По городам и весям: путешествия в природу

Об этой книге

Дело было тридцать лет назад. Очередной отпуск я получил в декабре и решил поехать не на юг, а на север, в Заполярье. Сошел с поезда на крохотной станции Сейда, что под Воркутой, и направился к домику, стоящему поодаль, в снежных сугробах. Мороз был градусов этак пятьдесят, из сумеречной тундры тянул обжигающий ветер.

Мне хотелось познакомиться с хозяином домика и, быть может, написать о нем — легендарном охотнике-коми Викторе Попове.

Осенью 1919 года он, стреляя с сыном гусей, нашел на обрыве реки Воркуты черный камень, который загорался в костре. Попов участвовал в русско-японской войне, повидал свет и знал, что это за находка. Охотник набрал камней в торбу и послал ее в Москву, Ленину.

Только спустя годы посылка с запиской Попова отыскалась, сюда приехали ученые, инженеры, рабочие, и поднялись в тундре копры шахт, возник большой город…

Старый охотник гостеприимно встретил меня, рассказал о былом. Когда же я уезжал, то заметил близ станции торчащие из-под глубокого снега вершинки и верхние мутовки каких-то деревьев. Они рядочками тянулись вдоль железнодорожной колеи, и Попов сказал, что появился в этих краях одни сумасшедший парень, задумавший приживать лесные полосы в голой тундре, где от веку ничего не росло, кроме мхов да низких кустарников.

Весной я снова приехал в Сейду и увидел, как сажают в тундре юные деревца — со временем они должны были защитить железную дорогу от снежных заносов, уменьшить давление бешеных здешних ветров на составы, остановить выдувание насыпей. И так уж вышло, что о Попове пока ничего не написано. Но привез я из Большеземельской тундры свою первую книгу, в нее вошел рассказ и о молодом лесоводе, с которым читатель познакомится в очерке, начинающем этот сборник. А вскоре затеялся Кедроград — увлекательная и трудная эпопея нашей молодежи, с которой читатель также познакомится здесь. Потом «Светлое око Сибири» и «О чем шумят русские леса?»…

Вот уже более четверти века езжу я по родной стране и за границу, бываю в лесах, на озерах и реках, в горах, пустынях и хлебородных краях. Писал я о Байкале, Горном Алтае, Волге и Балтике, о сибирском кедре и красной рыбе, о борьбе с эрозией почв и озеленении городов, о степном лесоразведении и чистоте воздушного бассейна, о природоохранительном законодательстве и международных проблемах, связанных с окружающей человека средой.

Перед вами отложилось тринадцать очерков, путевых дневников и публицистических заметок, объединенных одной темой — человек и природа. Все они были впервые опубликованы в центральной периодической печати — в журналах «Советский Союз», «Огонек», «Молодая гвардия», «Москва», в газетах «Правда», «Литературная газета», «Литературная Россия». Моя книга «По городам и весям», в которой было собрано большинство этих работ, удостоена Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького за 1977 год.

Сейчас, когда проблемы использования природы так обострились в мире, что ими вплотную занялись государственные деятели, экономисты и юристы, исследователи космоса и математики, философы и обыкновенные земляне, когда народы постепенно осознают, что после сохранения мира на Земле важнейшей заботой человечества становится рациональное использование и приумножение природных богатств, дорог всякий поиск, мало-мальски ценный опыт, любое разумное предложение, интересны подробности борьбы, без которой нет движения вперед, поучительны и в итоге плодотворны даже ошибки и заблуждения на трудном, подчас мучительном пути к оптимизации отношений между людьми и природой.

Основная форма авторского выражения в книге — очерк. Этот емкий и действенный жанр, сложившийся в русской литературе XIX века, является ее великим открытием и достижением. Однако со времен Владимира Даля, определившего очерк как «краткое и легкое», «в главных чертах» описание чего-либо, как «картину в чертах», «набросок», «контур», «рисунок без теней» и т. п., минуло много лет, и развитие художественной публицистики, этого важного средства общественного, гражданского видения жизни, шло по пути расширения возможностей очерка. Впрочем, очертить что-либо, сделать бестеневой рисунок всегда можно было и карандашом, и тушью, и пастелью, и темперой, и масляными красками. А тени-оттенки сами собой давно появились в очерке, усложнилось содержание этого понятия, приобрело смысловую глубину и многоплановость, да и жанровые особенности бесконечно умножились. Отдавая должное очерку «нравов», очерку «характеров» и всем другим его разновидностям, я с интересом и надеждой слежу за развитием в нашей литературе очерка, в основе которого — прямое публицистическое изложение социально-экономических и иных важных современных проблем, концентрированное выражение той или иной общественной тенденции, очерка, суммирующего мысли и страсти многих людей и непременно имеющего деловое, прикладное значение.

Современный советский очерк — литературный жанр, основанный на диалектическом познании жизни художественно-публицистическими средствами, — богат, интересен и разнообразен, как жизнь, рождающая его: сложная, подчас трудная и прекрасная в своем движении. И еще одно чрезвычайно важное. Читатель тонко чувствует, когда автор подходит к трудному делу, к негативным фактам и нерешенным проблемам с жаждой преодоления и болью в сердце, которое сжигает желание понять и улучшить жизнь, и только редкий по нынешним временам тупица и перестраховщик может узреть у тебя за пазухой камень, а не это сердце. Если у литератора не пассивное, а деятельное, активное отношение к жизни и ее сложностям, он будет честно отражать ее правду слитно с правдой наших идеалов, помогая этим своему народу улучшать настоящее и крепить его веру в будущее.

Все конфликты, о которых мы думаем, говорим и пишем, — это конфликты между тем, что есть, и тем. что должно быть И это изначальное противоречие — в самой сердцевине действительности, в сути явлений. Профессиональный долг и счастье писателя — не отражать механистически те или иные факты и события, но проникать в их постоянную изменчивость, в живое диалектическое противоречие сущего, исследовать эти процессы в развитии, эволюционном или революционном, но всегда с позитивным настроем, с одной непременной заданностью — ясно видеть в жизни то, что должно быть!

Повстречался мне как-то один хороший московский писатель, мои ровесник Он собирался в Карелию и весь светился радостью, предвкушая свидание с этим лесным краем, потным поэтического очарования.

— В лесах, наверно, будешь? — поинтересовался я, зная о нелегких буднях карельских лесов.

— Непременно!

— Смотри получше.

— Знаешь, — решил он почему-то меня покритиковать, — ты не так пишешь о лесах!

Что он хочет этим сказать? Мне нравились его тонкие лирические рассказы, хотя во многих из них я отмечал чуждую мне созерцательность. Иногда он как-то невнятно передавал душевный настрой своих героев, растворяя их в призрачных миражах сиреневых туманов и лиловых лугов. Что он хочет сказать?

— А как надо писать о лесах? — спросил я.

— Как бы это тебе объяснить… Понимаешь, о них надо писать с нежностью. Карельские древеса, по-моему, — сплошная сказка. Понимаешь, я так люблю природу, что…

— А она тебя? — остановил я его.

— Что?

— Природа тебя любит?

— Н-не знаю.

Вот так повернулся разговор. Конечно, я не за то, чтоб нивелировать творческие манеры разных писателей. Но можно с нежностью описывать те же карельские леса и за дымкой платонической любви к ним скрывать от читателя сегодняшнюю их реальность — леса эти сплошь и без оглядки вырубаются. А потом однажды мы приедем в Карелию и вдруг увидим, что описывать-то уже нечего.

«Мне кажется, что наступило время, когда любить природу — мало. Любит ли она тебя и что ты сделал для того, чтоб она тебя любила? — вот как стоит ныне вопрос. «Мать-природа — среда, сформировавшая нас, единственный источник всех наших благ — не нуждается сейчас в любви односторонней, эгоистичной, недейственной. Взывая к разуму, силе и доброте человека, она готова ответить бесконечно щедрой любовью не только нам, но и внукам и правнукам нашим, если мы по-сыновьи заботливо сохраним ее и наладим с ней нормальные родственные отношения…

Некоторые из проблем, занимавших меня последнюю четверть века, разрешились или притупились жизнью, однако я решил все оставить в книге так, как оно было написано в свое время, мечтая о том, чтобы кому-нибудь это сею дня помогло жить и бороться.