He как у людей

1

Уже преодолев три четверти пути до магазина — пути, о котором она впоследствии горько пожалеет, — Милли Гогарти замечает, что до сих пор едет на второй скорости, не слыша утробного рокота в чреве своего «Рено». Она переключает передачу. Мысли ее и впрямь заняты совсем другим: соображениями, чего бы купить к чаю с Кевином; новым романом в мягкой обложке, который, пожалуй, стоит захватить с собой в большое путешествие; неожиданно сдохшим телевизором. Вчера вечером, как раз во время повтора «Золотых девочек», экран погас — в тот самый момент, когда героинь приняли за пожилых путан (ну да, глуповато, по-американски, утрировано до неправдоподобия, зато не скучно). Милли задала телевизору заслуженную трепку — отвесила несколько крепких плюх по бокам в тщетной надежде, что у него откроется второе дыхание, — и вернулась в спальню покойного Питера, где он когда-то провел свои последние дни в постели. После того как у Милли в комнате, на втором этаже, загадочным образом взорвалась лампа, перепугав ее до смерти, она перебралась сюда. В спальне Милли раскопала под старыми шерстяными одеялами радиоприемник на батарейках и наконец-то устроилась в постели вместе с верным «Филипсом». Она уютно умостила его между подушкой без наволочки и здоровым ухом, и тот зажурчал в него последние новости о мире. Тревога понемногу улеглась. Похожий эффект производил на Милли бокал хереса вместо вечернего чая под постапокалиптические завывания морского ветра за окном. Даже самые мрачные репортажи — рецессия, коррупция, проливные дожди — как ни странно, действовали ободряюще: все-таки хоть где-то, хоть с кем-то, хоть что-то происходит.

Вдруг боковым зрением Милли замечает неведомо откуда взявшийся БМВ, который резко виляет в сторону — неужели она выехала из своего ряда? — и водитель издает в адрес Милли оглушительный гудок. Та в ответ лишь жизнерадостно машет рукой. Вскоре приходится остановиться на светофоре, и их машины оказываются рядом. Милли опускает окошко и делает знак водителю БМВ сделать то же самое. Полированное стекло ползет вниз медленно и вальяжно, как в президентском авто.

— Прошу прощения, — говорит Милли. — У меня синдром замороженного плеча после аварии. — Травма не имеет никакого отношения к ее рискованным маневрам, но Милли хочется как-то объясниться. Она высовывает в окошко правую руку, согнутую в локте куриным крылышком. — Все еще побаливает.

Милли прощается с оторопевшим водителем тремя дружелюбными коротенькими гудками и катит дальше.

Дома, перед тем как выходить, она позвонила сыну — технически Кевин ее пасынок, хотя все техническое ей глубоко чуждо, но, как бы там ни было, он ее мальчик, а она его мамочка с первых месяцев жизни. Милли начала с того, что поведала о трагедии с телевизором.

— Бланш по ошибке заселила девушек в отель для проституток, — рассказывала Милли, — а полицейские…

— Мам, я же детей в школу везу.

— Может, заедешь, посмотришь? Я без телевизора не могу.

— А батарейки ты проверила?

— Да нет там батареек. Это же телевизор.

— В пульте.

— А-а… — тянет Милли. — Погоди, а как же…

— Давай я тебе перезвоню через пять сек.

— А может, к ужину приедешь и посмотришь заодно?

— То есть?

— Ты что, забыл? Это твой последний шанс вообще-то. Я же в субботу уезжаю.

— Да помню я.

— И, может быть, уже не вернусь.

— Да ладно, брось эти шуточки.

— И кого-нибудь из детей привози с собой. Да всех привози! У меня есть бараньи отбивные с картошкой.

На самом деле ни того, ни другого. Беглый осмотр кухонных шкафчиков, на время которого Милли оторвала телефон от уха, совсем забыв, что сын еще на связи, показал, что нет ни оливкового масла, ни картошки. Заглянув в холодильник, встретивший ее привычной волной кислого запаха и ослепительной вспышкой света, Милли обнаружила одну-единственную бутылку молока, уже скисшего, три-четыре дряблых кочешка брокколи и одинокое битое яйцо с вытекающим желтком.

— Мозги у меня, похоже, тоже вытекли, — пробормотала Милли, снова поднося телефон к уху.

— Вот в этом, — отозвался сын, — у меня никогда не было сомнений.