Ширма

Пролог

Их было очень много…

Возможно, десять или двадцать. Возможно, сотня или две. По интуитивным ощущениям — ровно пять! Пять сотен. Цифра пять, а следом шествуют победоносным строем два пустых нуля. И это без учёта ветреных знакомств в шпаной раздолбанных песочницах, наполненных под поясок снующими туда-сюда червями, и на качелях с насквозь прогнившими кривыми поручнями, скрипящими от подкатившей грязной старости, со вспученными от дождливой влаги деревянными сидениями, норовящими каждой мелкой щепой нашпиговать специально предназначенные для этого сухие пацанячьи ягодицы.

Крохотные бусинки — микроскопические эмбрионы, смешные кнопы без половых отличий, зато с огромными сердцами и идеально вырезанными дырками, которые с девятимесячным развитием впоследствии становятся ушами. Потом орущий розовый комочек, привязанный тугим прутом к обритой женской щели, разодранной потугами и прочими неописуемыми прелестями, через которые проходят будущие матери, чтобы произвести на свет финансово, да и морально, затратное потомство. И вот они — открывшие ротяку хиленькие девочки! Они же пигалицы, они же истерички, а после — деловые девушки. Всё чаще неразумные пустышки, хихикающие жалкие особы, как глупые колибри, щебечущие о том о сём. Бедняжки со слабо развитым грудным богатством, титановыми спицами вместо крепких ладных ножек, стремящиеся произвести неизгладимое впечатление на взбудораженного пацана, впоследствии крутого мужика, с адреналиновым коктейлем в пульсирующих «на отвали» сосудах…

— Да-а-а-а…

У строптивой тёплые и наглые глаза.

— Не останавливайся, детка, — шепчу, прикладываясь затылком о закаленное стекло здоровой створки в душевой кабине.

Блондинки…

«Там нет мозгов» — так «знающие люди» говорят. По крайней мере, бытует давным-давно укоренившееся в цивилизованном обществе, но всё равно ошибочное мнение, что принудительное обесцвечивание пергидролем богатой шевелюры выжигает напрочь остатки слабых мозговых извилин. Как знать, как знать? Естественности в этом мире с каждым днем становится всё меньше, а стало быть, жемчужный цвет волос у женщин — потерянная по мужскому недосмотру красота.

Покорность. Страсть и наслаждение. Она сосёт. Сосёт и смотрит исподлобья на меня.

— Иди сюда, — с ленцой произношу и, подхватив под мышками, укладываю женскую фигурку на себя. — Строптивая, ты на таблетках?

— Са-а-а-ш… — похоже, кое-кто обижен, — не называй меня так.

Любя, любя, любя… Исключительно любя!

— Что?

— Ничего-о-о, — вдруг жалобно гундосит.

— Принимаешь что-нибудь от неожиданных гостей? — шершавыми губами задеваю мочку маленького уха. — Кончить хочешь? Я соскучился.

— Да-а-а.

— Отлично, — надменно ухмыляюсь, и выставив перед собой, ладонью нажимаю ей на поясницу, заставляя выгнуть спину и задрать повыше скользкий, но упругий зад.

— Защиту ведь никто не отменял, — вращает пальцем у себя перед глазами.

— Я быстрый, ловкий. Вытащу, а ты и не заметишь.

— Все так говоря-я-я-т, — сладко, но с читаемой обидой в нотках произносит.

А вот миниатюрные брюнетки…

«Умеют стервы ловко обломать» — такая персональная заметка. Роковые женщины без милых нежностей и глупых сантиментов. Беспощадные ручные киллеры в довольно узких трикотажных юбках с глубоким декольте и намалеванными ваксой родинками на щеках.

Гречишные шатенки…

«Пожалуй, самый ходовой товар» — надменная статистика и личный сорокадвухлетний стаж.

Я в этой жизни слишком долго выбирал. За это, по всей видимости, отменно пострадал.

— М-м-м, — мычит и ёрзает, насаживаясь на меня, как молодая свинка мостит жопку на толстый самодельный вертел. — Господи-и-и…

— Тишина-а-а, — сжимая член в ладони, пробираюсь плотью дальше. — Быстро? Медленно? С оттяжкой, лёгкой выдумкой или по старинке? Надёжно и с гарантией? — пристроив подбородок на худом плече, шепчу ей в шею, ментоловым дыханием обжигая бархатную кожу.

— Очень быстро, — виском касаясь моего носа, мгновенно отвечает.

— Куда-то торопишься? — незанятой рукой выписываю мокрые узоры на впалом, к спине почти прилипшем животе. — По-моему, твоя горячая малышка сильно заросла, — специально задеваю выпирающий лобок. — Ничего-ничего. Мне нравится, но по желанию могу побрить или горячий сахар сверхтонким слоем нанести. Строптивая, ты что предпочитаешь? Бритву или растопленный на бане мёд?

— Пошел ты! — кобылка взбрыкивает и упирается ладонями в покрывшуюся потом стену, а потом белугою ревет. — Если ты не начнешь, то я уйду-у-у-у.

— Я пошутил. Чего ты нервничаешь?

«Моя жен-а-а-а!». Она — зависимость, а я стремительно схожу с ума. Вжимая миниатюрную брюнетку в прохладный камень, собой тараню тёплое нутро. Вращаю бёдрами, толкаюсь внутрь, как зверь рычу и глупо хрюкаю, когда прикусываю пергаментную кожу на под линейку выведенных, острых скулах. И каждый раз так! Теряюсь сам и с лёгкостью теряю собственную голову. Дышу, открытым ртом хватаю дефицитный воздух, но всё же «голодаю» — по-прежнему чего-то не хватает. Женское тепло, приятный аромат и вкус дорогостоящего геля на стройном хрупком теле, сбивающееся от плотской скачки хриплое дыхание и еле слышный шепот, оглушающий меня. Всё очень хорошо, добротно, качественно, без претензий и чёртовых изъянов, пока не раздается:

«А! А! А! А-а-а-а…».

— Стоп! Отпусти, — она скулит, буравя лбом заделанные швы как будто бы стеклянной плитки. — Я не хочу…

— Тсс! Пусть привыкает, входит в положение и терпеливо ждёт, — сиплю, не прекращая проникающих движений. — Пару минут и…

— Отпусти меня, — выкручивается, вжимаясь бёдрами в холодный край здоровой раковины.

— Всё хорошо? — царапаю ногтями кожу. — Ты не кончила и…

«А! А! А!» — пищит динамик-ретранслятор детской рации.

— Мне нужно… Я больше не хочу, — она ладонью бьет по кафелю и брызжет пенистой слюной, при этом растекаясь симпатичным личиком на итальянской дорогой керамике.

Адовая женщина. Совершенно не святая. «Безумица». Мегера. Бешеная сучка. Ведьма. Горгона, мать её, Медуза. Всезнающая, слишком изворотливая дрянь. Никак в толк не возьму, как угораздило меня вписаться в эту даму три месяца назад…

Три месяца назад мы поженились. Правда, до этого встречались почти четыре года. В том смысле, что жили вместе, ели, спали, гуляли под руку, фланируя по скользкой ФЭМке облагороженной властями новой набережной. Всё у нас было, но без долгосрочных обязательств и государством узаконенных матримониальных отношений. Так было, пока стандартный тест на чёртову беременность не подтвердил давно закравшиеся в черепушку подозрения:

«Я жду ребёнка. Что скажешь? Ты понял? Я беременна. Господи! Фролов, ты что, оглох?».

«Теперь ты выйдешь за меня?» — с застывшим взглядом тихо произнес и тут же замер, дожидаясь нужного ответа.

Я делал этой сильной женщине супружеское предложение, в общей сложности, раз двадцать пять, но по введенной каким-то чёртом долбаной традиции за каждым разом получал категорический отказ. Из пальца высосанные доводы, приволоченные дурацкие причины, тяжёлый, довольно-таки непростой характер останавливали «чёрную мадонну» от преждевременного, как ей тогда казалось, шага и уводили в сторону от крепких уз со мной: то ей мешала недоразвитая мужественность, то вдруг претила совсем не юношеская несознательность, то доводили до трясучки притянутая за уши безбашенность избранника, неинтеллигентность, пошлость, откровенная базарность, дебильный юмор и авантюризм; то раздражали гадские ужимки и контурная карта нанесенных чернилами рисунков на грубой, как у хряка, коже, то чересчур дрянной язык и пошленькая кличка вызывали отторжение, то «мировая и гнилая» слава, которая, как водится, бежала впереди нас.

Короче, мы быстро поженились, но всё-таки с одним условием:

«Не обольщайся… Это по залёту и для неповинного ни в чём ребёнка… Будет необычная семья… Я дорожу свободой и больше, так уж вышло, не ищу серьезных и стабильных отношений… Вам всем одно и то же нужно… Согласен на такое? Да? Уверена, тебя, как и меня, устроит так называемый открытый брак».

Мои друзья, по совместительству — добрейший шеф, наш «лучший Костя Красов», столп местного задрипанного общества, и двадцать с лишним лет помешанный на полоумной русой суке начальник службы безопасности крутого «СМУ», но всё же подающей слабые надежды строительно-архитектурной фирмы, с чрезвычайно благозвучным именем Роман, а по простой фамилии — Юрьев, к тому же отзывающийся на долбаное погоняло «Ромочка-палач», — считают наше с ней супружество дурдомом и откровенным, поддерживаемым государством, самым настоящим блядством. Не стану с этим спорить. Пусть будет так…

— Ты же мужик, а ведешь себя как маленькая баба, — шепчу стрекочущему «старичку» на ухо. — Не кряхти, ворчливый, и…

Прохладная тельняшка с громко клацающими кнопками в крохотном, но складчатом, уже почти мужском паху, по грамотному изложению — модный боди, а также пёстрые носочки, в которые сейчас одет малыш, катаются в моих руках, когда живой комок вращается, зевает, подмигивает, закручивая в трубочку язык, плаксиво гулит и заливисто хохочет.

Сын — однозначно весь в меня! Определенно «этот папа» чрезвычайно горд тем, кого случайно, почти по пьяни, сострогал.

— Кофе с молоком? — шипит жена, вернее, узкая спина, в которую мы вынужденно смотрим с шестимесячным мальчишкой. — Саш? — лицом не поворачиваясь, обращается ко мне.

— Чистый.

Я пью такое без каких-либо прикрас.

— Что-то случилось? — подходим с мелким к ней. — Ин…

— Завтрак будет готов через несколько минут, — ведёт плечом жена. — Не надо, — и ниже опускает голову, тараня вдовьим выпирающим бугром мне рожу. — Мы и так опаздываем, а тут ещё ты и…

— Повернись к нам, — я вынужденно отступаю. — Разве мы торопимся?

— Голова болит.

— Опять?

— Нет. Просто…

— Не отвечай, — целую заживший родничок сынишки. — Что с отпуском?

— Не в этот раз.

— Смеешься? — теперь я зло сощуриваюсь, продуцируя ехидство.

— Много работы.

— У тебя есть штат работников, где стопудово предусмотрен зам, и на закуску — две надёжные подруги, у которых сильно подгорает зад. Пусть Лялька с Асиком тебе помогут. Блин! На хрена вообще водиться с ними, если ни одна по случаю не подстрахует?

— Садись за стол.

Две чёртовы тарелки зажаты крепко в тонких пальцах. Жена скупым кивком мне отдает приказ:

— Давай об этом поговорим немного позже.

— Когда? — похлопываю Саныча по полосатенькому брюшку. — По-моему, он хорошо набрал. Что скажешь? Пивной бочонок на дугообразных ножках.

— Позже, — козой бодается, настаивая на своем. — Некогда отдыхать.

— А конкретнее? Назови хотя бы дату и предустановленное время. На всякий случай уточни город, место, потому что…

— Этот год в пролёте, — носком цепляет стальную ножку кухонного стула. — Вообще никак.

Охренеть! Да ты моя звезда, задуренная Инга Терехова. Мать твою, Фролова. Режим «динамо» выведен к отметке «СТАРТ» опять?

— Нет, — сажусь на свое место во главе стола, сооруженного для внеочередных советов.