снегом. Изрядно потрудившаяся за день пурга выдохлась, на улицах было много прохожих. Но Черенкову, привыкшему к лихорадочной сутолоке больших городов, казалось, что здесь, в Адычане, до невероятности малолюдно.

Он заметил с некоторым удивлением, что весь этот деревянный и сонный городок врастал в темное зимнее небо несчетными столбами дыма. Жители, видать, как только приходят с работы, тут же первым делом растапливают печи.

Первое, что бросилось в глаза Черенкову, когда они, раздевшись в прихожей, прошли в гостиную, это прибитая над тахтой шкура белого матерого медведя и лосиные рога, обвешанные крест-накрест охотничьими ружьями.

— Вы это сами... добыли? — поинтересовался Черенков, рассматривая желтоватую подпалину на медвежьем ухе.

— Да, это я подпалил ему ухо, когда он пошел на моего напарника.

Проводив лейтенанта на кухню, Оллонов вышел во двор и тут же вернулся с большой мерзлой рыбой в руках. Он расстелил на полу газету, поставил рыбу на голову и принялся чистить ее.

— Сейчас я угощу вас национальным блюдом, — ловко орудуя охотничьим ножом, проговорил Оллонов и поинтересовался, слышал ли лейтенант что-нибудь о строганине. — А то она не каждому с первого разу по вкусу.

Когда на столе все было готово, он достал из шкафа графинчик и поболтал им:

— Для закрепления, так сказать, нашего знакомства. Пойдем потом в кино. Я взял два билета, а жена звонила: задержится на работе.

Разговаривая, Оллонов как-то незаметно перешел на «ты» и легко перевел беседу на служебные дела, стал советовать, с чего лучше начинать новичку.

— Прежде всего тебе надо поближе познакомиться с людьми, а для этого, как я думаю, будет полезно подготовить хорошую лекцию. Надо, чтобы люди узнали тебя, послушали. Но к беседе готовиться тщательно. Геологи, сам знаешь, народ грамотный, им палец в рот не клади. Материал для беседы подберем вместе.

— Товарищ капитан, скажите...

— Давай договоримся, не называй меня по званию, тем более дома.

— Хорошо. И я вас прошу: зовите меня просто Юра. Я вот о чем хотел спросить. В справке я читал о работах главного инженера экспедиции. Насколько запомнил, Орешкин его фамилия. Что вы можете сказать о нем, хотя бы как о человеке?

— Иван Александрович — голова. Во время войны работал ведущим инженером-конструктором на военном заводе. Сейчас пишет научные труды, об этом ты уже знаешь. Словом, человек он настоящий. Одно плохо: детей у него нет. Сейчас ждет племянника. Скоро должен демобилизоваться из армии. А вообще Иван Александрович — человек душевный, иногда даже излишне доверчив. Познакомишься — убедишься сам. А теперь давай собираться, а то, чего доброго, в кино не пустят.