Тропинка в зимнем городе
- Автор: Иван Торопов
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1984
Читать книгу "Тропинка в зимнем городе"
21
Шел еще один, непримиримый, спор: между зимой и весной. Временами они, разъярившись, бросали друг против друга все свои потаенные силы — и тогда земля терялась из виду, все вокруг полнилось завыванием и гулом, ветер старался смести крыши с домов, расщеплял, скрежеща, ветви старых тополей, гудел сиреной в проводах, опутавших улицы. Валил сплошняк снегопада, вьюга завивала его смерчами, — но вдруг откуда ни возьмись проглядывало солнце, гнало, теснило тучи, вьюга захлебывалась, и снежинки начинали посверкивать в воздухе, как вылетевшие до срока бабочки.
Зима, подтянув резервы, снова заставляла весну уйти в оборону: два дня кряду сыпал снег, и поверх грязного наста опять легла чистая белая пелена.
Но однажды утром внезапно пошли в наступление главные силы весны: южный теплый ветер и горячее солнце. Город утонул в ослепительной синеве. Со звоном рушились с крыш тяжелые, будто чугунные, сосульки. А к полудню под ногами захлюпало, разбежались, заговорили ручьи.
Веселая вода, растапливая снег, обычно уносит с собою и весь накопившийся, напластовавшийся за зиму мусор.
Зал заводского клуба был набит битком. В основном пришла молодежь, хотя ее порой силком не затащишь на собрание, а тут — валом валили, протискивались, как могли. Только ли из любопытства к этой, уже известной всем, щекочущей нервы истории? Кто знает. Само собрание должно было дать ответ на этот вопрос. Вообще, человеку свойственно проявлять интерес к событию, которое заставляет задуматься о жизни, о людях, о себе…
В раздевалке Ким увидел Элю. Девушка, явно обрадованная встречей, смотрела на него все же с укором. Но игриво повернулась спиной, чтобы он помог ей снять новое пальто с шелковистым норковым воротником.
— Кажется, ты избегаешь меня, Ким? Или же после того, как тебя поколотили на улице, боишься напрашиваться в провожатые? — Эля даже пыталась напустить печаль на личико, но к ее пышущим румянцем щекам тоска не знала дороги.
— Ну что ты, Эля, разве я избегаю! — оправдывался Ким. — Болел ведь, лежал… — Говорил, а сам любовался девушкой, от которой словно исходили горячие токи, кружившие голову, и он вдруг понял, что соскучился по ней, и неодолимое желание стиснуть ее в объятиях, как прежде, возникло в нем.
— Если так, полежал бы у нас в доме, — журила Эля. — Я бы мигом выходила тебя.
— Спасибо. Не хотелось утруждать заботами… так и провалялся в общежитии.
Они вошли в зал, гудящий, словно быстрина на перекате. Сели поближе к сцене, где были оставлены места, так сказать, для главных действующих лиц.
— Которую же ты спасал, Ким? — негромко спросила Эля, окинув взглядом разместившихся неподалеку представителей прессы.
— А вон та, черненькая, с челкой…
Бровки Эли приподнялись, она сказала со вздохом:
— А-а… — Потом присмотрелась зорче и уточнила: — А тот, кудрявый, как барашек, что к ней прислонился, — он кто же?
«Совсем и не прислонился…» — мысленно заспорил Ким, но ответил:
— Это Максим, тоже журналист, на телестудии работает.
— То-то, смотрю, лицо знакомое — я его по телевизору видела!.. Ничего не скажешь, красивая парочка, гусь да гагарочка… — и внимательно посмотрела на Кима: как он отнесется к ее словам?
— Да, ничего, подходяще… — буркнул он и перевел разговор: — Что-то народу собралось многовато. Перед таким вечем и язык отнимется…
— А ты представляешь, что сейчас на душе у подсудимых? — округлила глаза Эля.
— У каких таких подсудимых? — не сразу понял Ким. Потом сообразил, ответил резко: — Если бы всю шпану судили таким вот судом, они бы в ножки поклонились — мол, премного благодарны…
— А сами-то они где? — не унималась словоохотливая Эля. — Их под стражей содержат?
— Точно: как ты меня в данный момент… — засмеялся Ким. — Просто в зале сидят, с папашами и мамашами, у кого есть, конечно.
— Вот сраму-то родителям!.. А был слух, что сироты.
— Есть один — почти сирота… с бабушкой живет, мать давно оставила его.
— А еще утром в магазине болтали, что одного отец едва до смерти не прибил.
— Сарафанное радио еще и не то сочинить может. Полагаю — брехня…
И опять подумал: сколько же людей проявляет интерес к этому делу — подтверждением не только гудящий зал, но и молва за его стенами.
Следователь милиции капитан Петухов в течение нескольких дней провел огромную работу. Повидался со всеми, с кем требовалось, изучал, выяснял и, наконец, объявил ребятам из комитета комсомола: «Если решили не доводить дело до суда, то мы не против, учитывая, что правонарушители молоды и еще есть надежда повлиять на них силами общественности, вернуть на путь праведный. Но если это не даст благих результатов, если они снова примутся за старое — вступит в силу закон… пока же они под наблюдением органов милиции, так что в любое время будет возможность пресечь… а наша рука несколько жестче!»
Секретарь горкома комсомола посоветовал пригласить молодежь из автошколы, со стройки, со сплавного рейда и из школы, где работают и учатся Валерий, Габэ, Юр и Сашик, а также руководителей предприятий и комсоргов — пусть полюбуются своими подопечными. И чтобы тем стыдно стало перед своими наставниками…
Парторг механического завода Виль Николаевич внес предложение позвать также ветеранов труда, чьи имена известны в городе, попросить их выступить: жизненный опыт этих людей столь же убедителен, как и авторитетное их слово.
Светлана особо пеклась о том, чтобы на собрании были соблюдены мера и такт. Не нужно запугивать виновных — иначе они замкнутся, а лучше, если честно расскажут о себе, и всем присутствующим в зале молодым людям станет понятно, как порой легко скатиться по наклонной… «Наши усилия должны оградить от падения других, таких же юных», — убеждала она.
На сцене появился Гена Игнатов, прошагал к столу, накрытому зеленым сукном. Было заметно, что он волнуется — узкое лицо бледнее, чем обычно. На лацкане костюма поблескивал орден Трудовой Славы, и это как бы еще раз подчеркивало, что здесь не судебное заседание, а совсем иной разговор — о совести, о чести…
Гена, сощурясь, посмотрел на ряды голов в зале, сказал негромко и без лишнего пафоса:
— Ну, что ж, начнем, товарищи…
Зал сразу же притих.
— Что ли, Генка за прокурора? — Эля приблизила пухлые губы к самому уху Кима.
— А что — не гож?
— Нет, почему же, годится. Просто я думала, что будет настоящий, из прокуратуры…
— Товарищи, — повторил Геннадий Игнатов. — Вот сколько нас тут собралось! И ведь пришли мы сюда не развлечься, не людей посмотреть да себя показать… Пришли по сердечной тревоге, по велению души, не желающей мириться со злом, жаждущей всем добра и счастья. А доброе, я думаю, нужно искать сообща, помогая друг другу, защищая друг друга… тогда этот поиск увенчается успехом, это я вам железно говорю! — Голос Геннадия Игнатова обрел уверенность, силу, и зал одобрил это дружными рукоплесканиями.
— Смотри, каким он оратором оказался, — увлеченно хлопала Эля. — А я думала, что он только железки гнуть мастер…
Ким радовался за друга.
— Товарищи, — продолжил деловито Гена, — вы, наверно, знаете, что поводом для этого собрания послужило одно происшествие… Четверо молодых граждан нашего города поздним вечером напали на девушку, отняли у нее деньги. Девушка позвала на помощь — и помощь явилась, поблизости оказался молодой рабочий нашего завода. В неравной схватке он сумел одолеть налетчиков, хотя и ему самому досталось — едва не проломили голову…
В зале заскрипели сиденья, началось покашливание, волнение, раздались возмущенные голоса. Кто-то выкрикнул:
— Да где же эти поганцы?! Дайте хоть взглянуть на них…
— Тише, товарищи! — Гена поднял руку. — Все они здесь. Только давайте соблюдать спокойствие и порядок…
Но шум в зале нарастал. Пришлось пригласить виновных выйти и предстать перед народом.
Первым в проходе появился Юр. Он шел к сцене, опустив голову, слегка пошатываясь под напором сотен глаз. Можно было понять, как тяжел и нескончаемо долог был для него этот путь.
— А симпатичный мальчонка!.. — шепнула Эля, провожая его унылую фигуру сочувственным взглядом.
— Вот этот и есть сирота, — объяснил Ким.
— Правда?.. Да такому сиротке я бы и сама на улице пятерку дала: на, мол, голубок…
Сашик Пунегов шел, улыбаясь беспечно. Его улыбка, и развинченная топочущая походка, и болтающиеся вразнобой, как молотильные цепы, руки — все это будто подсказывало разглядывающим людям: «Видите, какой я еще ребенок, сколько во мне непосредственности и детскости… как можно судить меня строго?»
Валерий шагал к сцене, хмуро сведя густые черные брови, отчего продолговатое его лицо с раздвоенным подбородком казалось непреклонным и твердым. Но выражение это было обманчивым — он трусил. И больше всего он боялся, что вдруг в этом зале, среди такого людского скопления, могут оказаться и те мужики, у которых они отнимали вино и деньги. И если его опознают, положение может отягчиться. Валерию вдруг захотелось стать совсем неузнаваемым, непохожим на себя: вот бы нацепить очки или приклеить усы… мелькнула мысль: «Хорошо хоть, что Маро ничего не знает, не пришла сюда…»
Пантелеймон Михайлович Кызродев, в неприметном костюме, сидел среди незнакомых людей один. Жену не привел — чего доброго, еще завоет на людях… Нет, отец не провожал сына скорбящим взглядом, он смотрел в сторону, но все равно видел свое чадо — только видел не нынешнего Валерия, парня, уже сравнявшегося с ним ростом, а того крохотного малыша, у которого после рождения загноился и долго не заживал пупок. Сколько переживаний было тогда! Пришлось побегать по врачам, даже к знахарям обратиться… И вот теперь из-за этого дитяти приходится сидеть склоня голову, стыдясь взглянуть людям в глаза. «Как же все это случилось? — сокрушается отцовское сердце. — Почему именно с моим сыном произошло такое?..»
Последним на сцену торопливо взбежал Габэ. С замиранием сердца миновал он переполненные ряды, шел, втянув островерхую голову в плечи. Ему казалось, что люди глядят на него с ненавистью, что вот сейчас они схватят, свяжут веревками, начнут дубасить… Эх, зря он все-таки послушался в тот ночной час увещеваний Люды, зря остался, дурак… теперь бы уж был вона где… ищи-свищи!
«Героев» усадили на скамье чуть поодаль от председательского стола, лицом к залу. Трое сидели неподвижно и смирно, вперясь глазами в пол, лишь Сашик ерзал, вертел головой, но и ему, конечно, было неуютно выступать на сцене в подобной роли.
— Гляди-ка, небось смирненькие теперь сидят, что твои овечки… — послышался выкрик в зале.
— Судить бы их надо, обычным судом судить, хоть и молодые, — чтобы другим неповадно было!
— Другие в их возрасте воевали, головы сложили, чтобы народу лучше жилось, а эти вон что творят…
Гена с трудом водворил спокойствие.
— Товарищи, давайте высказываться по одному. Кто первый?
Потянулась рука, встал мужчина средних лет:
— Дай-ка мне слово! — И, получив разрешение, обернулся к валу: — Прошлой осенью приезжал в наш город, в командировку, один мой товарищ — между прочим, уже не первый раз. Ну так вот, рассказывал он… Иду, говорит, не спеша, вечерком, с вокзала к гостинице, любуюсь новыми домами, радуюсь переменам… Но недолго радовался: сзади вдруг шарахнули по голове! Очнулся в темном дворе, в луже крови… Едва дополз до моего подъезда — рядом, по счастью, оказалось. Ни чемодана, ни денег в кармане… Да чего уж там деньги — ведь человек едва не ослеп, так долбанули по голове! Три месяца провалялся на больничной койке… К чему я речь веду? А не эти ли подонки и в тот раз были?