Спой для меня

2.2

— Виктория Юрьевна? — вопросительный взгляд Олега окутал меня еще большим сомнением. Я не заметила, как водитель открыл передо мной двери авто и протяну руку, чтобы помочь красиво выйти на воздух. Запах города, знакомый и родной, заставил глаза наполниться слезами. Нет-нет, сейчас никак нельзя плакать! Волю в кулак, гордость к чертям!

Олег провел меня до самого входа и даже открыл передо мной дверь, пропуская в богатый зал. Галантные манеры или лишний повод все время держать меня рядом, чтобы не сбежала?

На ресепшене милый мужчина с улыбкой на миллион долларов, поприветствовал меня и ожидающе осмотрел. Как бы шикарно я не выглядела в этот вечер, все равно гадкое чувство не покидало меня. Чувствовала я себя дворнягой, подобранной с улицы, отмытой лучшими средствами против блох, одетой в самый дорогой ошейник и названной чистопородным тибетским мастиффом. Только вот, каким словом дворняжку не назови, она навсегда останется дворняжкой, и наигранные благородные манеры не помогут, не спасут. Рано или поздно вырвется наружу все, что скрыто под роскошью и блеском.

— Меня ожидает Амурский Герман Александрович, — говорить было сложно, то ли от волнения перед встречей, то ли от того, что я чувствовала себя гадкой курицей, брошенной в пруд к лебедям.

— Ваше имя? — мужчина открыл журнал и пробежался пальцем по исписанной страничке.

— Малинова Виктория Юрьевна, — тихо ответила я, надеясь, что никто кроме нас двоих этого не слышит.

— Пройдемте за мной, Виктория, Герман Александрович вас ожидает, — четкая и ясная инструкция, но я медлю, таю, растворяюсь. Ноги неуверенно ступают по темному мраморному полу, каблуки цокают громко, эхо разносит мои шаги на весь огромный этаж.

В лифте мне становится душно. Я с трудом удерживаю тело на ватных ногах, а от волнения сводит скулы. Кому отец проиграл меня в карты, понравится ли мне этот мужчина, станут ли для меня приемлемы его намерения? Вопросы, вопросы, вопросы — и не одного ответа, лишь мое нескрываемое волнение и сильная дрожь в руках.

Двери лифта распахиваются, и мы проходим в зал. Я замираю всего на мгновение, осматриваюсь. Вся комната в темно-синих тонах, столиков не так уж много, всего пятнадцать, расстояние между ними большое. Белые скатерти в приглушенном свете переливаются перламутром, на потолках люстры, кажется, с настоящими бриллиантами. Сквозь панорамное окно видно город с высоты птичьего полета, раскинувшейся как на ладони во всей своей красе. Солнце уже почти скрылось за горизонт, но его яркие лучи пронзают пушистые густые облака, и те подсвечены золотом, ярко блистающем на розоватом небе.

Как приговоренная на казнь, следую за сопровождающим все ближе к окну. Перед глазами один единственный столик, и я уже вижу мужчину, восседающего на диване, будто на троне.

Ослепительного мужчину. Горячего. Дикого. Страстного.

Колени подгибаются, и идти все сложнее.

Амурский Герман Александрович оказался еще шикарнее, чем я себе его представляла. Он сидел вполоборота и любовался закатом, отражающимся даже в его темных зеленых глазах. Прямой нос, строгий подбородок, четкие черты лица. Волосы густые, темные, слегка взъерошены, падают на широкий лоб идеальными прядями. Дьявол, пришедший в этот мир, чтобы искушать и разбивать женские сердца, уничтожать, забирать души. Мышцы, обтянутые атласной темно-синей рубашкой, хорошо проработаны. Но я бы не сказала, что он качок и его тело результат изнурительной работы в зале, скорее это регулярные занятия спортом и простая физиология. Одним словом — идеальный. В его руке непринужденно пристроился широкий стакан с белой жидкостью, мужчина невольно крутит им в руке, заставляя мое тело напрячься.

На этого мужчину, миллиардера из журналов, мастурбируют каждую ночь миллионы одиноких женщин, одного его взгляда достаточно, чтобы лишиться девственности. И когда Герман переводит на меня свои полные холода и жестокости глаза, я взрываюсь красным нездоровым румянцем, щеки полыхают и горят так, что хочется приложить к ним холодные ладони. Я смотрю ему в глаза всего секунду и отвожу взгляд — не выдерживаю его энергетики. Энергетики властного, холодного, жестокого человека.

Сопровождающий указывает мне на темно-синий диван напротив Германа Александровича, и я послушно присаживаюсь. Провожу рукой по мягкой ткани и с упоением отмечаю, что сидение сделано из бархата. Обращаю внимание на красивые ложки, вилки и ножи, выглядывающие из такого же синего бархатного конверта, изучаю их взглядом.

— Это серебро, — сообщает Герман Александрович, и я поджимаю губы, опуская глаза еще ниже, в пол. Его голос — как удар в двести двадцать вольт, разрядом несется по моим венам, ускоряя сердце. Оно вот-вот проломит грудную клетку и выскочит.

Со мной такое впервые, и я не знаю, что делать. Хочется провалиться сквозь землю.

— Виктория Юрьевна, посмотрите на меня, — произносит мужчина напротив, и я покорно поднимаю длинные ресницы, тень от которых причудливо играет на моем лице. — Я не съем вас, Виктория, по крайней мере сейчас.

Усмешка на лице миллиардера вызывает во мне пожар.

Я улавливаю его запах, что-то цитрусовое, свежее, стараюсь задержать взгляд, но не могу и снова опускаю глаза в пол. С ужасом замечаю, как сильно я свела колени, как напряженно покрылась мурашками, как горячо стало между ног. Черные кружева от Victoria’s Secret позорно становятся мокрыми, и я заливаюсь краской еще сильнее. Одним взглядом он насилует меня, и я чувствую это, словно физически, раскатами горячих импульсов.

Официантка принесла два меню и раскрыла их перед нами. Во рту пересохло, губы, кажется, стали настолько сухие, как пустыня. Я невольно облизнула верхнюю губу, услышала напряженное дыхание Германа и заерзала на диванчике. Все тело колит, будто меня усадили на иголки.

— Сегодня заказывайте все, что хотите, и, Виктория, я знаю о вашем тяжелом финансовом положении, поэтому на цены даже не смейте смотреть! Я оплачу любой ваш каприз, — красивый хриплый голос обнимает слух.

— Я не голодна, — пищу в ответ, но вновь слышу лишь разочарованное горячее дыхание.

— Вы находитесь в полном моем подчинении, Вика. После того, как Юрий Малинов проиграл вас в карты, я могу распоряжаться вами, как пожелаю. И я настаиваю, чтобы вы заказали себе устрицы, — определяя свою позицию, Герман Александрович испепеляет меня взглядом.

— Нельзя так просто выиграть человека в карты, — выговариваю на одном дыхании и перестаю дышать.

— Ошибаетесь, Виктория. В моем мире возможно все.

Я вздрагиваю и закрываю глаза. От волнения кружится голова. Герман четко дает мне понять, что теперь я — его дешевая игрушка. Это читается в его взгляде, в низком голосе, в каждом движении.

Мужчина смотрит на меня, будто примеряет на меня роль его сексуальной рабыни, раздевает взглядом, обжигает. Но меня пугает не это. Больше всего я боюсь реакции своего тела на него — я возбуждена, и теперь даже соски вульгарно торчат, натягивая тонкую ткань черного платья, а живот сводит от желания.

— У нас первое свидание, и я не хочу портить его, ставя меня выше ваших человеческих чувств, Виктория. Я даю вам шанс насладиться прекрасным закатом, вкусной едой и выпивкой, атмосферой роскоши. Я даю вам право привыкнуть ко мне прежде, чем трахну, — последнее слово его речи врывается в слух и затмевает все остальные.

Я была права. Я стану его подстилкой, шлюхой, готовой по приказу подставить любую щель под его член. Но, зачем ему это? Зачем ему я, если у него есть Оксана Валесова и тысячи ярких моделей?

Когда подошла официантка, я даже не смогла поднять на нее взгляда, поэтому Амурский сам сделал заказ за нас двоих. Потом он откинулся на спинку дивана, раскинул руки и наклонил голову, изучая мое лицо.

— Расскажите, чем вы занимаетесь? — непринужденно выдал Герман, будто несколько минут назад не он обещал меня трахнуть.

— Я работаю официанткой в «Гвозде», — я, наконец, нахожу в себе силы посмотреть на мужчину. Он еле заметно улыбается, и я клянусь, эта улыбка душит меня сильнее, чем петля на шее.

— «Гвоздь»? Это клуб? — он вскидывает брови, медленно качая головой.

— Нет, это бар на Солнечной улице. Я устроилась туда, когда мне было семнадцать. Знаете, там неплохо платят, да и чаевые оставляют неплохие.

— Сколько вам платили в «Гвозде»?

Я смущаюсь и обнимаю свои плечи.

— Вместе с чаевыми получалось от двадцати пяти тысяч и до сорока, как повезет с клиентами, — робко шепчу я, от волнения прикусываю губу.

— Да уж, действительно достойный заработок, — усмехается Амурский, и я вновь смущаюсь. — Знаете, сколько получают официанты этого заведения?

Герман Александрович обводит глазами чудесный зал, а я смотрю на него не отрываясь, как завороженная.

— Шестьсот тысяч в месяц без чаевых, Виктория. А с чаевыми больше миллиона, — миллиардер будто смеется надо мной, унижая, как никчемную букашку. — Чем еще вы занимаетесь?

Я молчу. Стоит ли рассказывать ему про академию искусств, если меня безжалостно выкинули оттуда, как надоевшего котенка?

— Ваш отец говорил, что вы чудесно поете, Виктория. И что обучаетесь в лучшем заведении, где готовят настоящих певиц, — оказывается, мой папочка слишком много болтает по пьяни.

— Уже не обучаюсь. Я ушла из академии искусств.

— Сами ушли, по собственной воле? — Амурский читает меня, как открытую книгу, и это пугает. Но голос у него все же до одури приятный, хрипловатый и низкий, интимный, я бы сказала. Каждое слово из его уст звучит особенно.

— Нет, я не смогла оплатить семестр и меня отчислили, — честно признаюсь я. Ну, почти честно. Не обязательно ведь раскрывать все карты?

— Хотели бы вы продолжать заниматься пением и дальше?

— Конечно! Это моя главная жизненная мечта! Я всегда, сколько себя помню, хотела быть певицей, но… — я замолчала, на мгновение задумалась. — Но не все мечты имеют свойство сбываться.

Герман Александрович многозначительно кивнул. Наше устоявшееся за пару минут молчание нарушила официантка, которая принесла еду. Я осмотрела устрицы и грустно улыбнулась. Я даже не знаю, как их есть. Амурский же заказал себе ароматную рыбу. Помимо еды на столе оказалась бутылочка игристого вина, перевязанная красивой темно-синей лентой.

Амурский сразу же достал серебряные приборы из конверта и начал есть, а я медлила. Смотрела на устрицы и проклинала этот день, когда позволила миллиардеру сделать заказ за меня. Раковины были раскрыты, красиво выложены на большой белой тарелке, украшены дольками лимона. В каждой ракушечке странный сок и моллюск, манящий и соблазнительный. Ну, вот и голодай теперь, Вика. И сгорай со стыда, что по своей же тупости не удосужилась глянуть даже видео в интернете, как вести себя в ресторанах. По большому счету, я не знала даже элементарных правил: в какой руке держать нож, какой салфеткой вытирать рот, как сидеть.

— Почему вы не едите? — Герман Александрович смотрит на меня, и я опять жутко смущаюсь.

— Я никогда не ела устрицы. И я понятия не имею, что мне с ними делать, — смотрю на него с укором. Так и хочется добавить: «Я же говорила, что не голодна. Это был предлог, дабы не показывать себя идиоткой».