Неотразимый

— Черт, — выпаливает Шэйн.

— Да, дерьмово. Отца освободили, не предъявив обвинений в течении нескольких часов, — провожу языком по губам, но они все равно сохнут сразу же. — Спустя некоторое время он вернулся домой и избил меня. Уверен, что он сломал мне что-то, но не знал наверняка, пока спустя пару лет мне не сделали рентген. Он не отвел меня к врачу, а лишь запер в комнате и сказал, что в следующий раз убьет нас с мамой, если мы заговорим с полицией.

Я качаю головой.

— После этого мама так напугалась, что делала все, что он говорил. Она даже позволила мне продолжить «работать» с ним, когда я поправился. Но я никогда ее не винил. У мамы нас было четверо, и младший брат был совсем крохой. Он едва мог дышать из-за врожденной астмы, а мама пыталась сделать все, чтобы мы выжили. Знаю, что она делала все, что могла.

— Я бы хотела его убить, — говорит Шэйн, и холод в ее тоне пугает больше, чем если бы она прокричала эти слова. — Знаю, что сейчас этого не требуется, но если бы я могла повернуть время вспять…

Я улыбаюсь.

— Нет, я бы не хотел, чтобы ты пачкала руки о такое дерьмо. Он этого не стоит. И получил по заслугам. Его застрелили, когда мы проникли в дом год спустя. Парень и меня пристрелил бы, если бы не увидел, что я ребенок. Однако, он держал меня до приезда полиции. К тому времени, как они приехали, отец был уже мертв. Мы похоронили его на мое восьмилетие.

— Так вот почему ты не доверяешь полиции, — тихо говорит она.

— С этого все началось, — говорю я, пожимая плечами, — но оно росло, потому что я оставался в том же районе. Копы проезжали мимо, смотрели на нас так, словно мы были врагами — бедные, озлобленные, брошенные на улицах дети, даже те, кто хотел вырасти и уйти. Не было ощущения безопасности. Скорее это чувствовалось так, что мы были против них, несмотря на то, что у них была власть и оружие, а у нас — ничего.

Шэйн поджимает губы и хмурится.

— Давай, — киваю я. — Говори, о чем задумалась.

— Не уверена, что у меня на уме, — говорит она. — Я вижу, к чему ты клонишь и мне жаль, что это случилось с тобой и твоей семьей. Но вспоминаю отца Патрика, священника из школы.

Я вздрагиваю.

— Плохой священник?

Она качает головой.

— О нет, наоборот. Он был ангелом. После смерти родителей он всегда был рядом, даже когда я срывалась, нарушала правила и делала все, чтобы меня выгнали из школы. Он никогда не осуждал, не говорил ничего о том, что мои родители на небесах, потому что на то воля Бога, не говорил ничего, что я не хотела бы слышать, потому что это ложь. Как будто тонкие бинты накладывают на кровоточащую рану, и они насквозь пропитываются кровью.

Она сглотнула.

— Отец Патрик не был проповедником… Он просто любил меня. Любил, как и всех других детей в школе. Никогда не предлагал мне унять боль, но помог исцелиться. Не знаю, как бы я пережила первый год, если бы не он.

— Я рад, — говорю я. — Хотелось бы, чтобы таких людей было больше.

— Но они есть, — говорит она, полностью убежденная. — На каждого священника, растлевающего детей и попадающего в ужасные заголовки газет, приходится один отец Патрик, который тихо работает каждый день, творя чудо для тех, кто нуждается в нем.

Я хмыкаю, понимая, куда она клонит.

— Не утверждаю, что знаю, как живется в городских районах, — продолжает Шэйн, — Знаю, что вела вполне привилегированную жизнь. Но я верю, что людей стоит принимать такими, какие они есть. А полицейские и священники — в первую очередь люди. Это значит, что большинство из них в течение дня находятся где-то между добром и злом, в зависимости от того, насколько крепким был их сон и получили ли они с утра свою порцию кофеина.

Я усмехаюсь.

— Получается, что большинство людей слишком ленивы, чтобы выбрать только одну сторону?

— Полагаю, да, — она пожимает плечами, одновременно разочаровано и всепрощающе. — Или слишком отвлечены, смущены, запутались в ежедневной рутине, сквозь которую им сложно видеть мир вокруг. Но ты прав, некоторые люди — преступные ублюдки, которые пользуются своей властью.

Она крепче сжимает мою руку.

— Но некоторые из них — настоящие герои, люди, готовые принять пулю за незнакомца или отказаться от секса навсегда, потому что католическая церковь устанавливает безумные правила, а затем отказываются менять их сотни лет.

Я улыбаюсь.

— Отец Патрик — настоящий герой.

— Спорю на твой очаровательный член, — с непроницаемым лицом говорит она. — Смог бы ты на всю свою жизнь отказаться от ярких оргазмов, затуманивающих твой взор?

— Нет, с прошлой субботы уже не смогу, — я сажаю ее на колени, чтобы обнять полностью. Обнимаю, пряча лицо в сладко пахнущих волосах, и обещаю, — постараюсь.

— Все, что мы можем сделать, — говорит она, целуя меня в рот. — Стараясь верить в хороших людей и быть лучше тех, кто подвел нас.

— Моя цель немного выше, — говорю я, обхватывая пальцами ее бедро. — Стать лучше, чем мой преступник-отец, избивающий жену и ребенка, кусок дерьма.

Она целует меня в щеку.

— Ты стоишь десяти таких, как он. Сотни. Ты хороший мужчина, Фальконе.

— Даже когда проявляю упрямство?

— Да, — она удобнее располагается на моих бедрах, оседлывая их и посылая огненные вспышки по моему телу. — Даже когда упрямишься, ты все такой же терпеливый, вдумчивый и чертовски сексуальный.

— Вероятно, стоит закончить серьезный разговор, — я обхватываю ее грудь через футболку, наслаждаясь тем, как ее соски набухают под моими пальцами. — Мне внезапно стало сложно сосредоточиться на чем-то.

— Мне тоже, — говорит она, дыхание учащается, пока Шэйн водит бедрами по тому месту, где выпирает мой член. — Но сперва должна задать тебе очень важный вопрос.

— Какой, Принцесса? — я прижимаюсь к ней, потираясь о нее через одежду.

— Окажешь мне честь и сделаешь меня якобы беременной после сегодняшней ночи, Дракон?

На миг я сбиваюсь с ритма, пока не осознаю, о чем она говорит и облегчение расползается по моей груди.

— Серьезно? Ты уверена, что все будет хорошо? Если нет, то нам не…

— Все хорошо. Но надо убедиться, что Кери узнает об этом, не привлекая лишнего внимания.

— Я могу рассказать об этом общей знакомой, которая работает с ней.

— Идеально, — говорит Шэйн, улыбаясь, пока тянется к подолу футболки. — Тогда полагаю, тебе остается лишь притвориться, что ты меня обрюхатил.

Она потянула ее вверх и сняла через голову, обнажив потрясающую грудь. Спустя мгновение, ее грудь оказывается в моих руках. Я вожу языком поочередно с одного соска на другой, облизываю, посасываю, прикусываю, пока движения ее бедер не становятся более настойчивыми.

— Да, — выдыхает она, впиваясь ногтями мне в шею. — Я так тебя хочу. Хочу, чтобы ты оказался внутри меня. Прямо сейчас.

Я потянулся, стаскивая боксеры до середины бедер, освобождая член, пока Шэйн выскользнула из своих шортиков и трусиков в кратчайшее время. Спустя мгновение она снова была на мне, обхватив головку моего члена и направляя его в себя, опускаясь, пока я не оказываюсь в ее жаркой и влажной киске.

— Вот так, — вздыхает она, прикусив нижнюю губу. — То, что мне нужно.

— Так ты хочешь забеременеть от меня, Принцесса? — я хватаю ее за бедра, проникая глубже, пока мой член не упирается основанием в ее лоно.

Озорные искорки появляются во взгляде Шэйн, и еще до ее ответа я знаю, что она собирается подыграть.

— Да, Дракон. Возьми меня и не смей покидать, пока все не будет сделано.

И я так и делаю.

Беру ее.

И это настолько прекрасно, что я не могу представить, что и где может быть лучше того, что происходит сейчас.