Изменник

Вся мебель, книги, одежда. («Слава богу, — снова думает она, — что я заставила Колю взять с собой столько вещей, когда он в первый раз поехал к Гале».) Их посуда и белье, кухонная утварь. Но квартиру в любом случае следует освободить, а перевезти вещи сюда невозможно. Во-первых, у нее нет на это денег, а во-вторых, что куда важнее, это может привлечь к ним лишнее внимание. Это оставит след, который приведет арестную команду прямо к Галиному порогу. Безопаснее лишиться всего, чем так рисковать. И лучше продать все сейчас, чем тянуть, продолжая надеяться. Все в доме знают, что Андрея арестовали. Управдом или Малевичи могут усмотреть в этом свой шанс, взломать замок и забрать себе все, чего душа пожелает. Она слышала, как квартиры обносили дочиста, если после ареста не оставалось никого из родных, чтобы присмотреть за имуществом.

Она никогда не вернется. Та жизнь закончилась. Но у нее есть своя комната, а у Коли — диван в гостиной. На столе есть еда. Когда растает снег, Коля начнет вскапывать Галин и их огород. Когда она родит, она тоже сможет работать. Они могут вырастить столько овощей, чтобы хватило и на обмен, а не только на их собственные нужды. До следующей зимы еще далеко, а к тому времени ребенку будет уже полгода.

Ей нужно было зарегистрировать беременность в женской консультации. Рождение ребенка тоже должно быть зарегистрировано. Ребенку так же нужны документы, как и всем остальным. «Не думай об этом сейчас!» Галина сможет принять роды. Анне все равно никогда не нравилась идея рожать в больнице. Больница вызывает слишком много дурных воспоминаний: запах крови и дезинфицирующего раствора, бескровное лицо матери, и младенец, которого Анна забрала из палаты для новорожденных и принесла домой.

Андрей жив. Она бы почувствовала, что его нет в живых. Он вернется, и они вместе построят новую жизнь. Сейчас она не может себе представить, какой будет эта жизнь, но ей и не нужно этого представлять. Ей нужно думать о сегодняшнем дне, и только о нем, иначе ее парализует страх. Если она и думает о будущем, то лишь о том, что настанет весна и ребенок родится.

— Пусть продает все, — говорит Анна Юлии. — Мне нужны деньги, чтобы отправить Андрею, и нам самим нужно как-то перебиться, пока я не смогу устроиться на работу.

— Или Коля, — говорит Юлия.

— Коля?

— Да. Он уже не ребенок, Аня. Университет он всегда может закончить и позже.

— Сомневаюсь, что ему вообще позволят, учитывая, как обстоят дела, — говорит Анна. — Что он будет писать в анкетах? И если есть вещи, которые ты хотела бы взять себе, Юля, только скажи. Я знаю, что у вас всего полно, но…

— Я заберу все, что смогу, — говорит Юлия. — И сохраню это для тебя.

— Но не в том случае, если это можно продать.

— Нет, не в этом случае. И все деньги я передам тебе. Я подумаю, как это сделать, потому что приезжать сюда во второй раз — не лучшая идея. Я напишу Гале, как только что-нибудь выяснится.

— Юля, ты… Я даже не знаю, что и сказать. Спасибо.

— Моя электричка — мне надо бежать. Я свяжусь с тобой, Аня!

Но она с ней так и не связалась. Анна лежит без сна и с ужасом думает, что Юлию тоже могли арестовать. В середине января Галя собирается в город к бывшей коллеге, всего на одну ночь. Они договорились несколько месяцев назад, и Галя с нетерпением ждет этой поездки, хотя теперь она устает от города.

Анна без дела сидит у окна, глядя на падающий снег, когда Галя возвращается. Она идет медленно, опустив голову, шаркая тяжелыми ботинками. «Она выглядит старухой», — думает Анна. Никогда раньше она не задумывалась о том, что Галя состарилась. Галя заходит в дом, топочет ботинками и отряхивает снег с плеч, прежде чем повесить пальто на вешалку. Она тяжело опускается в свое кресло.

— Моей профессии конец, — говорит она. — Теперь они называют нас убийцами.

— О чем ты говоришь?

— Об этом напечатали в «Правде». Мы теперь злодеи и убийцы, порочащие знамя науки.

— Кто?

— Врачи. Мы. — Она тяжело вздыхает, наклоняется и начинает расшнуровывать ботинки. — Прочти. Газета у меня в сумке. Я не хочу об этом говорить.

Анна достает газету.

С колотящимся сердцем она читает дальше. Названы жертвы: Щербаков, Жданов… Господи, неужели они станут утверждать, что Андрей убил Жданова? Это невозможно! Это безумие! Никто не поверит ни единому слову. «Завербованы американцами… Международная еврейская буржуазно-националистическая организация… Изверги…» Слова льются потоком, но она не может вынести из них никакого смысла.

— Но Андрея арестовали несколько недель назад! — вырывается у нее вслух. — Задолго до всего этого.

Это не может иметь к Андрею никакого отношения. Тут пишут о выдающихся врачах, которые лечат партийных лидеров, генералов и адмиралов. Вот почему, предположительно, они могли стать частью заговора: потому что у них был доступ к вышестоящим. Невозможно же утверждать, что педиатр одной из ленинградских клиник, забитой больными детьми, участвует в американском заговоре.

Конечно, невозможно. Это противоречит и логике, и здравому смыслу. Но как бы Анна себя ни уговаривала, она знает, что логика и здравый смысл не имеют с этим ничего общего. «Правда» не просто извещает об этих событиях, но провозглашает старт очередной кампании против представителей очередной профессии. В тридцатые годы это были ученые и инженеры, а спустя недолгое время — и все остальные. После войны — писатели, художники и музыканты. Единственное, что не меняется, так это язык этих сообщений. Анна продолжает читать. «Поджигатели войны и их агенты… Шпионы… Предатели, планирующие уничтожение нашей Родины». Голос отца у нее в голове мрачно иронизирует: «Ну да, все правильно, все так, как и должно быть написано, вполне нормально».

Как теперь, должно быть, счастлив Волков! Ему удастся безо всякого труда состряпать дело против Андрея. Он — как раз подходящая кандидатура на роль одного из высокопоставленных партийцев, которых врачи якобы стараются погубить. Но ребенок? Разве кто-нибудь сможет поверить, что врач намеренно убил ребенка, больного раком? Даже обладая самым извращенным воображением, такое трудно представить.

— Галя, ты с кем-нибудь говорила? Что они об этом думают?

Галина стаскивает с ног ботинки, один, затем второй.

— Андрей не еврей, будь благодарна и за это. Они поговаривают о депортации. О специальных поселениях для евреев. По всей вероятности, они арестовали сотни врачей, намного больше, чем пишут в газете, и почти все они — евреи.

— Но, Галя, возможно, это всего лишь слухи…

— Слухи? В нашей стране — все слухи, пока не коснется тебя лично. Если бы ты пожила с мое, ты перестала бы отмахиваться от слухов.

У Гали такой тон, будто она сердится на нее. Возможно, она уже пожалела о том, что их приютила. Даже Галя может бояться.

— Мы могли бы переселиться на свою дачу, — говорит Анна.

Галина рука, разминающая ступню, замирает в воздухе.

— Что ты сказала?

— Может, ты будешь в большей безопасности, если мы съедем от тебя теперь, когда началось такое.

— В безопасности! Да за кого ты меня принимаешь?! — Галины глаза сверкают. В ней вдруг проглядывает Галя Аниного детства — Верина подруга, которая мгновенно становилась ужасно строгой, если вдруг застукивала тебя за каким-то неподобающим занятием, которое могло расстроить твою мать.

— В безопасности! Безопаснее всего было бы, если б я уже много лет как померла. Это единственная безопасность, которая нам еще доступна. По крайней мере, я старая и больше не практикую. Мне не придется смотреть, как запугивают моих коллег. Ты представляешь, что сказала бы Вера? Как вспомню, в каких условиях мы учились, как мы работали, как внимания не обращали, что дежурим не спавши по несколько ночей подряд, — а теперь они заявляют, что мы хотим убить наших пациентов. Ты останешься здесь, Аня. Тебе нужно думать о ребенке. Если уж ни на что другое я не гожусь, я хотя бы могу принять у тебя роды. А что касается Коли, он практически отстроил мой дом заново, и я совершенно не собираюсь его терять. А этот мусор мы сунем в печь, — обещает она, беря газету. — Мне вообще не стоило приносить ее в дом. Но ты бы все равно все услышала по радио.

— Я должна ее прочесть, из-за Андрея, — объясняет Анна, забирая «Правду» назад и не выпуская из рук.

— Они метят не в Андрея, — быстро говорит Галина. — Все фамилии, что они называют, принадлежат известным врачам. Многие из них с мировым именем, и почти все — евреи. К Андрею это не имеет никакого отношения.

Анна сидит, опустив голову. «Пусть Галя думает, что ей удалось меня успокоить. И она, и я знаем, что к Андрею это имеет самое прямое отношение». Вероятно, поэтому Юлия с ней так и не связалась. У ее мужа наверняка обширные связи, и он мог узнать о том, что происходит, еще до того, как это стало достоянием широкой общественности. Может, он заранее предупредил Юлию, что ей стоит держаться подальше от Анны.

Что они сделают с Андреем? В газете говорится о государственной измене. Жданов, Щербаков… Завтра в ней может появиться новое имя: Юра Волков. У нее болит живот. Она разворачивает газету на столе и наклоняется над ней, словно внимательно ее изучает, чтобы скрыть боль от Гали. С ребенком она не связана. Просто несварение желудка.

— Тебе стоит пойти прилечь, — говорит Галина.

— Нет, — говорит Анна, — я нормально себя чувствую. Скоро пойду пройдусь.

— Что? В такую погоду?

Анна поднимает голову и смотрит в окно. Снег все еще валит.

— Тогда я немного подожду.

Когда она снова опускает глаза, одно имя притягивает ее взгляд, как магнит. Газетный шрифт расплывается, затем снова обретает резкость. «С. И. Волков», — написано в газете. Заголовок над несколькими строчками внизу страницы.

Она просматривает текст выше и ниже, но больше ничего не сообщается. Волков умер. Для устойчивости она опирается кулаками о стол. Волков умер.

— Аня! Тебе нехорошо?

— Я просто только что прочитала в газете: Волков умер. Тот человек, чьего сына Андрей…

— Дай сюда. Где мои очки? Погоди минуту…

— Здесь, — Анна указывает на некролог.

Галя обдумывает то, что прочитала.

— Бывший комиссар государственной безопасности. А это что такое, хотела бы я знать? Знаешь, Аня, я бы, пожалуй, сказала, что волк впал в немилость.

— Нет, вряд ли такое могло случиться. — Сердце у нее выпрыгивает из груди. Если Галя права, то это все меняет.

— Помнишь падение Ежова? Такое случается, даже с ними. Все признаки налицо, смотри: нет перечня званий и наград; никакого рассказа о его заслугах в годы войны; они едва уделили ему пару строк. И мне никогда не нравился диагноз «острая сердечная недостаточность». «Застрелен в подвале» ближе к истине. Туда ему и дорога. Пусть-ка сам отведает пули.

Анна смотрит на Галю в изумлении: ни разу она не слышала, чтобы та так говорила.

— Ты думаешь, это действительно правда? — спрашивает она. — Волков правда умер?

— А ты считаешь, они напечатали бы это в «Правде», будь это неправдой? Он или уже мертв, или кто-то позаботится о том, чтобы он умер в ближайшее время.

— Я рада, — произносит Анна. — Надеюсь, он мучился перед смертью.