Мы в эпицентре взрыва

Максим

Максим

— Макс, Саши больше нет, — в телефонной трубке прозвучал знакомый женский голос. Легкое вибрато, видимо, вызвано содержанием преподнесенной новости.

Тёплый, родной, её. Я ещё сплю? Сонно тру глаза, бросаю взгляд на дисплей, отвожу руку, возвращаю на прежнее расстояние. Ерунда какая-то! Неизвестный номер, вне списка контактов. Женский голос настойчив до неприличия.

— Максим, это Тоня Прокофьева! Привет, я не поздоровалась, извини! Прокофьева. Тоня. Помнишь?

Приехали. Еще бы! Это что вопрос с подвохом или какой-то глупый розыгрыш. Голос из прошлого, который слышать совершенно нет никакого желания.

— Тоня!?? Что ты такое говоришь? Не понял. Саши нет?

Зажав плечом трубку, потираю двумя пальцами переносицу, не до конца осознавая получаемую информацию. Брожу еще в сонном последействии, инстинкты просыпаются, и система начинает загружаться.

— Мне позвонила Марина, его жена. Нашего Сашки больше нет. Он умер. Ты сможешь приехать на похороны? Успеешь?

Женская скорость подачи информации поистине восхитительна. Словно гоночная машина, несколько секунд грудного урчания, и вот ты уже на встречной. Лобовое столкновение с неизбежным фактом, больше нет времени на группировку и я, совершенно не думая, отвечаю на автомате.

— Когда? То есть, Тоха, я в городе, — пришлось признаться, а ведь не хотел и даже не думал об этом. Чертыхнулся, вдох-выдох, слушаю. А зачем так назвал? Идиот, просыпайся уже.

— В нашем городе, то есть, здесь? Ты здесь? Прости, наверное, я не очень быстро соображаю сейчас. Я…

— Здесь, в смысле, да. Пришлось вернуться. Служба, семейные обстоятельства и все дела.

Зачем ей сейчас вся эта информация, и мое бессмысленное оправдание-рапорт так себе. Ну как есть, сказал и успокоился. Проехали.

— Почему не позвонил? Давно?

Врать не хочу, сказочник из меня так себе.

— Уже месяцев шесть.

— Полгода, Макс. Ты в городе и даже не позвонил. Как дела? Как семья? А Сашка-то своего добился — лучший друг в городе.

Мой лучший друг, а твоя безответная любовь. Говори уже, как есть.

— Да уж, добился.

— Как дела, Максим? Боже, что говорю в такой момент. Нашла время. И все же. Прости, я тебя не отвлекаю. Ты на работе?

— Нет, не отвлекаешь. Я дома. Все нормально. Тонь, когда и где похороны? Чем могу помочь?

— На Центральном, послезавтра в 13.00. Я думаю, что все это непостижимо. Почему молчишь, ты еще тут?

— Тох, я слушаю.

— Как Лена? Ты не ответил.

— Все хорошо. Тоха, я, мне не очень удобно сейчас разговаривать, наверное,… Мне нужно собираться…

— Понятно. Да, конечно. Ну, пока.

Клади трубку, Макс, клади ты уже эту чертову трубку. Придурок!

— Максим?

— Да?

— Это мой номер... Может запишешь?

— Он высветился.

— Да, конечно. Я…

Она что там? Улыбается?

— До встречи.

— Пока.

Хочу добавить, что очень приятно было услышать ее голос, что с радостью буду наяривать теперь на ее номер. Ну, так, о жизни потрещать и перетереть за новые цены на горюче-смазочные материалы. Но обстоятельства все же не те, уместно ли, стоит ли.

Смирнов вернулся, Смирнов не позвонил, Смирнов не общался. Всё это прекрасно характеризуется одним ёмким словом — скрывался. Да как хочешь назови такое поведение. Плевать. Не собираюсь оправдываться и что-то объяснять. Были причины. Их две. Ты и мой лучший друг, который все же добился моего возвращения на малую родину таким вот неординарным способом. Опять на те же грабли, да, Смирнов, ты приговорен, заворожен, заколдован, скорее всего, неисправим. Черт, как хочется курить! Лене бы это не понравилось, Саня раскурил бы две, Катька демонстративно закатила бы глаза, а Тоха, Тоха прислонилась бы к Сашкиному плечу, закрыла глаза, погладила его руку и выслушала очередной бредовый поток информации, транслируемый нашей пестрой компанией. Сколько мы знакомы? Лет десять, пятнадцать? Уже девятнадцать. Эпоха, твою мать. Девятнадцать лет знать тебя, дружить с тобой, ждать тебя и не сметь надеяться на большее. А я настырно надеялся. Ну, все, приплыли. Какого хрена опять тебя ведет, Смирнов? Вот поэтому и не звонил, не писал, не приезжал. А с чего бы? Сейчас и оправдания подойдут. У меня своя семья. Ну, была. Возможно будет. Да какая разница. Ты за своим Сашкой убиваешься, а он живет с другой бабой, у них чудесный пацан, стабильные отношения. Великолепный Саня Морозов… Отставить внутреннюю истерику.

Как так? Такое вообще возможно уложить в башке? Тридцать четыре буйных года, молодой, красивый, сильный мужик, энергии на электростанцию, задорный смех и острый юмор. Блядь, да где эта сучья пачка? Сын у него, тоже Максим. Звал в крестные. Не приехал, идиот. Отказался, а не стоило. Знал бы, примчался в ту же секунду. А кто крестная? Она. Вот поэтому и отказался. Только этого еще и не хватало. Породниться. Я бы породнился, я бы даже склеился с ней, если бы найти такую массу, которая бы намертво спаяла. Уж не отвертелся бы тогда. Какая же она дура! Останови этот поток — захлестнет. А день-то не задался! Сука, позвонила и профессионально настроила на работу. Талантливая девочка!

Как настоящий аристократ, оттопырив мизинец, держу свою чашку-бидон и накачиваюсь дешевым растворимым кофе, жую хлеб с сыром. Масло не люблю, потому и бутерброд такой нищий, а мне нормально. Ленка бы сейчас яичницу сварганила, сырников нажарила, предложила чай с бергамотом, а то и зеленую бурду с очередной экзотической добавкой. Я бы кривился, но пил и нахваливал. Эффектная подача, белая скатерть, до тошноты стерильные столовые приборы, жесткое расписание трапезы, красивая домашняя женщина и я, свинья неблагодарная, пропахшая дымом и табаком, с постоянно черными руками и мордой в саже, мужлан и сволочь, циничная морда, хам и грубиян, уминаю все, даже не дробя зубами. Да, милая, это все обо мне. Ну, уж как сделали, так и вышло! И ем я, не чувствуя вкуса, практически глотаю, не церемонясь, и ложкой стучу в чашке, и ножом я режу хлеб от груди. Прости, Ленка, не соответствовал, портил тебе кровь, изрядно трепал нервы, наверное, где-то любил. Ты моя хорошая, доверилась, вернее, повелась на погоны. Думала, раз капитан, то чистая выходная форма, стеклянные сапоги и шелковые портянки, служебная машина, отдельный кабинет, полное довольствие, мечущиеся “духи” и я, матерый “дед”, указываю царственной рукой кому куда и сколько раз. Разочаровал. Понимаю. Но работу свою люблю, менять не собираюсь. И с новым званием уже сроднился. Батя доволен. Его сын теперь майор, он людям помогает, он их спасает. Надо бы заехать к родителям. Как вернулся, всего-то пару раз был. А нечего рассказывать, ничего не происходит. Однако от горячего все же не отказался бы. Задолбало глотать казенный суп в столовой при курсантской казарме. Да и не по чину, как говорится. Хотя я парень не гордый. Есть захочешь и разогретое на машинном радиаторе мясцо навернешь. Было дело!

Вот развод наш родители не одобрили совсем, хотя от Ленки были не в восторге с самого начала. Даже на семейном совете подробно обсудили сложившуюся ситуацию. Мать расстроилась, плакала и гладила своего сыночка по загривку, а отец промолчал, вероятно, из чувства солидарности. Знаю, что не поняли. Не принято так, да и перед людьми стыдно. Но не могли мы больше жить вместе, не получалось, не слушали друг друга, унижали и словесно стегали друг друга. Таким изощренным ударом я владею виртуозно, учителя хорошие были. Да и разные мы с ней, как оказалось. Как только раньше этого не заметили? Это, дамы и господа, вопрос для интеллектуальной телевизионной викторины. А вот обручальное кольцо так и не снял — видимо привык, сука. Да и лишнее внимание отгоняет. Одним словом, мне не в лом и лишних вопросов мужчина лишен.

Закончив с подобием на завтрак, привожу себя в порядок. Гладко выбрит, коротко стрижен, однообразно — безобразно! Готов служить. Выдвигаюсь. Китель, фуражка, ключи… Стоп! Резко торможу. Глазами прочесываю перед собой дверную плоскость, играю ключами от машины, анализирую полученную информацию, ищу нестыковки. Где-то жжет и ноет, что-то не так, елозит мысль туда-сюда. А откуда у Прокофьевой мой новый номер телефона? Точняк помню, что не давал. Кто слил?

Дверь на себя, шаг за порог, на скорости врываюсь в жизненный поток, одним словом, существую. Что день грядущий нам готовит? Бурчу что-то под нос, подпеваю радио, спешу в свою родную стихию. К новому коллективу привык быстро, вроде приняли, негатива не ощущаю, а по-другому тут нельзя. Взаимовыручка, безусловное доверие, понимание и чуток сострадания, а также холодная голова, здравый смысл и черный юмор — этакое мужское братство. Сколько себя помню, всегда чумовел от огня и всего, что с ним связано. Маньяк! Я дышу этим, наслаждаюсь, управляю и загоняю. Отрезвляет, возвращает на грешную землю, пока физическая работа мысль дурную отгоняет. Решения принимаю быстро, никогда не меняю, выполняю, просто потому что по-другому не умею. Принципиальный майор Смирнов. За это и пострадал в семейной жизни, но карьеру однозначно построил. Начинал простым пожарным. “Тушило”, как говорится, крайний у “ствола”, да тот, кого напором гоняет. Пошел учиться, наращивал и опыт, и броню, заодно и рукавную линию тянул, старался и пыжился. Побывал и начальником караула, и звания присваивали, и наградами осыпали, и ребят терял, и вытягивал, спасал, бывало, что и сам горел. Все было, многое повидал, непосредственно участвовал, не шланговал, не бегал, не стучал, не подсиживал, заслужил трудом, честью, доблестно отрабатывая свой долг. Самое время раскатисто подать команду “Смирно!”, а затем вкрадчиво добавить “Смирнов, а Вам — вольно! Можно оправиться и покурить!”. Покурить! А вот и пачка с добровольно принимаемым ядом. Тяну зубами бумажный цилиндр, одной рукой придерживаю руль, второй чиркаю зажигалкой, поджигаю и наслаждаюсь. И все же откуда у Прокофьевой мой номер телефона?

Эх, Санек, не хватает болтовни с тобой, не хватает. Ну, прости козла, брат, если можешь! Знал, что болен был Сашка неизлечимо. Помогал. Надо было в больничку солиднее определить — говно вопрос, супердорогое лекарство достать — и это извольте, нет проблем, если мог бы — руки подложил. Но не учат такому в академиях, нет специалистов такого широкого профиля. Мы все по старинке, без намека на божественность. С ноги дверь — что два пальца, в огненное пекло — на то и затачивали бойца, кошку с дерева снять — извольте, и это мы исполним, тяжелую барышню с пола на кровать доставить — это с комфортом, выполнить приказ — нет сомнений и девчачьего базара, а вот забрать у смерти, исцелить наложением — тут, как говорится, мимо. До болезни с Морозовым частенько списывались, когда в другом гарнизоне служил. Созванивались, иногда даже виделись на моих побывках в родных пенатах или в его командировочных отлучках из дома. Всегда безотказно и с радостью, кутили и отрывались, но без беспредела, все-таки жены и все дела. Когда же я наотрез отказался от кумовства, обиделся друг на мое безразличие и черствость, на мою твердолобость и неблагодарность, гнидой назвал, божьей карой пугал, даже послал далеко, я сходил, не смог пропустить ход. Потом вроде как ударили по рукам, простил Санек, а может, и нет, кто теперь расскажет. Но звонки стали реже, а встречи и вовсе прекратились. Оказалось, страшная болезнь подкосила. Болел друг тяжело, мучительно для себя и окружающих. Лысый, практически без бровей, худой и бледный, словно пергаментный, кожа была, как вощёная бумага, а глаза, сука, все те же, озорные, с хитрецой, словно знал чего, но делиться не спешил — испытывал терпение. Знал Сашка реально много, полиглот и меломан, читал запоем, коллекционировал и менял, нас недоумков просвещал, окультуривал и перевоспитывал. На гитаре бренчал, а летними ночами мы с ним на два, три и четыре голоса орали ВитькА. Но ботаном он все же не был. Нет! Он был живой, слишком живой и точно не с нашей планеты. Любил, сука, жизнь, горячо и яростно, а она его…