Мы друг другу (не) принадлежим

Глава 1.

Ноябрь, 2016 год

Сегодня годовщина. Очередная. Уже двадцатая. Так уверен в этой дате? Просто… Ровно двадцать лет назад этого самого числа не стало моей матери. Тяжелая неконтролируемая болезнь, опасное и абсолютно бесполезное лечение. Как следствие, всем известный предсказуемый финал. Смерть, кладбище, убитый горем отец. И я – подающий большие надежды, единственный сын, оставшийся без горячо любимой мамы, вяло бросаю горсть коричневой земли на крышку ее гроба.

Прохорова Надежда Илларионовна… Моя мать, моя добрая нежная матушка, прощавшая мне абсолютно все. Так, вероятно, и следует декларировать родительскую любовь. Детям можно все и без каких-либо ограничений! С ней было так. Всегда! Все мои пятнадцать лет, пятнадцать лучших лет рядом с родительницей, пока ужасная болячка ее не подкосила. Вот тогда нам резко стало всем не до веселья и всяких шалостей. Погрустнели быстро. Оба…

Мы с отцом ходили на цыпочках, по струнке, смирно, боялись сделать больно, плохо, неспокойно ей. Заботились и спасали, тянули и держали ее на этом свете. Она же стойко угасала, дотла сгорала, моя мать определенно погибала. Скоропостижно! Если это слово вообще уместно в этом случае. Каких-то полгода и она совсем забыла о материнстве, о любимом муже, о своем баловне сыне, а на душе и в тщедушном, изможденном химией и всякими народными лекарствами, очень маленьком теле оставалась тогда только… БОЛЬ! СПЛОШНАЯ! УЖАСАЮЩАЯ БОЛЬ! А потом – вполне себе кошмарная закономерность:

«Здравствуйте! Я – смерть! Не бойтесь! Я за вашей мамочкой пришла!».

Почему с ней все это случилось? Почему так рано? Почему она ушла? Вопросов слишком много. Все, как обычно, естественно и предсказуемо остались без ответов. Тогда, двадцать лет назад, чего кривить душой и изворачиваться, я лишился в один день сразу двух родителей. И тут же повзрослел.

Отец… Погиб. Сознательно и добровольно ушел из реальной жизни сразу, одномоментно. Вместе с ней! С верной женой, с матерью моей. Он смирился с ее потерей очень быстро, по крайней мере, я тогда так думал. Папка приготовился без нее «не жить». Он по-военному сгруппировался, погряз с головой в своей любимой работе, забросил мужественное воспитание настоящего сына, запустил наш богатый дом. Стал слишком ревностным служакой – горел на службе, со мной в нашей скудненькой семейке затухал. Меня терпел – чего уж тут поделать, я все это прекрасно видел. И, конечно же, за все отца прощал. Если честно, мне очень не хватало… Папы. Я…

С пятнадцати лет был предоставлен сам себе. Нет, я не доставлял ему особых хлопот, не хулиганил, вроде даже хорошо учился, и приводов в полицию не имел. Думаю, ему тогда на меня, на мои желания, да и вообще какие-либо действия, было просто наплевать. У него был четкий план, расписанный на не одно гордое Прохоровское поколение – там и на внуков, и на правнуков хватило бы. Чего сейчас кривить душой, план был и все еще в наличии имеется, только исполнитель, он же ключевой игрок – офицер на его шахматной жизненной доске, немного подкачал. Ну и хер с этим! Я – его единственный сын, значит, единоличный преемник. Ему придется с этим скупым фактом смириться и кушать, что предложат, что дадут! Я, вроде как, планируемый продолжатель не только рода, но и очень важного дела. Вот только с последним, папка, уже точно не смогу помочь!

Дождь, сыро, ветрено, противно на улице. Мне даже в окно не надо смотреть для подтверждения погодных условий. Нога зверски болит, нещадно выкручивается, отчаянно оторваться хочет. Сочленение крошится ‒ еще чуть-чуть осталось! Падла! Сегодня отчего-то слишком сильно. По-видимому, чересчур стойким желанием горит!

Я – травмированный бетонной плитой молодой мужик! Так получилось восемь лет назад. Увечье, полученное на пожаре. Горела местная психушка, городской психоневрологический диспансер. Там моя «жизнь» и погибла, в пепел превратилась – наконец-то отмучилась и на небо отлетела. Я же… Да просто отпустил ее. Весь смысл ушел – с этим жирная точка! Меня прикрыло мощной строительной конструкцией, ногу сильно защемило. «Любовь» за конечность держала крепко – видимо, мерзавка за все, что сделал или не сделал, изощренно мстила!

Сначала не могли найти «своего потеряшку» – долго и безнадежно. На хрена тогда искали? Бросили бы! В памяти хорошо зацементировалось, как поисковые собаки лаяли, а я, человеческий слабак, под вонючим мусором скулил. Затем припоминаю, как пацаны пытались резать, поднимать, тянуть – тогда было уже невмоготу, я тупо выл – просил оставить. Потом – все! Ничего не помню. Вернее не хочу вспоминать! Когда я был уже свободен и плакал от того, что выжил, от моей ноги остался полный фарш! Сейчас память будоражу и сам себе отчего-то улыбаюсь. Да все очевидненько! Другое веселит. Странно, что моя рожа тогда совсем не пострадала. Ни ожога, ни хрена! Ну хоть бы шрамик от того события на память. Грех жаловаться, с этим моей морде однозначно повезло.

А вот по факту от ноги после окончательного освобождения в живых остались только кожа и не слишком жирное мясцо. Думал, по колено ампутируют. В госпитале под препаратами умолял оттяпать даже по бедро. Не слушали меня медицинские светила, усиленно кололи седативное и обезболивающее – я сладко-сладко засыпал. Знаю, что отец подключил свои всемогущие связи – мою ненужную конечность божественные эскулапы-ортопеды спасали. Всем городом, всем миром, наверное, следили, как по кусочкам собирали эту длинную мотыгу. Все у них вышло, все вроде как надо получилось! Тут папины деньги и личные нужные рукопожатные отношения отыграли свою роль сполна. Я – не матушка, я нагло выжил.

Потом предстояло долгое восстановление и физиотерапия, спицы, стержни, какие-то штыри, болванки – все внутри, все в теле, требовало заживления и моей к ним незамедлительной привычки. Их периодически доставали, меняли, «красили», шлифовали и на место заново вставляли. Всего уже и не припомню, если честно. Там шикарный был наркоз! Когда же все улеглось, вроде как из памяти ушло, даже забылось, я, падла, сильно охромел – левая нога устала, встала, плюнула и на хер «вышла». Не то, что бы я, как этот американский доктор*, язвительная сволочь, саркастичный, слегка ущербный дегенерат, но на погоду, например, я самый настоящий гидрометцентр. Или что еще припомнить? Да по хер! Это все не важно, а вот то, что я больше не смог сдавать физо*, убило, растоптало «папу». Думаю, моему спасению в тот момент он уже был не рад.

Меня окончательно списали! С компенсацией естественно, у нас все четко, без обмана. Однако, сына самого полковника службы гражданской защиты, Прохорова Петра Андреевича, начальника Второй пожарной части, того классного парня, того мажористого пацана, того преемника, наследника, и истинную гордость рода, того Андрюху, Андрея, списали, как и «рядового Ваню», на хер; выпроводили на вынужденную пенсию по состоянию здоровья. Правда, с шикарным «выходным пособием» ‒ с правом ношения форменной одежды и «трам-пам-пам».

Я – Прохоров Андрей Петрович! Я – капитан службы гражданской защиты! Бывший пожарный! Сейчас… Я… Ох, падла! Стоять не в силах! Шатаюсь, как ужратый на хер. Не держит конечность, бастует, дает о себе знать козинец*.

— Пап, привет, – мобильный, как всегда, звонит некстати. – Как дела?

— Андрей, ты уже собрался? Ты где? За тобой заехать? ‒ по-моему, отец уже не в духе – приветствие не сказал, зато вопросов от души подкинул.

— Не стоит, встретимся там, на кладбище, ‒ подхожу к стулу и снимаю свой пиджак.

— Там мерзкая погода. Сын?

Я понял, что сейчас стоит промолчать – это осторожный вопрос по поводу моего здоровья. С ним все в порядке, все, как всегда – нога на месте, об этом прямо с самого утра нижняя конечность громко заявляет. Беглый взгляд на часы – ах, ты ж! Декламирует о своем существовании уже, похоже, третий час. Закусываю нижнюю губу, жую и перевариваю. Я жду, непроизвольно глажу больную ногу, стараюсь в телефонную трубку громко не дышать. Не стоит демонстрировать свое больное состояние, напряжение разрывает вынужденную телефонную тишину. Он и так все знает. Зачем тогда спрашивает? Издевается или действительно о чем-то беспокоится? Крайнее – вряд ли! У него на каждую жизненную неурядицу всегда заготовлен генеральный план!

— Извини. Просто…

— Папа, все в порядке. Нога сегодня, как ни странно, не болит. До встречи у мамы?

Он резко оборвал звонок, а я спокойно вызов сбросил.

Медленно ковыляю через двор к своей машине:

— Хэллоу, ребята, ‒ встрепенулись черти, я руку, как Фредди Меркьюри*, вверх задрал. ‒ Здорово, братья! Как дела? Как спалось, мои шаловливые раздолбаи?

Смеюсь и прохожу по узкой тропинке через строй четырех собачьих вольеров – по две клетки с каждой стороны. К ушам подтягиваю плечи, задираю голову, при этом прикрываю глаза, по-детски жмурюсь – дождь по роже резво барабанит. По-дебильному открытым ртом водяные капли на сытный завтрак собираю. Звонкий лай, скулеж и резкие прыжки на сетки. Всегда мне лохматые ребята рады! Банда собачьих отморозков, а я их… Заводила, вожак их стаи. «Собаковед»! Один урод таким вот позывным от всей души назвал! Я на правду никогда не обижаюсь – сам кого угодно могу правдиво наградить. Вот такие у меня теперь живые блохастые подчиненные. Что есть, то есть! Никуда божьих волосатых тварей не денешь. Они служить всегда готовы!

Я иногда беру ведомственных собак на передержку. Если травмы, операции или еще какой-нибудь психологический демарш, укомплектовываю к себе без разговоров. Стараюсь этим не спекулировать – двор-то не резиновый, да и жрут ребята, если честно, будь здоров. Я не бедный, не нищий, не голодранец, не жадоба… Просто не хочу еще и к ним привязываться. Потом слишком трудно, с кровью, с мясом, от себя прижившиеся души отдирать.

— Буду поздно. Не скучайте без меня. Всем спасибо, все большие молодцы, ‒ как иностранный агент-шпион оборачиваюсь, и тут же напутственное слово псам выдаю. – Охранять мою усадьбу, ребята! Всех впускать, особенно на женский пол обращать внимание. Морда, сиськи, жопа – дальше не смотреть, там я сам! Никого не выпускать – с той же оговоркой! Как поняли, бойцы?

Жду хоть какого-то внимания. Естественно, как по команде разлетается на всю округу дружный «гав»! Прекрасно! С этими легко договориться. Миска со жратвой, вода, индивидуальная жилплощадь и чистая подстилка. За хорошую еду они мне даже бабу ссыщут. Хотя с этим я пока справляюсь сам. В поддержке или советах животнорылых не нуждаюсь. Однако их же вроде не обманешь. Может, стоит положиться на это народное поверье?

Пока я полагаюсь на стоящий член! И регулярно сплю с Ксюшей, но по определенным строго согласованным дням. Без обид! У нас с ней договорные встречи. Девочка не возражает, ей тоже для здоровья хорошо. Ей тридцать пять, мы с ней одногодки. Коллеги по службе, я у нее как будто бы начальник! И это никакая не ролевая игра. Я знаю и прекрасно понимаю, что Ксюшка очень хочет замуж. Но! Не за начальствующего же инвалида, в самом деле? Зачем ей навсегда неизлечимо хромающий муж? Она пыталась про любовь что-то сказать, я открылся и потребовал от нее встречной честности, что если вдруг мы этим чувством воспылаем, сразу же признаемся. Но это точно будет не по отношению друг к другу. Тогда Ксюша стала осторожно заикаться что-то о продолжении рода. Это было абсолютно зря! Об этом я не позволяю никому с собой разговаривать. Детей у меня уже не будет! Никогда! Так я женился на своей «работе», а на ней проклятой потенциальным родителям, как известно, не до маленьких детей!