Замерзшее мгновение

1

20 декабря 2006 года

Раньше, когда они оба работали, Оке Мелькерссон любил вставать на час раньше жены — она была сова — только для того, чтобы насладиться кофе и кроссвордом в утренней газете. За четверть часа до своего отъезда он будил Кристину. Полусонная, она одевалась, ковыляла к гаражу и падала на пассажирское сиденье с пледом на коленях. Она спала до самого въезда на деревообрабатывающий завод — там он выходил, а она ехала дальше, до Елльбу, где все эти годы работала на почте.

Вечером она забирала его без двадцати шесть у заводских ворот, каждый день, кроме четверга — по четвергам она приезжала на два часа позже, потому что встречалась после работы со своей сестрой за чашечкой кофе в кафе «Дальс». По четвергам он принимал душ в раздевалке на заводе, а не дома.

С тех пор как Кристина вышла на пенсию, машина оказалась в его полном распоряжении, и в первый раз за двадцать семь лет, что он проработал на заводе, ему пришлось арендовать парковочное место. Парковка стоила шестьдесят крон в месяц. Он раздражался не из-за денег. Просто это было так мелочно.

Сейчас, во всяком случае, он уже отказался от места. Он добросовестно оплатил его до конца месяца, но с сегодняшнего дня в нем уже не было необходимости.

Осознание пришло как удар током, когда зазвонил будильник и он открыл глаза. На секунду он задумался о возможности в первый раз за много лет взять больничный, сделать вид, будто у него серьезный грипп, чтобы избежать непременного торта и натянутой речи директора Энглунда-младшего — директора, хотя теперь тот и настаивал, чтобы называться каким-то звенящим иностранным словом, которое невозможно ни запомнить, ни выговорить.

Замерзшая ветка дерева наклонилась за ночь к окну гостиной и покрылась инеем. «Давно уже декабрь не был таким холодным». Он задержался над выпитой чашкой кофе и подумал об этом последнем мгновении: один, ранним утром, в тусклом свете подсвечников адвента, доставшихся Кристине по наследству.

Он решил выехать из дому чуть раньше, чтобы освободить шкафчик до начала рабочего дня, но поднялся слишком быстро и из-за этого пролил полстакана молока, стоявшего в опасной близости от края стола.

Когда он сел в машину, было уже почти половина седьмого. Первые робкие снежинки падали на ветровое стекло с неба, еще покрытого ночной темнотой. Он включил дворники и увидел, как они сметают снежинки, — на секунду это движение заворожило его.

Кристина предупреждала, что на днях будет снег, а скорее даже гололед: гололед всегда усиливается перед снегопадом. А снег всегда начинается, когда воздух больше всего щиплет кожу. На лицо попадают мельчайшие частички льда — их не видно, но ощущения от них словно от разбитого стекла. Воздух на губах как разбавленный, безвкусный сорбет.

Это из-за тех пяти лет, на которые она его старше. Эти годы играли большую роль, когда они собирались пожениться — почти пятьдесят лет назад. Разница в возрасте с годами сгладилась и не имела для них никакого значения на протяжении почти всей супружеской жизни. Теперь она снова стала заметна. Кристине в мае исполнилось семьдесят. Не то чтобы она хотела какого-нибудь торжества. Ей исполнилось семьдесят, но ему казалось, что не прибавившиеся годы изменили ее, а недостаток общения. Поселивший в ней растущую тревогу.

«Что же случается с людьми, которые выходят на пенсию? С такими, как мы, — задумался он на секунду. — С теми, кому нечем заняться с утратой обязанностей. Кто давным-давно уже исчерпал все темы для разговоров. И пришел к выводу, что достигнутые отныне добровольные занятия не стоят тех трудов, которые на них нужно затратить».

Последний подъем, самый крутой, был посыпан песком. Единственное преимущество шокирующего по объемам массового строительства и заселения в девяностые годы — дороги, посыпанные песком в зимний период. Это глухое место для дачной застройки вдруг облюбовали для проживания семьи с детьми. Виллы в пастельных тонах росли одна за другой как грибы.

Однако рытвины и ухабы, образовавшиеся прошлой весной, следовало бы выровнять — он поморщился, когда рама старого «опеля-астры» приняла сильный удар. Она продолжала ритмично стучать под ногами, когда он вошел в поворот около Юханссона слишком быстро и почувствовал, что колеса отрываются от дорожного полотна. «Нет, выравнивать рытвины и ухабы новая дорожная служба не торопится». Ведь молодое поколение передвигается на огромных машинах с такими же огромными колесами.

Когда он свернул на еще пустынную Гётеборгсвэген, ранние пташки уже начали зажигать свет на кухнях. Окна вилл мягко светились в темноте. Он притормозил и пропустил автобус, шедший по расписанию в половине седьмого, чтобы тот мог выехать с остановки. Автобус, как обычно, был почти пуст.

Бум-бум-бум. Звук как будто исходил от выхлопной трубы.

Сырое и холодное утро не располагало к тому, чтобы припарковать машину и дождаться следующего автобуса. Рассветет еще не скоро. Он понадеялся, что машина дотянет до работы, а в конце трудового дня можно отправиться прямиком в автомастерскую в Леруме и показать машину Кристеру.

Довольный принятым решением, он прибавил газ, насколько это возможно на извилистой, скользкой дороге. Редкие уличные фонари делали ее похожей на четки, лежащие над холмами до самого Улофсторпа. С одной стороны, приятно, что у него есть какая-то обязанность после того, как он выйдет с завода в последний раз, собрав свои личные вещи в картонную коробку, и поставит ее на пассажирское сиденье. Как своего рода страховка от того, что все там и закончится, а какие-то дела останутся невыполненными. Если ты их не сделаешь.

Предсказание Кристины о непогоде не сбылось — снег прекратился так же внезапно, как и начался. Он выключил дворники и включил радио, чтобы не слышать звуков, издаваемых рамой. «Чертово корыто». Он только что проехал Улофсторп — школа, детский сад, продуктовый магазин и магазин электротоваров. Краеведческий музей — и фонари кончились, он снова на пустом загородном шоссе. Он попытался протереть запотевшие изнутри стекла. Казалось, на радио невозможно найти частоту, на которой не передавали бы одновременно два канала.

В середине этой демонстрации синхронности «опель» затрясся. Сильный грохот заставил его громко выругаться. На дребезжащей машине удалось свернуть с дороги у закрытой заправки и заехать под навес, казалось, свободно паривший в воздухе над освещенными колонками самообслуживания. Выругавшись еще раз, теперь уже больше для порядка, он вздохнул. Хорошо еще, что выхлопная труба — а это, должно быть, выхлопная труба — отвалилась именно здесь, а не на каком-нибудь абсолютно темном участке дороги между поселками.

Он нашел мобильник и взвесил его в руке. Перспектива разбудить Кристину и попросить ее найти эвакуатор или номер телефона Кристера, потратив при этом полчаса на успокоение, не прельщала. Следовало решить проблему другим способом.

В багажнике он разыскал кусок промасленной веревки, с помощью которого сумел подвязать выхлопную трубу, — так, пожалуй, можно было бы доехать до ближайшей мастерской. Приободренный достигнутым результатом, он импульсивно покатился вниз по проселочной дороге навстречу сельскому пейзажу, вместо того чтобы продолжать движение к городу. Проселочная дорога пересекала речку Лэрьеон по небольшому каменному мосту и продолжала виться между холмами.

Он решил попытаться. Несколько лет назад они отвозили внука к какому-то приятелю, жившему здесь неподалеку. Он смутно помнил, что в одной из усадеб за мостом была автомастерская.

Теперь на память нельзя было слишком полагаться, и ехать пришлось довольно далеко. Большой отрезок пути, за каждым поворотом которого обнаруживалось лишь продолжение дороги между пустыми полями и лугами. Он обрадовался, что забрезжил рассвет и над узким проселком обозначились верхушки деревьев.

«Совсем не обязательно, что эта автомастерская по-прежнему существует», — подумал он и пожалел о своем спонтанном решении. Машина тем временем преодолела еще один изгиб дороги, и фары осветили старый, разваливающийся сарай. Вилла напротив него тоже выглядела не лучшим образом, а во дворе между ними стояло большое количество сломанных машин. Самая настоящая забытая Богом дыра, но железная вывеска с надписью «Томас Эделль. Мастерская и утилизация» по-прежнему висела. Приблизительно так он и запомнил это место.

Он с облегчением припарковал гремящую машину во дворе, между двумя древними пикапами. Стояла мертвая тишина. Он вылез из машины, размял ноги, несколько раз глубоко вдохнул сырой и холодный утренний воздух и пошел к серо-белому деревянному дому. Ни одно окно не светилось. Сильный электрический свет лился из плоской пристройки, сделанной вдоль короткой стены сарая: гараж с открытыми воротами.

Было уже больше семи часов, и его не удивило, что в мастерской горит свет. Настоящие трудяги начинают рано — это он знал точно. Однако немного странно, что никто не обратил внимания на его шумное появление. Вокруг по-прежнему было тихо как в могиле. Он попытался заявить о своем присутствии — громко откашлялся и прокричал приветствие, идя по газону.

В мастерской не было ни души, но на полу валялись инструменты. Висящий на подъемнике «ниссан-микра» закрывал обзор, и Оке сделал несколько шагов внутрь помещения.

— Добрый день.

В том месте, где пристройка переходила в старый сарай, был устроен закуток из покрашенных белой краской листов оргалита, выполнявший функцию временного офиса. Он также был пуст, но плохо настроенное радио едва слышно шипело. Через мгновение он различил канал «Спокойные фавориты». Потом обнаружил, что опаздывает на работу, на свой собственный прощальный праздник, и в этом месте никого нет, несмотря на явные признаки чьего-то присутствия. Он снова вышел на улицу и решил обойти вокруг дома, проверяя, не упустил ли кого-то способного ему помочь. Очень уж не хотелось далеко-ехать на громыхающей колымаге.

Потом он вспоминал, что в душу закралось тревожное ощущение. Возможно, это были мысли об опоздании на работу или призрак директора Энглунда, но и что-то еще, неопределенное. Он чуть не получил инфаркт, когда черно-белая кошка с жалобным мяуканьем выскочила из открытого подвального окна. Через секунду он увидел мужчину, распростертого на площадке за углом сарая. Не нужно было подходить ближе, чтобы увидеть, что мужчину переехали, возможно даже, несколько раз. Вся нижняя часть тела была практически… уничтожена.

«От него осталась только половина», — подумал Оке Мелькерссон, истерически, испуганно хихикнув.

Плоский обрубок, смешанный с гравием. Он вспомнил комиксы из детства, в которых героев всегда переезжали катки и они после этого становились плоскими, как блины. В комиксах никогда не было крови, но здесь она собралась в просевшем вокруг головы мужчины гравии, как кровавый нимб.

Оке сделал то, что всегда делали в комиксах, — попятился, и его стошнило; он вытерся рукавом куртки, и тут его стошнило еще раз, теперь на брюки. «В таком виде я не могу пойти на работу», — успел подумать он, прежде чем броситься к неисправной машине. Он рванул с места так резко, что выхлопная труба с грохотом отвалилась и волочилась по земле до самого шоссе.