Изменник

За последние пару лет Коля сильно изменился. Теперь он ничем не делится с Анной. Он стал скрытным, все принимает в штыки, иронизирует. Говорит, что имеет право пить пиво, а сам, как маленький, ел бы одно сладкое. По правде говоря, он жадный. Буханку хлеба нельзя на столе оставить.

Анна думала, что все подростки зачитываются поэзией, но только не Коля. Он редко берет в руки книгу и Анину с Андреем любовь к чтению воспринимает как причуду, которую терпит только ради сохранения мира в семье. «Повсюду эти книги! Разве нельзя избавиться хотя бы от части из них?» Однажды он пришел из школы и, наморщив нос, придирчиво заявил: «Знаете, чем у нас пахнет? Заплесневелыми книгами!» Что бы на это сказал отец, Анна и представить не может.

В школе почти все учителя в голос твердят одно и то же: Коля успевает в учебе, его поведение не вызывает проблем, характер покладистый, товарищи его любят. По оценкам он крепкий середняк. Они вполне удовлетворены его успехами.

И лишь кое-кто из учителей сетует, что Коля учится не в полную силу. Немедленно всем своим существом она порывается встать на его защиту. Или она защищает себя? Неужели она и вправду боится, что нечто в их образе жизни на корню загубило в Коле стремление к достижениям? «Ты полностью уподобила его себе», — нашептывает ей внутренний голос, чужой и холодный. Нет, неправда! Коля совсем другой.

Анна вспоминает, как в семь лет он слушал ее рассказы. С доверчиво распахнутым лицом, будто это окно, сквозь которое, как воздух, вливаются в него истории. Ожидая продолжения, он нетерпеливо брал ее за руку. Его вопросы изумляли, и она думала: «Интересно, все дети такие?»

Теперь он часто ее критикует: «ты всегда…», «ты никогда…». Андрюша говорит, не стоит расстраиваться. Просто возраст у Коли такой, и этого следовало ожидать.

Они уже давно не заводили разговора о детях. К концу войны, когда Коле было лет восемь, они начали мечтать о них. Блокада была прорвана. Наши войска стремительно продвигались на запад, освобождая захваченные немцами территории. Можно было начинать задумываться о будущем.

— Когда у нас будут дети…

— Как ты думаешь, кого лучше родить первым, мальчика или девочку?

— Наверное, девочку. К мальчику Коля будет ревновать.

— Если будем вести себя правильно, не будет.

— Но ведь по-настоящему выбора у нас нет.

— Нет. Что будет, то и будет.

«Кто родится, тот и родится»… Тогда они смеялись. У них было будущее. Они не только не умерли, но еще родят детей, которые их переживут. Они станут родителями. Мальчик с глазами Андрея; девочка с походкой, как у Анны: стремительной, точно она вот-вот сорвется с места и пустится бежать. Но в чем-то они будут совсем другими, не похожими на них. Этим детям предстоит расти в лучшее время. У них не будет памяти о войне, а о голоде они будут знать только по рассказам.

Она позволила себе ослабить бдительность. Поверила, что после войны все станет по-другому. Люди сыты смертью по горло. Андрей тоже надеялся на лучшее. Потому что иначе перенесенные страдания окажутся просто страданиями, механическими и бессмысленными. В такое невозможно заставить себя поверить.

Люди говорили, что героизм Ленинграда должен быть увековечен. Ни один город не продержался так долго. Париж пал через сорок дней. Ленинград продержался девятьсот, но так и не сдался, сколько бы враг ни поливал его артиллерийским огнем. Ленинградцы умирали от голода тысячами, затем сотнями тысяч, но отступить все равно пришлось немцам.

То, что они совершили, теперь им самим кажется невозможным. Они не просто старались выжить, но продолжали при этом трудиться и сражаться.

Однако блеснувшая было надежда вскоре стала угасать. Первые выставки и музей, показывавшие жизнь города во время блокады, были закрыты, их экспонаты рассеялись. Пьесы были написаны, но не поставлены. Мемуары убирались в ящики столов. «То, что произошло с вами, не так важно, как вам кажется. Мы намерены изложить эту историю по-своему»…

Мечты о масштабной реконструкции развеялись, как дым. Деньги требовались во многих местах, и Ленинграду следовало смириться и признать, что у страны другие приоритеты. Он был понижен до статуса провинциального города и потому должен был ждать. А если ленинградцы считали, что заслуживают лучшего, что ж, это лишь проявление наивности с их стороны. «Мы готовы слушать о сражениях и артобстрелах, но не желаем знать отталкивающих подробностей смерти от голода. Помимо всего прочего, это заставляет людей задавать неприятные вопросы. Так что будьте добры, держите свои личные истории там, где им самое место: у себя в голове».

Все надежды пошли прахом.

Но, может, когда-нибудь, в не столь отдаленном будущем, настанет наконец облегчение. «Никто не может жить вечно», — шепотом говорили они друг другу. Даже сейчас, когда они остаются одни, дальше этого не заходит. Он старик, хотя фотографии, на которых этот человек командует великими парадами, всегда отретушированы, чтобы он выглядел моложе своих лет. Но ему уже за семьдесят.

— Грузины долгожители, — однажды скажет Андрей.

— Если живут в Грузии, — ответит ему Анна.

«К мальчику Коля будет ревновать». — «Если будем вести себя правильно, не будет». — «Но ведь по-настоящему выбора у нас нет». — «Нет. Что будет, то и будет…»

Да, что будет, с тем и придется смириться. Напрасно Анна надеялась, что хотя бы в личной жизни ей не придется бороться, организовывать, планировать, составлять бюджет. Думала, все случится также естественно, как налетает на исходе зимы теплый юго-западный ветер, и обнаженная от снега земля замирает в ожидании. Сейчас эта мысль для нее нестерпима. Ничего-то она не знала, за что и наказана. Ничего ей не надуло этим ветром. Ей все было двадцать шесть, потом двадцать восемь, а потом внезапно перевалило за тридцать, и тогда ей стало страшно. Сейчас ей тридцать четыре. Иногда, когда Андрея нет дома, она тайком берет его медицинские учебники. Торопливо листая их, краснеет и боится быть застуканной, как ребенок, разглядывающий откровенные картинки. Диаграммы и длинные параграфы скучных описаний вызывают у нее отвращение. В них говорится об аномалиях и предлагаются методы исследования различных новообразований.

Она не может заговорить об этом с Андреем. Невыносимо представить, что они станут в открытую обсуждать ее женскую несостоятельность. К тому же Андрюша часто работает до поздней ночи, а Коля теперь как будто и вовсе не ложится спать. Насколько проще было, когда он был маленьким и после восьми вечер полностью принадлежал им, двоим.

Но она не должна так думать.

Бал состоится через месяц, в день летнего солнцестояния. В этом году, когда тянули жребий, Андрею повезло: ему не выпало ни дежурить, ни ездить по вызовам. И вдруг Коля решил, что именно в этот день хочет остаться дома, но Анна была непреклонна.

— Нет, ты поедешь с Гришей к его дяде. Мы обо всем договорились, и ты согласился.

— Только потому, что ты так захотела! Это называется «уступил», а не «согласился». А Гришин дядя живет где-то на окраине, у черта на рогах.

— Зато там можно будет жечь костер, и у вас будет куча еды. Еще пять или шесть ребят из вашего класса собираются поехать.

— Я бы лучше остался в городе. И вообще, мы с Гришей не такие большие друзья.

— Это исключено, Коля. Я не хочу, чтобы ты всю ночь болтался где-нибудь в парке, с Сашей и Левой.

— А их родители считают, что они уже достаточно взрослые.

— Ты же знаешь, как это бывает в белые ночи. Все вокруг будут слишком много пить.

— Мы не собираемся много пить! — устало и презрительно говорит Коля.

— Правильно, ты — не собираешься, потому что тебя там не будет. Ты будешь у Гришиного дяди.

Коля пожимает плечами, и Анне, как всегда, кажется, что вовсе не он, а она ведет себя как упрямый ребенок, с которым бесполезно разговаривать.

Ну и пусть, может, она и ведет себя как эгоистка, но хотя бы одну ночь она хочет не волноваться о Коле. Пусть ненадолго, но они с Андрюшей почувствуют себя свободными. Смогут гулять, если захотят, всю белую ночь напролет, а когда вернутся, квартира будет пустой и в их полном распоряжении. Коля ложится поздно, и Саша с Левой часто остаются у него. Голоса подростков гудят и рокочут за стеной. Иногда они как будто толкают речи, а не разговаривают друг с другом. Скрипит кровать, отодвигаются стулья, раздаются взрывы хохота, кто-то принимается играть на пианино…

Она не припомнит, чтобы когда-нибудь могла себе позволить так расшуметься. И она, и мать всегда старались соблюдать тишину в доме из-за отца — он был таким чувствительным.

Трудно винить ребят в том, что им нравится проводить время здесь, у них. Саша делит комнату с дедушкой и младшим братом. Лева с матерью и ее родителями вчетвером ютятся в одной комнате в коммуналке. «Комната большая, — говорит Лева, — но дед храпит, когда спит на спине». Они обкладывают его подушками, но ничего не помогает. «А еще он громко пердит, — говорит Анне Коля, когда Лева уходит. — И так всю ночь».

А у Коли, чудо из чудес, — отдельная комната. Одному богу известно, как им удалось полностью сохранить за собой двухкомнатную квартиру. Анна и Андрей спят в гостиной. Они приделали к потолку крепление, повесили штору и на ночь задергивают ее вокруг кровати. Коля в любое время может пойти в туалет или на кухню, попить. Он весь в отца — тоже полуночник. Но порой, когда три подростка гуськом крадутся на цыпочках туда, а потом обратно, и разражаются сдерживаемым хохотом, как только за ними закрывается дверь, это уже чересчур.

И на том спасибо, что Коля хотя бы ночью не пытается играть на пианино. Этого соседи не вытерпят. Даже днем Анне приходится быть осторожной. Если Малевичи напишут жалобу, может начаться расследование по поводу их жилплощади. Колю она предупредила, но ей противно одергивать его каждую минуту.

Хочется, чтобы они росли непосредственными, хотя как раз такими они быть и не могут. Ее подруга Евгения в войну говаривала: «Вон, полюбуйся, еще один, шагу не может ступить без инструкции, небось, когда идет посрать, и то с ней сверяется — все ли правильно делает?»