Принц со шрамом

Он ухмыляется, его кожа сморщивается, пока он постукивает пальцами по круглой ручке своей деревянной трости.

— Ты принесёшь честь нашему имени.

Пьянящее чувство его одобрения разжгает меня, как пушинку, и я сажусь в кресле чуть прямее, улыбаясь ему в ответ.

— И ты не будешь доверять никому, кроме своего кузена, — добавляет он.

Он смотрит на мою мать, всегда послушную и тихую, пока она ест свою еду, откусывая маленькие кусочки, ее непокорные черные волосы, так похожие на мои, создают занавес вокруг ее лица. Она редко смотрит в глаза, всегда предпочитая держать голову опущенной, а пальцы заняты рукоделием и пыльными книгами, вместо того чтобы налаживать отношения с дочерью, которая взяла на себя все заботы с тех пор, как мой отец оставил ее вдовой.

Я подозреваю, что она никогда не хотела быть матерью и еще меньше хотела выходить замуж. Она никогда не произносила таких слов, но в этом нет необходимости, когда ее поступки говорят об этом так громко. Но мой отец хотел ее, и это все, что имело значение.

И когда она родила ребенка, они ожидали, что это будет следующий наследник, мальчик в роду Беатро.

Вместо этого они получили дикую вороноволосую женщину с чувством приключений и ртом, который говорит без умолку. И мой отец любил меня все равно, даже если моя мать никогда не проявляла ни малейшей привязанности.

В тот день, когда я потеряла его, была потеряна и часть меня; свернувшись, как кислое молоко, она осталась в центре моей груди гнить и разлагаться.

Он отправился просить помощи у монархии. Он отправился в путь через наши леса и равнины, пока не добрался до замка Саксум. Но корона не вняла его мольбам, и мой кузен Александр прислал весть, что его повесили за измену. Потому что он осмелился выступить и сказать, что им нужно сделать больше.

Александр пытался спасти его, но есть пределы того, что может сделать главный советник короля.

С тех пор мой дядя Раф стал незаменим, и хотя он только и делал, что поддерживал меня, я все еще хочу оказаться в объятиях отца. Вместо этого у меня остался только семейный кулон, который я ношу на шее, как клятву, и который каждый день напоминает мне о том, что я потеряла.

И кто виноват в моем горе.

Так что теперь, пока другие девушки моего возраста проводят свое время, мечтая о влюбленности, я трачу свое на изучение того, как играть в политическую войну и при этом изображать этикет благородства.

Если вы хотите сжечь ад, вы должны научиться играть в дьявольскую игру.

Метафорическая корона, возложенная на мою голову, почти так же тяжела, как и осознание, что все зависят от того, доведу я дело до конца или нет.

И правление семьи Фааса продолжалось слишком долго, их власть и влияние со временем ослабли, они стали меньше заботиться о людях и стране, и больше о чрезмерной жадности и алчности.

Поэтому я проберусь в королевский двор. И я сделаю то, что должно быть сделано, чтобы спасти мой народ и добиться справедливости для тех, кого мы потеряли.

Но только спустя несколько часов ко мне приходит полное осознание.

Сегодня моя последняя ночь в Сильве.

Мое сердце бьется в ритме стаккато, пока я обуваюсь в толстые черные сапоги и накидываю плащ на плечи, убирая вьющиеся волосы назад и соберая их в тугой пучок на затылке. Натянув капюшон на голову, я смотрю в зеркало, чтобы убедиться, что он скрывает мои черты лица. Взглянув на дверь в свою спальню, я смотрю на замок, убеждаюсь, что он на месте, а затем поворачиваюсь и направляюсь к своему окну.

Моя комната находится на втором этаже, но высота мне не чужда, я уже десятки раз спускалась по неровной каменной стене. Мои легкие сжимаются от неглубокого дыхания, а адреналин хлещет по венам, когда я спускаюсь, и мои ноги касаются травы.

Это всегда риск, но я готова на него пойти тысячу раз.

Я замираю на несколько мгновений, чтобы убедиться, что никто не слышал, как я ухожу, и направляюсь в сторону нашего захудалого поместья, держась в тени, пока не дохожу до мощеной дороги и не упираюсь взглядом в ржавые трёхметровые ворота. Мои пальцы болят, вжимаясь в металл, а мышцы горят, когда я поднимаюсь, карабкаясь по неровному железу до того момента, пока я не перекину ногу и не спрыгну на другую сторону.

Как только моя нога ступает на твердую землю, я срываюсь с места и мчусь по тротуару, плотнее натягивая плащ с капюшоном, надеясь, что по дороге ни с кем не столкнусь.

Мне требуется двадцать минут, чтобы добраться до приюта на окраине города. Это маленькое, полуразрушенное здание с нулевым финансированием и недостаточным количеством мест, но Дарья, женщина, которая им управляет, — один из моих ключевых контактов, и я знаю, что все, что я ей передам, попадет в нужные руки.

— Здесь должно быть достаточно, чтобы продержаться, пока я не смогу прислать еще.

Я прижимаю пальцы к спине Дарьи, пока она держит пачку денег и маленькую корзинку с хлебом, которые я вложила ей в ладони.

Она фыркает, отражающий блеск ее глаз сверкает в тусклом свете свечей на маленькой кухне.

— Спасибо, Сара(Сара Б. – прототип Сараби, жены Муфасы). Я не могу... — её шепот обрывается, когда звук снаружи комнаты прорезает воздух.

Мое сердце сжимается в груди, и я втягиваю воздух, переводя взгляд на затемненный коридор, надеясь, что это не ребенок, бродящий все своей кровати.

Никто не должен знать, что я здесь.

— Я должна идти, — говорю я, убирая руки и поднимая капюшон. — Я постараюсь связаться с тобой, когда смогу; убедиться, что все в безопасности.

Дарья качает головой.

— Вы уже так много сделали.

— Пожалуйста, — насмехаюсь я. — Я едва ли сделала достаточно.

Часы звонят, и я замечаю время. Скоро солнце прижмется к горизонту, и его свет начнёт омывать землю, стирая темноту, а вместе с ней и мое укрытие.

— Мне нужно бежать, — повторяю я тихим тоном, протягивая руку, чтобы обнять ее. Мой желудок подпрыгивает, когда ее руки обвиваются вокруг меня, крепко сжимая. — Не забывай меня, Дарья.

— Никогда, — она смеется, хотя это пустой звук.

Отстранившись, я иду к двери со стороны кухни, моя рука обхватывает прохладную латунную ручку.

— Береги себя, моя королева, — шепчет Дарья мне в спину.

Мое сердце замирает.

— Ничья я не королева. Я лишь та, кто сожжет корону.

2.Тристан

— Tристан!

Детский голос разносится по двору, и я поднимаю взгляд со своего места, где я прислоняюсь к стволу плакучей ивы, уголь лежит на моих ладонях, а скетчбук раскрыт на моих коленях. Я вытираю кончики пальцев о штанину, вскидываю голову, чтобы убрать пряди волос с лица.

Маленький мальчик прискакал, остановившись передо мной, его одежда свободная и грязная, как будто он весь день бегал по тайным подземным ходам.

По тем, которые я ему показал.

— Привет, Маленький Лев, — говорю я, веселье на цыпочках пробирается сквозь мои внутренности.

Его лицо расплывается в ухмылке, янтарные глаза сверкают, блеск пота заставляет его светло-коричневую кожу блестеть.

— Привет. Что ты делаешь? — он смотрит вниз на мои колени.

Я выпрямляюсь, закрывая книгу.

— Рисую.

— Для твоих рук? — он кивает в сторону моих татуировок, скрытых под туникой с длинными рукавами, темные чернила проглядывают сквозь кремовую ткань.

Уголок моих губ приподнимается.

— Возможно.

— Мама говорит, что они делают тебя позором, — он понижает голос и наклоняется так близко, что его нос почти касается моего предплечья.

Меня охватывает отвращение от того, что горничная считает, что имеет право произносить мое имя.

Я наклоняю голову.

— И что думаешь ты?

— Я? — он выпрямляется, его зубы впиваются в нижнюю губу.

— Ты можешь сказать мне, — я наклоняюсь вперед. — Я очень хорошо умею хранить секреты.

Его глаза сверкают.

— Думаю, я тоже хочу такие.

Я вздергиваю бровь.

— Только самые храбрые львята могут носить их.

— Я храбрый, — его грудь вздымается.

— Ну что ж, — я киваю. — Когда ты немного подрастешь, если ты все еще будешь чувствовать себя так же, приходи ко мне.

— Саймон! — шипит женский голос, пока она бежит вперед, ее взгляд становится все шире, когда она смотрит между нами. Она останавливается, когда приближается к нам, ее черная юбка опускается в глубокий реверанс. — Ваше Высочество, я прошу прощения, если он вас беспокоит.

Моя челюсть подрагивает, раздражение бурлит в самом центре моего нутра.

— До этого момента он меня не беспокоил.

— Видишь, мама? Я нравлюсь Тристану, — говорит Саймон(прототип Симбы).

Она задыхается, делает реверанс и крепко хватает сына за руку.

— Обращайся к нему подобающим образом, Саймон.

— Почему? Ты никогда так не делаешь, — он наморщил лоб.

Её плечи напрягаются.

У меня жжет в животе, я провожу рукой по надбровной дуге, ощущая тонкую линию приподнятой плоти, которая проходит от линии роста волос до щеки.

Ей не нужно беспокоиться о высказывании того, как она меня называет. Мы оба об этом знаем. Так меня называют все, хотя никогда не говорят мне в лицо. Они все слишком трусливы. Вместо этого они говорят об этом втайне, их шепот впитывается в каменные стены до того момента, пока даже тишина начинает душить меня своим осуждением.

— Называй меня Тристан, Маленький Лев, — я встаю, отряхивая штаны. — Но только наедине. Не хотелось бы, чтобы у остальных возникли какие-нибудь идеи.

— Саймон, — огрызается его мать. — Возвращайся в наши покои. Сейчас же.

Он смотрит на нее, потом на меня. Я слегка киваю, и он ухмыляется.

— Пока, Ваше Высочество.

Повернувшись, он убегает.

Его мать остается в скрюченной позе, склонив голову, пока громкий шум у входных ворот не заставляет ее подняться и повернуться в сторону шума. Я подхожу к ней вплотную, протягиваю руку, чтобы коснуться ее щеки и повернуть ее лицо назад, маленькие лучи приглушенного солнца проглядывают сквозь облака и сверкают на серебре моих колец.

— Кара, — мурлычу я, поглаживая кончиками пальцев ее шелковистую смуглую кожу.

Она вдыхает, когда наши взгляды встречаются.

Моя хватка крепнет, пока она не вздрагивает.

— Я не давал тебе разрешения вставать.

Ее дыхание сбивается, и она делает реверанс, снова склоняя голову. Я смотрю на нее сверху вниз, слова ее сына, сказанные ранее, бушуют в моей голове, как ураган.

— Твой сын сказал, что ты любишь говорить обо мне, — я делаю шаг вперед, кончики моих туфель задевают подол ее юбки. — Тебе следует быть осторожнее с тем, что ты говоришь, Кара. Не все так снисходительны. Не хотелось бы, чтобы до меня дошли слухи, что ты, кажется, забыла свое место. Опять.

Я приседаю перед ней.

— Это правда, что ты считаешь меня позором?

Она качает головой.

— Он ребенок. Он любит придумывать истории.

— У детей такое невероятное воображение, не так ли? Хотя... — моя рука тянется к ней, мои пальцы скользят по ее шее. Я наслаждаюсь тем, как ее тело дрожит от моего прикосновения. — Если кто и знает о позорных поступках, так это его мать.