Украденные прикосновения

"Да". Сальваторе берет меня за руку и поворачивает к себе. "Тебя. Сядь на стойку".

Я поднимаю брови.

Он делает шаг ко мне. "Сейчас, Милен".

Когда я не делаю ни шагу, он делает еще один шаг вперед, заставляя меня отступить на два шага назад. И еще один. Моя спина соприкасается со шкафом.

"Сядь".

Я хватаюсь за край столешницы и приподнимаюсь, чтобы сесть.

"Ты порвешь швы", - говорю я.

"Не порву. Садись".

Гадая, что он имеет в виду, я делаю, как он говорит, наблюдая за ним все это время суженными глазами. Он делает шаг ближе, кладет руки на стойку, по одной с каждой стороны от моих ног, и смотрит на меня сверху.

"Сними свои шорты и трусики".

Он не может быть серьезным.

Пока я смотрю на это, Сальваторе берет мои лодыжки и наклоняется вперед.

"Сейчас", - говорит он и кусает шорты, прикрывающие мою киску.

Мои руки слегка дрожат, когда я поспешно расстегиваю шорты и снимаю их вместе с трусиками. Как только я выпрямляюсь, Сальваторе зарывается лицом между моих ног. Я ожидала, что он начнет медленно. Я ошибалась. Он так энергично сосет мой клитор, что я вскрикиваю и запускаю руки в его волосы, сжимая темные пряди, пока он лижет и ласкает их языком. Его правая рука движется вверх по внутренней стороне моего бедра, все выше и выше.

"Швы", - произношу я, а затем хнычу, когда его язык снова лижет мои складочки.

"Они с левой стороны", - говорит он, вводя в меня палец.

Мои глаза закатываются обратно в голову, а ноги дрожат. Еще один палец входит в меня. Я задыхаюсь и тянусь, чтобы схватить полку справа. Сальваторе продолжает лизать мою киску, пока его пальцы двигаются внутри меня, растягивая мои стенки, снова приводя меня в состояние полного блаженства.

"Боже мой", - стону я и откидываю голову назад. Когда я чувствую легкие покусывания моего клитора, я кончаю так внезапно, что чуть не падаю с этой чертовой столешницы.

"У тебя дрожат ноги", - говорит Сальваторе и медленно раздвигает пальцы.

Это не только мои ноги. Мой гребаный мозг трясется вместе с остальным телом. Я отпускаю полку, за которую держалась, и опускаюсь вниз.

"Мы оба могли бы оказаться на полу", - говорю я, когда мне удается перевести дыхание. "Ты сумасшедший".

Он качает головой в сторону и кладет ладони на мои щеки, глядя на меня своими глазами. "А мне послышалось, что я "твой", - говорит он, - и "бог"".

Я фыркаю в отчаянии. "И скромный". Затем я качаю головой и прижимаюсь ртом к его рту, пробуя себя на нем.

"Нет, не совсем". Его руки слегка сжимаются. "И я бы никогда не позволил тебе упасть, Милен".

"Я знаю", - шепчу я.

Милен стоит перед шкафчиком с лекарствами на другой стороне комнаты, перебирает содержимое и делает пометки на листке бумаги. Вероятно, проводит инвентаризацию. Мне требуется огромная сила воли, чтобы остаться на месте, а не пойти к ней и взять ее с собой, чтобы она была рядом со мной.

"Ты позволил ей застегнуть твою рубашку", - говорит Илария, меняя мне повязку.

"Да", - говорю я.

Илария молчит несколько мгновений, возится с повязкой, но я знаю, что она не упустит эту тему.

"Это первый раз? Ты не хотел еще больше расстроить ее вчера?" - спрашивает она.

"Нет. Она делает это уже довольно давно".

Руки моей матери на мгновение замирают, пока она перевязывает рану. Когда наши взгляды встречаются, она поднимает глаза, на ее лице написано выражение шока. С двумя нерабочими пальцами и повреждением нервов на трех других, выполнение вещей, требующих изящества, было моей проблемой в течение многих лет. Слабое место. Позволить кому-то застегнуть за меня рубашку - это то, чего я никогда бы не позволил. Особенно при свидетелях. И она это знает.

Глаза Иларии путешествуют вниз и останавливаются на моей левой руке, которая держится за край каталки. Она протягивает руку и кончиками пальцев проводит по тыльной стороне моей ладони.

"Я забыла, как это было ужасно", - говорит она.

Я пытаюсь распрямить пальцы, но не могу. Только на этой руке я прошел через шесть раундов хирургического вмешательства. И все равно этого было недостаточно. Мои нервы слишком повреждены. Я ненавижу это. При одном взгляде на шрамы и воспоминании о том, что они собой представляют, мне хочется кого-нибудь убить. Я никогда не терплю слабости в других, но особенно в себе".

В глазах Иларии появляется вопрос, пока она ждет моего ответа.

"Я хочу чувствовать ее кожу, когда прикасаюсь к ней", - отвечаю я. "И я не могу этого сделать, если на мне перчатка".

Она наблюдает за мной несколько мгновений, затем шепчет: "Ты влюблен в нее, Сальваторе?".

На этот вопрос у меня нет ответа. Тем не менее, я не могу оторвать свое внимание от другого конца комнаты, где Милен все еще пристально изучает медицинские принадлежности. На ней джинсы и ужасная желтая футболка, которую я терпеть не могу. Ее волосы собраны в пучок на макушке и закреплены двумя карандашами.

"Я понятия не имею, Илария", - говорю я. "Ты же знаешь, что я не очень хорошо отношусь к эмоциональному дерьму".

"А я знаю".

Я встаю с каталки, намереваясь уйти, когда Илария снова заговорила.

"Что бы ты сделал, если бы кто-то причинил ей боль, Сальваторе?"

Я быстро поворачиваю голову к ней лицом, пригвоздив ее взглядом. Она делает шаг назад, но я знаю, что это было сделано бессознательно. Все так делают. Кроме Милен. Она обычно вздергивает подбородок. Или ухмыляется.

"Если бы в чьей-нибудь голове зародилось хотя бы зернышко мысли о том, чтобы причинить вред моей жене, я бы разбил эту голову голыми руками, как гребаный арбуз", - выплюнул я. "Затем я бы вытащил их больной мозг и сжал его так сильно, что осталась бы только кашица".

Моя мать улыбается и направляется к шкафчику с лекарствами, напевая про себя.