Болезни наши

Я безумно боюсь золотистого плена

Ваших меднозмеиных волос…

– Меднозмеиный! Пугающий и влекущий! Как шевелюра твоей Лили! – «Лили» он произнёс на французский манер, с ударением на последний слог, – Её здоровье!

И опять, как когда-то очень давно, курага и вяленый финик, и какой-то заморский засахаренный орех заботливо прижгли язык и губы Руфулоса.ры.

– «Тони» по-португальски «рыжий», – блеснул своими познаниями старый хипстер и залился скрипучим смехом, – Рыжов, можно сказать.

«По-английски», – улыбаясь и продолжая помалкивать, напомнил себе самому москвич и поправил Фёдора Павловича. Карачагов знать не знал о ресторанном периоде в жизни Гены, а тот и не спешил о нём говорить. Стыдился отчасти.

– Совсем не похожи, это во-первых. А во-вторых, от меня совершенство родиться не может. От меня если что и получится, то только какая-нибудь «неведома зверюшка», я же облучённый – переоблучённый. После операции я прошёл курс гамма-терапии, и мне врачи строго-настрого запретили даже думать о продолжении рода, чтоб не плодить мутантов. Я последний Карачагов.

Гена заволновался, что Фёдор Павлович отклонится от главной темы беседы, и подходящим вопросом скорректировал её ход.

– Когда же вы с Лилей познакомились глаза в глаза?

– Когда Милану стали грызть метастазы. Лиля заявилась ко мне без приглашения и с криком: «Это правда?» Кулачки её были сжаты, и я боялся, что она вот-вот бросится на меня. Оказывается, мама, наверное, в бреду сказала ей, что я её биологический отец. Но Лиля, я сразу это понял, пришла ко мне не только за правдой. Кроме правды ей нужна была помощь. Мать умирает, отец мечется между моралью и нравственностью и изредка между ксилемой и флоэмой. Рохля. Она сама беременна от какого-то сердцееда, которому дела нет до её счастья, а есть только до её влагалища. Это, кстати, её собственные слова. А время неумолимо, его всё меньше и меньше. Грозилась сунуть голову в петлю. И я, ни в чём её не переубеждая, решил помочь. Нашёл надёжную врачиху, сразу внёс всю сумму и премию за молчание. Аборт прошёл без осложнений. Дети у Лили ещё будут, не волнуйся.

Гена смотрел на Фёдора Павловича исподлобья и еле сдержался, чтобы не ответить на реплику о волнении.

– Потом я свёл её с Поповичем. Гена часто бравировал своими связями в криминальной среде. Я к нему и обратился. К этому времени Лили были нужны для матери уже не просто болеутоляющие средства, а что-то архирадикальное, наркотическое. Сначала он раздумывал, но, увидев её, почему-то сразу оглох к голосу разума. Гена доставал, я платил. Ба!!! Не это ли ему аукнулось сейчас?

Рыжов пожал плечами.

– Последний раз я разговаривал с Лили незадолго до смерти Миланы, – продолжал Фёдор Павлович, – она опять нагрянула как снег на голову и показала мне заключение новосибирской генетической экспертизы пятилетней давности. Акаций, оказывается, знал о слухах давным-давно. Но прежде, чем принять решение, кого первым убивать, решил проверить достоверность слухов. Единственный его благоразумный поступок за всю, наверное, жизнь. В те дни с восьмиклассницей Лилей Пулиопулос приключилась ангина. Так что, как взяли с её горла мазки для генетического анализа, она и не заметила. Результаты Акация вполне устроили. Ещё бы, девяносто девять процентов вероятности его отцовства. Моя казнь откладывалась. Эту справку Акаций показал своей дочери только после её прямого вопроса, что он думает по поводу их возможного неродства?

Фёдор Павлович сделал большой глоток «портвишка», как ласково он называл Порто, и, глядя за окно, закончил:

– В тот момент все, даже Лиля, вполне были довольны развитием событий. Все были в разной степени счастливы, кроме меня и Милы.