Мы в унисон дышим

Пролог I. Он

«Куда полез, сученок?»

Урод. Чертов ублюдок.

Так меня называла собственная мать. Мать, которой, по сути, толком-то и не было:

«Я совершенно не помню твоего лица, мама».

Настойчиво пытаюсь. Закрываю глаза и не могу восстановить ее силуэт. Хоть какое-то подобие. Нет! Не выходит. В голове отчетливо засел лишь скрипучий, отравленный никотином, женский голос. Сколько ненависти, сколько враждебности по отношению к своей крови и плоти. Почему? За что ты так невзлюбила меня, мама? В чем моя вина? Ты не хотела меня? Он заставил тебя родить? Зачем? Что я вижу в своей гребаной жизни, кроме…

Она никогда не называла меня по имени. Никогда. По крайней мере, я этого не помню. Кто дал мне его? Бабка с дедом? Кто? Очередной хахаль? А фамилия? Твоя девичья. Он не захотел ребенка, не признал, не пожелал дать новорожденному свою? Или, может ты не приняла «кобелиную» подачку моего биологического отца? Ведь у меня же есть… Отец! Тот, кто бросил тебя и обрек собственного сына на существование в твоем персональном аду. За что, мама, за что?

— Шевцов!

Это моя фамилия.

— Товарищ полковник! – отвечаю.

— Что там с пострадавшим номер три? – мне задают стандартный вопрос.

— По скорой отправлен в больницу номер 3, – ответственно выполняю свою работу.

Смирнов не унимается:

— Шевцов, собирайте ПТВ. Оформляйтесь и домой. На этом все! Мы закончили.

Домой…

У меня не было дома. Были съемные квартиры до двенадцати лет, затем развалившийся дом бабки с дедом, а на финал… Детский дом. Суровая правда жизни. Я отбывал там пятилетний срок – до совершеннолетия. Потом выпустился, и поселился в общежитии института гражданской защиты, затем находился на казарменном положении. Еще пять лет казенного, не родного, а сейчас есть.

Свой. Но там… Я один. Мне тридцать четыре, семьи нет, родных и близких не осталось. Да их и не было почти. Никогда. Я не знаю своей родни.

На автомате выполняю свои действия. Они отработаны и доведены до совершенства. У меня есть хороший опыт – я отличный профессионал. Ненароком наблюдаю, как мой непосредственный начальник нежится со своей женой – молодая семья, ребенок скоро будет, на подходе. Им не завидую, нет. Просто так же, как у них, хочу.

— Капитан!

Вытягиваюсь и отдаю резко честь. Начальник тройки. Сергей Николаевич Композитор. Позывной такой. Вообще-то по основной фамилии – Прокофьев. Но…

— Ты готов?

Понимаю, о чем спросил. Не знаю, что ему ответить. «Убирает» меня с глаз своего зятя долой – Сергей печется о личном счастье любимой младшей сестры – жены нашего начальника. Не стоит. У нас с ней все равно ничего бы не вышло – она Смирнова любит. Призналась сразу, а потом:

«Юра! Мы с тобой… Друзья?».

Нет. На такое не подписываюсь с бабами никогда. Для меня печально закончится. Не готов, к такому. Однозначно нет!

— Так точно! – в глаза не смотрю, мой взгляд сейчас направлен мимо.

Вот так я выказываю уважение к старшему начальствующему составу. Я – капитан, всего лишь… Один просвет – четыре маленьких звезды. Но с перспективой. Я – подающий высокие надежды городской жених. Сам себе поражаюсь. Откуда столько наглости сейчас в башке.

— Готовь рапорт, – он хлопает меня по плечу, – с Максимом сам решу. Юр?

Не смотрю в глаза – выслушиваю и жду дальнейших распоряжений.

— Отличная работа!

Еще бы! Сегодня мы спасли его сестру – внештатно эвакуировали из развалившегося из-за взрыва дома. Он счастлив, все так, как надо. А для меня всего лишь:

«Капитан! Отличная работа».

— Товарищ полковник, разрешите дополнить?

— Можно без официоза, Юра.

Своеобразная команда «вольно» – ее незамедлительно я выполняю.

— Хотел уйти в инспекцию. Службу бросить. Устал…

Он не дает договорить:

— Это не тебе решать, Шевцов! Свободен! Еще вопросы есть?

Ну, знает же, что я ему отвечу – нагнуть меня решил полкан.

— Никак нет.

— Кругом.

Я развернулся и ушел. Ребята наши собираются, мы неторопливо выдвигаемся в часть. Я в окно мечтательно смотрю – все, «так точно», больше не могу! Пора заканчивать эту сучью работу. Это просто край! Край всему. Дышать здесь больше не могу – с каждым днем больнее сделать вдох.

Нас обгоняет штабной автомобиль… Там Тоня, Макс, они очень красивая пара, надежные и дружные ребята. Жена на плече у своего отчаянного мужа – ее Смирнов поистине герой. Характер только – хрен его поймешь! Подорванный на работе псих, эмоциональный извращенец, но колоссальное терпение и вера у мужика. Он ждал ее почти двадцать лет… Видимо, у ребят те самые… Любовь и Судьба!

Как так? Почему?

Мама… Почему не любила ты меня? Не достоин, не красив, возможно, глуп? Что из всего перечисленного правда? Господи, я вижу, как Смирнов целует красавицу жену. Сука, блядь. Да, за что? Мы отстаем, сейчас меня отпустит. Надо уходить! Точно! Надо!

Еще пять часов дежурства проходят относительно спокойно. Ничего, так по мелочи – на «единичку» возгорания. Банда отдыхает! Я в каптерке на жестком диванчике совсем не сплю. Жизнь фильтрую, терзаю душу тягостными воспоминаниями.

Что в ней, паскудной, было?

У меня три отчима. Сука, все, как на подбор. Один алкаш – законченный гандон, мать резиновой дубинкой в часы разврата изощренно лупцевал. У меня на теле тоже есть его отметка – детскую лопаточку сигаретой прижигал, так родинки мне искусственные урод рисовал. Его закрыли – он квартиру обобрал, в тюрьме, как сучку отодрали зеки, – там сдох он от обильной ректальной кровопотери.

Второй был «Голубой слоненок» – тварь, ко мне частенько приставал. Я матери пожаловался. Думал, что сыну родительница поверит. Потом проснулся от мужских неприятных «там» прикосновений… Но ничего не произошло. Меня спасла та самая Судьба. Она вошла – и оттянула эту тварь! Я неделю не мог сесть на задницу. Вот так меня родная мать за «измену» кобеля оттянула. Мол, я лишил ее законного мужа. Соблазнил мальчишка здорового бугая! Все говорят, что у меня красивые синие глаза…

Одна хорошая девчонка в них видела «спокойное, штилевое, море», а размеренные движения моих ресниц «качают, Юра, на твоих волнах» … Эх, Смирнова – ты маленькая поэтесса. Максим – счастливчик, повезло ему с тобой!

А третий «папик» был психически больной. Бывший военный, он пережил не одну «свою» войну. У него навечно в сердце травма, а нам с ним мирным людям приходилось жить. Он воевал со всеми – такая вот у мужика бесконечная, никак не завершающаяся война. Но хочу отдать ему должное – меня к порядку и дисциплине жестко призывал. Возможно, я принял присягу под его чутким наставлением. Об этом не жалею… Но... Сейчас устал!

— Юра?

Я резко поднимаюсь с топчана, оправляюсь и бодро отвечаю:

— Товарищ полковник!

Смирнов рукой показывает мне «вольно». Намерен брат просто по душам поговорить?

— Сергей сказал, что ты собрался из части уходить? – сразу задает неудобный вопрос. – Юр…

Не хочу, чтобы Смирный уговаривал. Не хочу. Не в нем дело, не в наших странных рабочих отношениях. Я устал от службы, я в инспекцию хочу. Но не здесь, не в своей родной части. Нет! Здесь я горел и угорал, здесь, Смирный, я твою любимую жену на «коленке» катал, здесь дрались мы с тобой за ее внимание, здесь слишком много воспоминаний. Хочу заново все начать. Пойми, Максим! Ты хороший брат и верный друг, но…

— Юр, если дело во мне, то…

— Макс, послушай. Нет, нет и нет! – по-видимому, мне стоит объясниться с ним. – Хочу двигаться дальше.

— А здесь это невозможно? – Смирнов пристально смотрит мне в глаза. – Что тебе мешает? У нас с тобой проблемы, Юра? Личное? Объясни. Потому что я никак в башке своей не уложу вечернюю политинформацию Тониного брата.

Чумовой засранец – душу тянет по-живому. Как с ним справляется его жена? Смирный заваливается на лежанку – мне на соседнее место прилечь разрешает, из своего кармана тянет пачку сигарет, вежливо предлагает. Все, как обычно. Сегодня, пожалуй, не откажусь от такого жеста. Выбираю себе сигарету и жду зажигалку. Макс протягивает – я беру. Мы одновременно с начальником затягиваемся и дым вверх выпускаем.

— Юра-а-а, – напоминает о себе Смирнов. – Я жду!

Я начинаю. Говорю, что дело не в его начальстве, не в его жене…

— Я устал от службы, Макс. Пойми.

Сосед напротив молча курит сигарету. Тогда я продолжаю:

— Хочу в инспекцию. Там…

— Меньше мороки? – подполковник за меня предложение завершает.

Мне нечего ввернуть ему в ответ. Да! То есть, я не знаю. Я так считаю, Макс. Пойми, брат. Больше не могу.

— Ты слушаешь меня сейчас внимательно, Юра?

По-моему, Смирный очень зол, по крайней мере, сейчас он разговаривает со мной как будто агрессивно. Мы так спускаем пар – на братьев матом бешено орем, нам надо боль выкричать, ведь дерьма гребем по службе слишком много. Смерть, ожоговая кровопотеря, удушье, отсутствие сердцебиения, утрата, утрата, утрата, затем отчаяние и… Боль, боль, боль! Но неизменный ежедневный развод и построение приводят моментально в чувства. Сирена, все всегда по нормативу – мы очень ревностно соблюдаем наш пресловутый протокол!

— Обойдется Композитор, – Смирнов по буквам информацию доносит. – Я сейчас доходчиво тебе свою позицию объясняю? Я еще не кончил, Юра.

Он сигаретой машет, мол, немного помолчи. Я даже слова не могу вставить – нашего молчуна сейчас, кажется, капитально прорвало.

— То, что мы с ним родственники, это не меняет моего ответственного к службе отношения. Ты очень перспективный пожарный. Хрен его знает, какой ты там инспектор. Ты хочешь, чтобы мы тебя при встрече «пожарной сучкой» называли? Так я и сейчас тебе могу такое устроить. Как пожелаешь…

— Максим…

— Я приказал сейчас тебе заткнуться, – он усмехается, – вот с послушанием у тебя очевидные проблемы. Значит так, Юра. Получишь свой заслуженный отпуск. Проветришь мозги, восстановишь тело. Бабу будешь шпилить – спустишь лишний пар, спермой от души девку накачаешь. И вернешься, сука, сюда. Именно сюда. В Седьмую! Я все сказал! Как понял, капитан?

— Так точно! – тихо говорю.

— Я не расслышал, Юра! – провоцирует козел.

— Вас понял. Разрешите быть свободным, – подскакиваю, честь отдаю.

А на душе паскудно. Отпуск он мне дает. Спрашивается, на хрена? Я что? Просил? Куда податься, где отдохнуть и с кем поехать? Какую, на хрен, бабу? Блядь, Максим. За что?

Все… Это конец.

Сдал смену, медленно собираюсь домой. Переодеваюсь, по форме на гражданке не хожу. Она меня не красит – в ней плохо, напоминает мне о многом. Как в квартиру приходили органы опеки, как от матери забирали меня, как отдавали бабке с дедом, как оформляли в детский дом… Все это были люди в форме. Видимо, и я теперь таков. Самому противно!

Заезжаю в продуктовый магазин – чего-нибудь пожрать на вечер надобно собрать. Медленно брожу между рядами. Меня нигде не ждут – вот я по супермаркету гуляю. Крупы, сахар, макароны, колбасные изделия, соки, воды… Смотрю, а впереди меня мальчишка неприкаянно бродит. Лет пяти, я думаю, не больше. Ходит почему-то сам! Оглядываюсь, осматриваюсь по сторонам. Где родители, малыш? Да что за черт… Я вспоминаю, тоже так терялся. Потом профессиональное воспитательское мастерство оттачивала мать моя – стоит неутешительная картина перед сонными глазами. А где же твоя мама, зайка? Он поворачивается. Блядь, мальчик очень сильно плачет. Личико красное, ручками сопли растирает, а синенькая шапка набекрень. Похоже, пацанчик, ты – очевидная пропажа. Ребенок направляется ко мне, довольно быстро, а я, козел, уверенно назад сдаю. Не подходи ко мне, не надо. Быстрее отхожу подальше. А он бежит ко мне со страшным криком: