Греховная страсть

* * *

В день выборов все собрались у церкви, люди тихо переговаривались, покашливая, с волнением переминались с ноги на ногу. Многие поехали голосовать в Эсперазу. Волнение нарастало. Беранже должен был сказать какую-то речь, но его до сих пор еще никто не видел.

Никто не знал и не предполагал, что именно он скажет. Все знали только то, что он против выборов и новомодных идей республиканцев, и так же все знали, что большинство людей все же будут голосовать за Республику, и хотели знать и видеть его реакцию.

Наконец он вышел. Выглядел, как всегда, безупречно. Он начал говорить спокойно и уверенно.

— Сегодня момент национального доверия. Вы сами будете ответственны за свой выбор, свои мысли и свое будущее. Сегодня мы видим Церковь такой, какая она есть. Мы видим помощь в вере, но иногда церковные деяния похожи на испорченное вино. Я не призываю вас голосовать ни за одну из партий — ни за приверженцев монархии, ни за Республику. В нашей стране хозяева вы сами. Прислушайтесь к себе. Посмотрите вокруг, посмотрите на наших детей, загляните им в глаза, какое будущее вы для них хотите? На основании этого и выбирайте, за что именно вы хотите отдать свои голоса.

Вы не можете сделать свой выбор самостоятельно? Вам нужен человек, который поведет вас, — так выберите себе такого. И не важно, будет ли это священнослужитель или представитель партии республиканцев, главное, чтобы вы верили ему, доверяли и оказались правы в своем выборе.

Укрепляйте наше государство. Стройте заводы, фабрики, Бог всегда будет с вами, при любом сделанном вами выборе, правильным он будет или нет. Пусть Ренн-ле-Шато процветает. Я взываю к вашей вере. Лишь она может подсказать вам верный шаг, привести на путь истинный.

Такие слова он сказал. Слова, которые никто не ожидал услышать. По лицу моего отца я поняла, что даже он задумался. А ведь он первый агитировал всех голосовать за республиканцев, но слова Беранже заставили его задуматься. В церкви стояла абсолютная тишина. Никто не осмеливался первым произнести хоть слово.

В этот момент я поняла, что разозлилась на него. Он со своей правдивостью и такой проникновенной речью совсем запутал тех, кто пришел на выборы уже с точным решением. Внес сумятицу в души людей.

Видя такое его поведение, я решила его «наказать», выкинув из головы все мысли о нем. Не могла я позволить себе любить мужчину, который мог так поступать с людьми. Как-то я спросила Мишель, кого она видит в роли моего мужа, и она назвала мне имена нескольких мужчин в деревне, кто, по ее мнению, мог бы мне подойти.

— Ну, Мартин слишком скучный, — сразу же отреагировала я.

— Зато он надежный и симпатичный.

— И ты думаешь, я действительно смогу его полюбить? У него всегда столько колкостей на языке.

— Мари, так нехорошо говорить, да и вообще, уж очень ты разборчива. Пройдут годы, а ты так ни за кого и не выйдешь, — разозлилась Мишель.

Дома мы не говорили о выступлении Беранже. Он же вел себя как и прежде: будто ничего не произошло — мило беседовал с матерью и Мишель. Когда же мы оставались с ним наедине, то снова напряженно молчали, я даже избегала встречаться с ним взглядом. Папа тоже общался с ним весьма натянуто. Однажды мама не выдержала и сказала ему, что больше не может находиться во мраке его плохого настроения. Что если он хочет продолжать сидеть с таким выражением лица, то пусть поищет другое место, но только не дома. Отец стукнул вилкой по столу и встал.

— Мам! — воскрикнул Клод.

Но она промолчала.

— Политике не место за столом! — сказала она после небольшой паузы.

Беранже сидел рядом со мной. Я чувствовала на себе его взгляд, но мы продолжали молчать. Мне казалось, что он легко может остановить эту ссору, но почему-то он не стал этого делать. А лишь когда понял, что я нарочно отворачиваюсь от него, и увидел, что отец уже надел свой пиджак, встал и сказал:

— Месье Эдуард! Пожалуйста, поймите же и мою точку зрения. Я неразрывно связан с Церковью и не могу ради вас изменить своих взглядов.

Отец нацепил кепку на голову и вышел, дверь за ним закрылась.

— Эдуард! — Беранже снова окликнул его.

— Оставьте его, святой отец. Он прогуляется, остынет, вернется, и все будет как прежде.

— Но вы все-таки скажете о виновности Церкви? — спросила я.

— Ну ты-то не начинай, Мари, — ответила мама.

— Я не думаю, что и в данном случае виновата Церковь, — ответил Беранже.

— А когда же вы признаете ее вину? — огрызнулась я.

Клод повернулся в мою сторону, а Мишель смотрела на меня, вытаращив глаза.

— В далеком прошлом. Конечно же, в некоторых действиях Церкви…

— Например? — не унималась я.

— Мари, не нападай, — оборвала меня мать.

— Я ни о чем не могу думать сейчас, — сказал Беранже, втыкая вилку в кусок мяса, желая переменить тему.

— А я могу, — продолжала я. — И мне кажется, что вы не в состоянии признать, что Церковь делала и делает какие-либо ошибки. Вы просто слепо верите, и все. Вообще-то не очень-то я верю в то, что вы признаете, что Церковь делает ошибки. Я думаю, вы просто слепо верите.

— Правда ведь? — поддержала меня Мишель. Но в спорах она не была сильна, поэтому тон получился игривый.

— Как вы узнаете, когда Церковь ошибается, а когда нет? — завершила я нападение.

— Мари! — заволновалась мать, — ты не можешь разговаривать в таком тоне со святым отцом.

— Ты говоришь как отец, — поддержал маму Клод.

— А что в этом плохого? — вызывающе спросила я.

— Я понял твою точку зрения, — наконец снова включился в разговор Беранже, — ты должна осознать, что Церковь не просто сборище людей, священников, это очень много людей, объединенных великой верой. Твое право верить в Бога или нет, но необоснованно обвинять Церковь, ради того, чтобы просто обвинять, не может никто. — Он резко повернулся ко мне, его колени уперлись в мой стул, он продолжал что-то с жаром говорить, но я его уже не слышала. Он сидел слишком близко ко мне и слишком волновал меня. Мы смотрели друг на друга, а его слова раскатывались по тихой комнате, совершенно лишенные для меня какого-либо смысла. Я впала в странное чувство блаженства, но, к счастью, быстро спохватилась, сообразив, что все могут заметить мое состояние, и взяла себя в руки. В этот момент я услышала похвалы матери в его адрес:

— Браво, святой отец. — На ее глазах блестели слезы, она даже захлопала в ладоши, а я так и не услышала того, что он мне говорил.