Саргассово море

Нельзя сказать, чтобы Катерина в своей жизни не пыталась молиться богу. Мать и в особенности бабушка, женщины верующие, водили ее в церковь, но там она скучала, томилась и только из уважения к старшим отбивала поклоны. Когда же вот теперь, на середине, а может быть, и на склоне жизни случилась страшная беда, у Катерины и в мыслях не мелькнуло, что там, в церкви, найдет она хоть какое-то утешение.

Но баптистское моление не было похоже на церковную службу. Тетя Поля посадила ее чуть ли не на первую скамью, совсем близко от кафедры проповедника, и простые, понятные слова моления сразу заставили ее прислушаться.

Священника тут не было, простой, обыкновенный человек с простым и понятным словом обращался ко всем сидящим в зале. И едва глаза его встретились с глазами Катерины, она затряслась и слезы вдруг подступили к горлу.

Позднее, уже став «сестрою во Христе», она каждый раз ждала на собрании той минуты, когда люди начинают молиться вслух, рыдают, каются, испрашивают милости у Христа, и каждый раз вместе со всеми словно подымалась на высокой волне.

В первый же раз она дрожала так, что зубы стучали и руки леденели. А пресвитер, словно бы увидев и поняв, что с ней творится, сказал тихо и просто: «Ныне, к радости нашей и ликованию, среди нас находятся необращенные, ищущие бога. Но в евангелии поведано: ищущие — найдут».

И еще, глядя прямо на нее, властно повысив голос, сказал: «Если случилось у тебя горе, не сокрушайся и не рыдай, а утешься. Знай, что над тобой свершился высший неземной суд. Ты отмечен богом: назначено тебе великое испытание». Затем пресвитер призвал собрание спеть «гимн двадцать первый» и ранее того сам, растроганно нажимая на каждое слово, прочел начало гимна:

Покрытый ранами, поверженный во прах,
Лежал я при пути в томленье и слезах
И думал про себя в тоске невыразимой:
«О, где моя родня? Где близкий, где любимый?»

При этих словах у Катерины как бы разверзлась рана и, впервые после гибели Еленки, она не справилась с собой, закрыла лицо руками и заплакала.

Ее била крупная дрожь, она была почти в беспамятстве, когда же очнулась, то услышала, что над головой тихо и умиротворенно поет хор, ведомый сильным контральто. Сухонькие руки, руки тети Поли, поддерживали ее, а хор отчетливо и сладостно пел:

Он лил на раны мне целительный бальзам.
И голос мне сказал в душе неотразимый:
«Вот кто родня тебе, вот кто любимый…!»

— Христос тебе родня… Христос тебе любимый… — шептала тетя Поля и всхлипывала.

Вот тогда-то Катерине и «открылось», как она потом говорила. Приняв сердцем веру в Христа, она скоро стала «оглашаемой», то есть готовящейся к водному крещению. Потом крестилась и нашла утешение в вечном покаянии, в сознании, что человек есть ничто, пылинка у ног Христа и что земная жизнь коротка и преходяща. «Мир есть пучина бед, — постоянно учили ее в баптистском молитвенном доме, — мир — это скитальческий шатер, долина сомнений и греха».

— Мир — не родина моя, — пели баптисты на собрании, — мой отчий дом — там, в небесах, там сердце все мое…

Погрузившись в этот мир самоуничижения и всепрощения— не только друзьям, но и врагам, — Катерина почувствовала даже некоторую гордость и порою с «праведным» сожалением глядела на неверующих, которые, живя рядом с таким богатством, как вера, не видели, не замечали его…

«Слепые, нищие люди, — думала она. — Чем гордятся, чему радуются!»

Вот почему так воспротивилась она той радости, с какой в цехе отнеслись к ее награждению. «Нет, нет, не поддамся искушению», — думала она и теперь, лежа в одиночестве, уже на свету, когда луна скрылась из окна и видение Еленки отошло далеко и во дворе сонно запел петух. «Только там правду и утешение найду, только там и ответят и успокоят».

И ей казалось, что там, то есть в общине, среди «братьев и сестер», она должна стоять весь предназначенный ей срок, как стоит дерево в лесу.