Ты здесь живёшь?

Оулицейский. Однако именно свобода не давала нашему народу погибнуть тысячу лет. И стремление к свободе.

Гисли. Нет, дорогой мой. Нет народа, которому свобода не дала бы погибнуть. Даже нашему. Напротив, свобода губила народы, а в прошлые века чуть не загубила наш народ, и сейчас она второй раз на пути к этому. Опять же, напротив, неволя и тот факт, что лишь крохотная часть нашего народа до последних десятилетий презирала труд, не давали народу погибнуть, а вовсе не свобода и стремление к свободе.

Оулицейский. Но ведь ты свободный человек, Гисли. Разве ты не мастеришь свои глушители и свободен, поскольку ты их в основном не продаешь?

Гисли. Это не свобода, милейший Оулавюр, а причуда хорошо обеспеченного старика.

Оулицейский. Однако ты не против свободы?

Гисли. И против, и за. По моему скромному разумению, мы не обретем свободы, вступив в заговор против одного человека и его свободы. Ваш поход против него — как бы подтверждение слов одного злосчастного политика, который полагал, что лучший способ сохранить свободу — это подавить ее.

Оулицейский. Так ты, стало быть, не подпишешь?

Гисли. Не могу я судить об этой книжке. Не читал ее и потому не знаю, правда в ней или ложь, даже не знаю, существует ли она. У меня свои взгляды, и я их не изменю, что бы там ни говорили.

Оулицейский. И я ее не читал. Но от хороших, надежных людей знаю: это грязная клевета. Поэтому я подписал этот документ, поэтому я стараюсь, чтобы и другие могли сделать то же самое.

Гисли. Мы с тобой разные люди, милый Оулавюр.

Оулицейский. А жена? Ты, милая, подпишешь?

Гисли. Оулавюр, она же ненормальная. Оставь ее в покое. Тронутая, дальше некуда.

Оулицейский. Но читать-то она умеет.

Гисли. Конечно.

Оулицейский. Предполагается, что подпишутся все грамотные, нормальные они там или нет.

Гисли. Да, ума у вас палата. Спроси, однако, ее. Она человек свободный.

Оулицейский. Поставишь свое имя, милая? Здесь. Видишь? Здесь. Да, вот здесь.

Милая. Проклятое центральное отопление. Это все оно виновато.

Гисли. Не удивляйся, Оулавюр. Это ее свобода. Ей ее достаточно.

Оулицейский. Тогда у меня все. Печально, что такой добрый гражданин, как ты, Гисли Гвюдмюндссон, ушел в кусты в столь важном деле. Не ждал, откровенно говоря.

Гисли. И на старуху бывает проруха. Спасибо, что пришел. Нас с женой теперь редко кто навещает.

Оулицейский. Да, пока не забыл. В строительной комиссии лежит бумага насчет твоей мастерской. Общее мнение комиссии, что ее надо бы снести. У тебя есть возражения?

Гисли. Это входит в твою свободу, Оулавюр? Так сказать, шах объявляете? Но нет, не одолеть тебе меня, дорогой мой.

Оулицейский. Мне хотелось, Гисли, чтобы ты знал об этом.

Гисли. Мне разжевывать не надо, и так все понимаю. Мастерская стоит сегодня и будет стоять завтра.

Оулицейский. Когда большинство в строительной комиссии примет решение о ее сносе, она простоит недолго. В демократической стране решает большинство.

Гисли. У вас, Оулавюр, своя свобода, и держитесь себе за нее. Вам она подходит. А я буду сражаться с вами своей свободой. Она мне поможет. И не надейся понапрасну, знай, я не останусь без куска хлеба, если вы и снесете мою мастерскую. Конечно, снести ее не фокус. Но меня вы не сломали. Еще не сломали.

А в связи с тем, что мы так много с тобой толковали о свободе и ты ее здесь представляешь, мне хочется воспользоваться сейчас той свободой, которую дает закон о неприкосновенности жилища, и предложить тебе выйти отсюда. Погода прекрасная: безветрие, снежок. Прошу.

Запоздалые опасения подписавших.

Элла. Не надо нам было подписывать.

Оули. Надо. Поделом ему.

Элла. Но мы не знаем, что он сделал.

Оули. Знаем.

Элла. А что он сделал?

Оули. Он опорочил меня и тебя.

Элла. Что он написал?

Оули. Он… ну. Я точно не знаю что. Но опорочил.

Элла. Вот видишь. Не знаешь.

Оули. Знаю.

Элла. Ладно, тогда скажи.

Молчание.

Элла. Так что же?

Оули. Он… Ты считаешь, про него наврали?

Элла. Ну, что я говорила? Ничего ты не знаешь. Ничего. А велишь мне подписать.

Оули. Ничего я тебе не велел. Сама подписала.

Элла. Ты не сказал мне, что это такое.

Оули. Что же, по-твоему, надо подписывать то, о чем ничего не знаешь? Так, что ли?

Элла. Вот ты какой. Велишь мне подписать, а потом говоришь, надо, мол, знать, что подписываешь. Значит, по-твоему, нельзя полагаться на своего жениха? Так?

Молчание.

Элла. Вот ты какой.

Оули. Ты не знаешь, почему я подписал.

Элла. Ай-яй-яй. Бедненький женишок.

Оули. Знаешь, что сказал Хреггвидюр? Нет. Не знаешь, а сама, сама, сама…

Элла. Что сама? Ну, говори.

Оули. Хреггвидюр сказал, что будет сокращено число траулеров и рабочих в холодильнике.

Элла. Врет.

Оули. Хреггвидюр? Нет. Он в конторе у Сигюрдюра работает.

Элла. Так он и сказал?

Оули. Угу.

Элла. Ну и?

Молчание.

Элла. Он сказал, что ты и… я должны?..

Оули. Угу.

Элла. Поэтому ты и велел мне подписать?

Оули. Да.

Молчание.

Элла. Прости меня за то, что я сказала. Ладно?

Оули. Угу.

Молчание.

Оули. Правильно сделали, что подписали. Хреггвидюр сказал, что все подписывают. Сигюрдюр тоже.

Элла. Хватит об этом. Пойдем в кино или еще куда-нибудь.

Оули. И поделом ему. Зачем порочил нас?

Элла. Пошли в кино, хорошо?

Оули. Не имел права.

Элла. Конечно. Пошли!

И продолжается сбор подписей под твердым руководством Преподобия — доброго пастыря, знающего свою паству, сеятеля, отличающего добрую землю от мест каменистых, хозяина, видящего плевелы между пшеницею и с корнем их вырывающего.

Не зря ест работник свой хлеб, ибо результаты налицо.

На почте, в витринах магазинов и на телефонных столбах можно прочесть цифры, сообщающие об участии горожан в кампании по сбору подписей в защиту свободы. 99,3 % — прописью девяносто девять и три десятых процента — грамотных жителей Города добровольно заявили о своей готовности ничего не пожалеть во имя свободы.