Розы на асфальте

26

Меня никогда не тянуло знать все о делах папца. Большому Дону много чем приходилось заниматься, не только кормить бедных по праздникам и дарить их детишкам обувку. Наверное, и на крэк подсаживал. Для одного – герой и любящий отец, для другого – чудовище. Мне ли судить его, если сам собираюсь прикончить чьего-то отца?

Убрать Рыжего – значит восстановить справедливость. По сути, я ничем не отличаюсь от судьи, который вынес бы ему смертный приговор за убийство Дре.

Впрочем, тут есть над чем подумать.

Сам не знаю, зачем тащусь три часа в тюрьму «Эвергрин». Ма дала мне машину, как и обещала, но сидеть в зале для свиданий без нее странно и непривычно. Я занимаю в углу стол с двумя стульями, не семейный. В зале многие с детьми – удивительно, ведь сегодня пятница, учебный день, – хотя, когда Ма брала меня к папцу, тоже отпрашивала из школы. В тюрьму приезжаешь когда можешь, а не когда хочешь.

Дети волнуются. Помню, в первый раз я ночь не спал перед свиданием, тоже радовался, а до того неделю всем хвастал, что еду к отцу. Ма предупредила, что поиграть с ним не получится, но мне было все равно. Всю дорогу ерзал на сиденье, не мог дождаться.

А потом увидел эту бетонную гору с колючкой вокруг, и вся радость куда-то подевалась. Каменные лица охраны наводили страх – тут разве что малолетний дурачок станет веселиться.

Гремит звонок, и в зал входят заключенные. Сегодня папец появился одним из первых.

Встаю, а сердце так и колотится в такт его шагам. Он как будто постарел, хотя с того свидания прошла всего пара месяцев. Наверное, виноваты мешки под глазами.

Он подходит к столу.

– Привет.

– Привет.

Глядим друг на друга. Я не решаюсь его обнять, слишком много в прошлый раз наговорил. Он тоже вроде как не горит желанием. Снова сажусь на стул.

– Спасибо, что согласился увидеться, – говорю.

– Увидеться с тобой я никогда не откажусь. – Он опускается на стул напротив. – Фэй сказала, ты хотел поговорить.

Смотрю на свои пальцы, нервно барабанящие по столу.

– М‐м… да. Я хотел…

– Не вижу твоих глаз, сынок.

Поднимаю голову, смотрю ему в лицо. Он имеет полное право на меня злиться. Если бы Сэвен закатил мне такую сцену, я мигом бы задницу ему надрал. Однако в глазах папца я вижу только любовь, и тоску, и много еще всякого, что словами не скажешь. И ни тени обиды.

От этого перехватывает горло.

– Прости меня, папа. Мне не стоило так…

– Нет, Мэв, сынок, – вздыхает он. – Ты был прав тогда, и мне не за что обижаться. Не мне судить тебя после того, что сам натворил. На твоем месте и я бы не стал разговаривать. Давай простим друг друга и забудем, лады?

Он протягивает мне кулак через стол, хоть это и запрещено, и я легонько ударяю по нему.

– Родной мой, – широко улыбается он. – Ну рассказывай, как твои дела. Как внук мой, как Лиза, нормально держится?

– Разве мама тебе не говорила?

– Как же, само собой. Но я от тебя хочу услышать, ты же мой сын. А то я уж решил было, что ты говорить разучился за эти месяцы. Вроде как рот большой, а…

– Такой же, как у тебя.

Папец раскатисто хохочет.

– Уел меня, уел.

– Ну Сэвен ничего так, уже ползает, всюду лезет. Страшно подумать, что будет, когда бегать начнет. Лиза тоже в порядке, особо не жалуется.

Достаю из кармана снимок узи – доктор Берд выдала на приеме месяц назад – и кладу на стол. На нем уже не капелька, а почти человек.

– Нет, ты только глянь! – ахает папец. – Картеровская арбузная голова, ну чисто наша.

– Ладно тебе, он еще до нее дорастет!

– Он? Уже сказали, что мальчик?

– Нет, но я точно знаю. Правда, Лиза уверяет, что девочка.

– Стало быть, девочка! Всегда слушай женщин, у них чутье – никогда не подведет.

Папец протягивает мне снимок, но я отмахиваюсь.

– Это я тебе принес. Считай, фотка твоего нового внука.

– Вот упрямый, – смеется он. – А как мама? Говорит, в порядке, но я ее знаю: никогда не станет волновать.

– Да ничего, в общем… Мо вроде как к нам переезжает.

– О. – Папец надолго умолкает. – И как оно тебе, нормально?

Этим вопросом он будто провел черту на песке: он на одной стороне, Ма на другой, а мне выбирать, с кем я.

– Мне главное, чтобы ей было хорошо, – я осторожно шагаю вдоль черты. – Это не значит, что…

– Я знаю. – Он снова молчит. – Как думаешь, мама ее любит?

Вспоминаю счастливые искорки в маминых глазах – вот тебе и ответ. Но вряд ли отец хочет это услышать. Они с мамой вместе еще со школы. Два десятка лет, и я могу все испортить.

– Давай не будем об этом, а?

Папец качает головой.

– Не бойся, Мэверик, я переживу. Скажи честно.

– Ладно… – через силу выдавливаю я. – Похоже, любит.

Он тяжело вздыхает.

– Так я и думал.

– Она и тебя любит, пап, только…

– Нет-нет, – останавливает он, – ты уж не суйся в эти дела, Мэв. Пожалуй, и не стоило спрашивать тебя. Мы с мамой сами как-нибудь разберемся.

– Понял.

– Ладно, хватит об этом. – Папец устало проводит рукой по лицу. – Так о чем ты хотел говорить?

Все три часа дороги я ломал голову, как сказать ему. Если честно, я даже не знаю, зачем сюда приехал. Нет, замочить Рыжего я должен, без вопросов, но прежде мне нужно поговорить с отцом. Я хочу услышать от него, что поступаю правильно, как мужчина.

Коленка дергается, нога выбивает по полу нервную дробь. И то, что мы сидим в тюрьме, в окружении охранников, спокойствия не добавляет.

– Ну, просто… я хотел сказать, что должен кое-что сделать для Дре.

– Что сделать?

– Я знаю, кто его застрелил.

Глаза у папца на миг выкатываются. Он выпрямляется, опасливо косится на охрану и вновь смотрит на меня.

– Зеленый? – спрашивает тихонько. Ну то есть из Послушников.

Качаю головой.

– Нет, Рыжий.

– Рыжий, – медленно повторяет он. Кажется, отец понял, о ком я. – Точно уверен?

– Абсолютно.

Папец откидывается на спинку стула, задумчиво потирает подбородок.

– Значит, собираешься… решить проблему?

– Ты знаешь правила.

– Не о правилах сейчас речь.

Чтобы ответить, мне достаточно вспомнить Дре, лежащего грудью на руле.

– Я этого так не оставлю.

– Раз уже решил, зачем было тащиться сюда? Мое разрешение или одобрение тебе не нужно.

На самом деле нужно. Но если признаюсь, то буду выглядеть мальчишкой, который пришел за помощью к отцу. Нет, детство прошло. Так что я молчу.

Папец наклоняется ко мне.

– Послушай, Мэв. Я не раз бывал на твоем месте и могу сказать, что такое не забывается. До конца твоих дней, стоит тебе закрыть глаза или отвлечься, этот момент будет всплывать в памяти. Уверен, что выдержишь?

К глазам подступают слезы.

– Дре был моим братом, папа!

– Тихо, тихо… – Папец гладит меня по щеке. Белый охранник рявкает, что контакты запрещены, но стоящий рядом латинос говорит оставить нас в покое. Видит, что сейчас связываться себе дороже. – Папа с тобой, Мэв, все окей.

Эти слова становятся последней каплей. Я так часто говорю их Сэвену, но сам не слышал в свой адрес долгие годы. Вот чего я ждал, наверное.

– Дре мог быть с нами, – всхлипываю я.

– Да, сынок.

– Он заслуживал лучшего!

– Да.

– Я хочу сделать это для него! Я должен.

Отец улыбается так печально, что это и улыбкой-то не назовешь.

– Знаешь, я в свое время думал, что много чего должен сделать. В действительности в первую очередь я должен был позаботиться о тебе и твоей матери. Но я вас подвел.

– Картер, хватит! – окликает охранник-латинос, и папец отнимает ладонь от моей щеки.

– Я не могу разрешить или одобрить то, что ты задумал, Мэверик, – продолжает он, – потому что теперь ты сам себе хозяин. Тебе и решать. Главное, чтобы ты смог потом с этим жить.

Одно я точно знаю: жить, зная, что Рыжему все сошло с рук, не смогу.

Звонок возвещает конец свидания. Посетители и заключенные начинают вставать и прощаться.

Я жду, пока поднимется со стула папец, потом встаю сам. На этот раз он без колебаний заключает меня в могучие объятия, в которых я словно исчезаю.

Наконец он отстраняется, держа меня за плечи.

– Береги себя, понял?

– Ты тоже, папа.

Он быстро отворачивается и уходит, но я успеваю заметить слезы у него на глазах.