Крепость на Пристанской

1

Эту кривую улочку с бревенчатыми домишками, древними тополями и покосившимися заборами, расположенную у реки, называли Пристанской: когда-то дорога здесь вся была устлана досками и по ней ездили к пристани; в тридцатые годы пристань отодвинули за город, улица мало-помалу захирела, заросла травой, а название за ней осталось прежнее — Пристанская.

Зимой на Пристанской поселились двое приезжих — мать и сын, звали их Пелагея Сергеевна и Семен Ильич Земеровы. Она была уже пенсионного возраста, но все еще молодилась: помадилась, пудрила свое рыхловатое лицо с длинным носом. А ему давали кто тридцать, кто сорок лет, но не больше. Был он хмур, молчалив, с нехорошим недоверчивым взглядом. Слегка заикался.

Странно, диковато вели себя Земеровы: ни с кем не водили дружбы, жили замкнуто, ночью и днем держа на двух запорах ворота. Может быть, потому уличная сплетница Анфиса, прозванная за длинный язык помелом поганым, уверяла, что это вовсе не мать и сын, а полюбовники.

Все сходились на том, что Земеровы — люди с достатком. Они купили пятистенный, в три комнаты, дом. Он стоял в глубине усадьбы, за кустами сирени, Поставили новые ворота, новый высоченный забор, за которым виднелась теперь только красная железная крыша, и пристроили шикарную веранду. Сирень вырубили и посадили яблони и смородину. Анфиса, ходившая к Земеровым будто бы за солью, а на самом деле из-за великого любопытства, рассказывала, что у них чего только нету: «и ковры-то по всему полу понастелены, и мебель-то вся блестит, ну как зеркало, и телевизоры всякие».

Хозяин все делал один, только когда устанавливали столбы для ворот, ему помогала старуха. Он вообще был на диво трудолюбив: вставал раным-рано и все что-то строгал, пилил, тюкал топориком, в половине восьмого уходил на фанерный комбинат, где столярничал в цехе ширпотреба. Возвратившись, копошился в огороде, таскал воду, к зависти пристанских баб (им самим приходилось это делать), и снова орудовал пилой, рубанком, топором ловко, молчком — и так до ночи.