Багряный цвет Купалы

Забывшись, Ивась шагнул к ближайшему цветку, желая его коснуться. Пальцы уже почти дотронулись до набухшего бутона, как вдруг две ледяные руки сжали его лодыжки. Сердце пропустило удар и бухнулось куда-то в стопы. Волна мурашек пробежала вверх по позвоночнику, волосы на голове зашевелились. Ужас сковал тело Ивася так, что даже мысли о сопротивлении не возникло.

Вдруг паче чаяния он ощутил свободу в ногах – жуткие невидимые руки исчезли. Тело начало выходить из ступора, и хлопчина с облегчением выдохнул.

И тут его сознание буквально взорвалось от боли. Между лопатками и в груди запекло и закололо так, будто Ивася разом укусило множество пчёл. Он наклонил голову и взглянул на свою грудь. Из огромной зияющей раны торчала мертвенно-бледная рука с явными следами разложения. В её ладони пульсировал бурый комок мышц, перевитый сетью сосудов. Ивась ощутил – не понял, а именно почувствовал, – что это его сердце: пустота в груди была красноречивее доводов разума. Хлопец висел на этой руке, словно угодившая на крючок рыба, и только и мог, что беззвучно открывать и смыкать губы. Тело начало деревенеть, становилось ватным, бесчувственным. Вместе с чувствительностью уходила и боль. А за болью тонкой струёй истекало сознание. Глаза Ивася закрылись, мир померк.

Кошмар продолжал преследовать отрока даже в забытьи. Ивасю грезилось, что цветок, которого он хотел коснуться, вдруг ожил и змеёй скользнул в рану на его груди. Внутренности словно прижгли калёным железом. Жидкий огонь вгрызался в каждую клетку, поедая не только плоть, но и, казалось, самую душу. Ивась истошно заорал. Тело забилось в конвульсиях, словно тряпичная кукла.

Крепкие руки обняли за плечи, прижали к тёплой груди.

– Тише, тише, сыночка, всё хорошо, это лишь сон, – ласково прошептал на ухо до боли родной голос.

– Мам, я не смог найти волчка, – всхлипывая, тихо пролепетал Ивась.

– А вот он тебя нашёл.

Хлопчина отстранился и взглянул на мать с немым вопросом в глазах. На губах женщины играла улыбка. Скудный источник света у изголовья кровати придавал её лицу ещё больше загадочности.

– Явился сегодня на рассвете – весь беспокойный, всклокоченный. Смотрел на нас так странно, совсем как человек, словно звал за собою. Батько и пошел за ним. Через час вернулся с тобой на руках. Сказал, что волчок привёл его прямо к тебе, лежащему в беспамятстве в кустах на опушке старого леса.

– Я заблудился… потом встретил Маричку… мы пошли на Купалу… окунались в Мурафе… а потом… потом… не помню… совсем ничего…

Голос Ивася задрожал, готовый сорваться на плач, но мать решительно взяла его голову и нежно заглянула в глаза:

– Сейчас это неважно, сынку, главное, что ты нашёлся, ты здесь – живой и здоровый, – она поцеловала хлопчика в лоб и мягко уложила на подушки. – Покемарь еще, сон – наилучший знахарь. А волчок будет охранять твой покой.

Женщина открыла дверь, и в комнату ворвался серый вихрь. Зверёныш подбежал к Ивасю, забрался передними лапами на кровать и потянулся носом. Хлопчина ласково потрепал волчка по шее, приблизив лицо к нахальной морде. Волчок уткнулся лбом в его чело, и на какое-то время оба застыли в безмолвном разговоре. Слова здесь были лишними.

Всецело предавшись общению с волчком, Ивась не заметил встревоженного взгляда, брошенного матерью, перед тем как закрылась дверь. И уж точно не слышал приглушённого старческого дребезжания Стеши – деревенской травницы:

– Дитё-то проклятое, говорю тебе! И метка дьявольская проявилась на груди – чай, своими глазами видела.

А через полгода аккурат на Рождество деревня сгорела дотла. Вспыхнула как спичка и так же скоропостижно погасла, оставив после себя чёрные обугленные остовы хат и тошнотворный запах гари и сгоревшей плоти.

Занялось где-то на дворе бабки Стеши. На всполошённые крики травницы сбежались соседи с вёдрами воды и песка. Куда там! Пламя лишь яростнее шипело и набирало силу. Вскоре запылали соседние дворы. Отчаявшись совладать с огнём, кто-то из селян помянул чёрта – и началось… Паника – вещь позаразнее чумы будет. Она расползлась по деревне быстрее пожара. Лишённые разума люди бестолково носились, не зная, за что им хвататься. Кто-то впопыхах грузил на возы нехитрый скарб, другие выгоняли скотину из хлевов, третьи силились собрать до кучи детей. Ор и гвалт было слышно за версту. А вскоре крики и ругань сменились леденящими душу воплями – огонь добрался до живых.

Если бы в тот вечер довелось случайному путнику быть свидетелем этого чудовищного пожара, он бы отметил странное поведение огня. Словно живое существо, направляемое злой волей, пламя рыскало по деревне в поисках жизни, чтобы вцепиться в нее подобно безумному псу и загрызть до смерти. Ни одна живая душа – будь то человек или зверь – не уцелела в этом поистине адовом горниле.

Впрочем, это не совсем так. Тот же невольный свидетель, окажись он на главной улице Мурафы, узрел бы, как по устланной снегом дороге брели двое: щуплый хлопчик лет десяти – босой, простоволосый, в одной рубахе и штанах – и полугодовалый волк. Огонь, пожиравший деревню, казалось, намеренно огибал эту пару, расступался перед ними, словно море перед жезлом ветхозаветного Моисея. Полноте, да может ли такое быть?! Поди, почудилось? Но случись отроку и волку оглянуться, это стало бы последним гвоздем в крышку гроба душевного равновесия наблюдателя, отчего тот начал бы остервенело креститься и шептать молитвы: четыре пылающих огнём глаза смотрели во тьму ночи.

***

Гордей очнулся от нестерпимой боли в груди – жгло так, словно внутри занялся пожар. Парубок рванул рубаху, и ткань затрещала, обнажая бледную кожу. В центре грудной клетки наливался багрянцем ожог в форме распустившего цветка.

– Что за чёрт?..

– Тебе ли дивиться нечистому, сынку, коль с рождения за пазухой его носишь? – прозвучал за спиной Гордея тихий спокойный голос.

Юнак резко обернулся. На противоположном краю холма спиной к Гордею стоял человек – чуть выше среднего роста, худощавого сложения, с бритой головой и ниспадающим на левый бок небольшим оселедцем. Наряд мужчины был прост: белая свободная сорочка и тёмно-синие шаровары. Незнакомец стоял босиком и покуривал люльку, время от времени пуская в небо клубы дыма.

– Б-б-батьку?.. – скорее почувствовал, нежели догадался Гордей. – Ж-живой?!

– Дурень ты, Гордеюшка, прости господи! – не поворачиваясь, ответил мужчина. – Да, видно, судьба у тебя такая.

– Я выполнил твой завет, я освободил тебя! – надрываясь, выкрикнул юнак.

– Не меня ты освободил, а себя заключил в оковы дьявольские, – вздохнул кошевой. – Ничего, сынку, поймёшь вскоре… и воздашь себе стократно. Одно крепко запомни: силу бесовскую можно и на богоугодные дела употребить. Да только готовсь к войне внутри себя, коль решишь добро сеять – нечистый продыху тебе не даст. А там как карта ляжет…

Мужчина затянулся люлькой и выпустил очередное облако дыма, принявшее образ волка.

– Сирко, пойдём… – позвал кошевой.

Глухое утробное рычание раздалось за спиной Гордея. Парубок замер, не решаясь оглянуться. По его правую руку показалась фигура волка. Пройдя чуть вперёд, зверь повернул голову и пронзил юнака взглядом. Скорбь и сочувствие читались в его глазах, а еще мужество принять свою судьбу и следовать ей до конца – без упрёков и сожаления.

Матёрый поравнялся с кошевым.

Вдруг месяц вынырнул из-за туч и осыпал вершину кургана мертвенным серебром.

Волчара поднял голову и издал жуткий, пробиравший до мурашек вой. У Гордея задрожало ярло [9], будто от озноба. Звук, поначалу стелившийся по земле, начал уходить в гору. И чудилось Гордею, как вместе с тем он сам поднимается ввысь, теряя опору под ногами. Парубка охватил ужас, он пытался бороться с нахлынувшим чувством, но не мог пошевелить и пальцем. Тут тьма словно взорвалась, и на мгновение помутилось в глазах… А когда зрение восстановилось, перед Гордеем предстал пустой взгорок, густо залитый лунным светом.

А за несколько сот километров от могилы кошевого в глуши старого леса близ деревни Мурафа на Брацлавщине над лесным озером стелилась лёгкая полупрозрачная дымка. Марево, клубясь, уходило вверх, словно пары от горячего источника. Но вот туман рассеялся, явив взору потрясающую воображение картину. В чёрной как деготь воде покоились двенадцать дивных растений с ярко-красными, словно налившимися кровью, бутонами.

На пустом месте рядом с одним из цветков вдруг вспыхнула искра и стала расти, словно раздуваемая незримым дуновением. Спустя минуту над поверхностью воды уже пульсировал алый сгусток размером с человеческое сердце.

И тут из-под глянцевой глади озера показались руки… Две синюшно-серые конечности вздымались медленно и неотвратимо. Изящные тонкие пальцы, увенчанные длинными острыми ногтями, отсвечивали багрянцем. Руки жадно тянулись к яркому дрожащему сгустку. Сблизившись, они начали кружить вокруг светящегося шара, исполняя сложный, только им ведомый танец. Сгусток таял, словно свеча в жарких объятиях пламени. Движения ускорялись и вот всё сплелось в единый красно-серый комок. Вдруг, будто брошенный со страшной силой, комок скрылся в толще воды. Раздался громкий булькающий звук, и всё стихло. Гладь озера снова обрела незыблемость зеркала.

А спустя время – аккурат перед самым рассветом – на поверхности озера появился ещё один цветок. Тринадцатый.

Примечания

[1] Иван Сирко (1610-1680) – выдающийся кошевой атаман Запорожской Сечи. Занимал эту должность рекордные двенадцать раз. В качестве полководца провёл пятьдесят четыре больших и малых сражения, не потерпев ни единого поражения. Турки и крымские татары называли его «Урус-шайтан» («Русский дьявол») и пугали им непослушных детей. Был ревностным защитником православия.

[2] Дупа (укр.) – задница.

[3] Кущаник – дух растущих кустарников в славянской мифологии.

[4] Свида – в славянской мифологии лесной дух, что в любого зверя или человека обратиться может.

[5] Манила – в славянской мифологии дух, что заманивает в лес.

[6] Мурафа – река, левый приток Днестра. А также деревня близ Шаргорода (ныне Винницкая область Украины).

[7] Огневище – место, где разжигали главный костер на Купалу.

[8] Костры-солярники – костры, выложенные в свастичной форме (правосторонней и левосторонней), вокруг которых водили хороводы.

[9] Ярло (древнерус.) – солнечное сплетение.