В долине солнца

Он сел на край кровати и принялся наблюдать за черной линией, как она двигалась и не двигалась по потолку. Муравьи. Целый их караван. Массовый исход. Откуда-то из-за окон, они направлялись то ли в коридор за дверью спальни, то ли в какое-то теплое место на чердаке, а может, и к свежей воде в ванной.

Он встал, надел одежду, которую приготовил, чтобы пойти завтра на работу, и вышел в коридор. На работу он, конечно, не пошел. Он не ходил уже несколько дней. Он стоял в коридоре босиком и следил за муравьиной линией, которая тянулась грубой диагональю по стене и скрывалась за старым фамильным портретом. Его собственное лицо отразилось в стекле: он еще на двадцать лет моложе, и морщин не так много, первые только-только появляются. За стеклом, в выцветших тонах сепии – его мать и отец, и он сидит перед ними с двумя своими братьями, оба старшие, оба погибли на войне, и портрет висит на стене между ванной и…

комнатой Эми

…детской.

Он взял с высокой полки шкафа в коридоре баллончик с ядовитым аэрозолем. Затем, направившись к детской, заметил на стеклянной поверхности семейного портрета единственное черное пятнышко, которое ползло по щеке матери. Он поднял большой палец, чтобы раздавить нарушителя, но увидел, что на портрете на самом деле были не его мать с отцом, а он сам с женой и дочерью, которой не суждено было вырасти.

Эми.

На этой фотографии ей тринадцать, ее сделал…

должен был сделать

фотограф в магазине, годы спустя. Это была идея Конни. Семейный портрет на пестром синем фоне. Портрет, чтобы вставить в рамку и дарить друзьям на Рождество: отец в своем темно-синем костюме с галстуком и белой шляпе, мать в белой шелковой блузке и темной юбке-карандаш, дочь – в свитере с радугой и желтым пластмассовым обручем на волосах. Лицо все в веснушках.

Одинокий муравей пополз дальше, присоединившись к шеренге, следовавшей к двери в детскую, и теперь Ридер увидел, в косом послеполуденном свете, что улыбающиеся с портрета лица вновь принадлежали его отцу и матери, давным-давно умершим. Еще он увидел, что дверь в детскую, закрытая еще пару мгновений назад, теперь стояла распахнутая.

«К черту муравьев, – подумал он. – Моя жена спит в нашей кровати, а я не лежу рядом с ней, когда я ей нужен, и сама спальня теперь стала холодным, чуждым местом, и ничего утешительного в этой ужасной правде нет. Хотя он, конечно, вошел, не в силах удержаться, потому что, как он медленно теперь осознавал, это был сон, а сны всегда имеют собственные планы на истину и утешают тоже по-своему.

В ту зиму он целый месяц украшал детскую, выкрашивал желтыми и голубыми тонами. Милая кроватка из красного дерева, золотистое кресло-качалка в углу, мягкие голубые стены, отделанные белыми трафаретными облаками, теперь пылали медовым поздневечерним светом. Ридер видел, что муравьи ползли по абажуру с узором в виде пунктирного полета шмеля.

Муравьи странным образом следовали прямо по шмелиной траектории.

Ридер шагнул к лампе, держа палец на носике баллончика, и как раз в этот момент услышал мягкий стук откуда-то из коридора.

Затем еще один.

И еще.

Тишина.

Он замер, наклонив голову, слушал.

Наконец повернулся обратно к шеренге муравьев, но те все исчезли.

И опять услышал мягкий стук из коридора.

Он вышел из спальни и увидел в дальнем конце коридора, перед лестницей, темную неуклюжую фигуру. Это будто бы была девочка с кривыми, перекрученными ногами, и шла она медленно, с трудом. При каждом шаге она с мягким стуком упиралась согнутой правой рукой в стену, чтобы удержать равновесие. Она казалась немногим больше, чем тенью во мраке коридора, куда из открытых дверей спальни падали лучи солнца. Форма головы у девочки была странная. Челюсть напоминала ящик комода, который выдвинули так сильно, что он накренился, а волосы у нее были густые и жесткие – на них что-то высохло.

Ридер переложил баллончик из правой руки в левую и потянулся к бедру за пистолетом. Но того там не оказалось. Его ремень лежал внизу – обернутый вокруг стула, приставленного к кухонному столу. Он сделал глубокий вдох и, сам не зная почему, сжал посильнее баллончик. Когда же похожее на девочку существо ступило на свет, он увидел, что головой ей служила кишащая масса черных муравьев.

Он проснулся, почти на тридцать лет старше.

Солнце светило ему в глаза.

Сощурившись, посмотрел на завешенное окно в мотеле.

Сел, вышел в туалет, помочился, побрызгал водой себе в лицо.

Увидел на столе у окна две бутылки виски и вспомнил, почему оказался здесь, в «Сандонер Инн», Сьело-Рохо…

мило

…и, подойдя к столу, открутил крышку уже початой бутылки. Та была наполовину пуста. Он сделал глоток. А потом и еще.

Тревис вышел из кемпера под простор пурпурного неба. За далекими столовыми горами угасало солнце. Он услышал, как загудела, загоревшись, неоновая вывеска над розовым офисом. Через дорогу, за беседкой и кактусовым садом, на месте номер два, в алюминиевом шезлонге сидел старик в обрезанных джинсах и шлепанцах и пил «Миллер Хай Лайф». В трех местах далее двое мужчин моложе Тревиса ставили палатку, которую сняли с крыши зеленого, в ржавых пятнах «Фольксвагена». У них были длинные бороды и спутанные волосы, удерживаемые красной и синей банданами. В подковообразном изгибе дороги начиналась каменистая тропинка, которая вела от кемпинга к низкому флигелю с плоской крышей – там располагались мужской и женский туалеты. За поворотом находилось еще одно место, занятое длинным заплесневелым трейлером «Уиннебаго» с горящей внутри лампочкой.

И, наконец, на двенадцатом месте, рядом с пикапом и «Роудраннером», за столиком для пикника сидела семья из трех человек. В металлическом кострище перед ними горел огонь. У них была синяя брезентовая палатка с москитной сеткой на входе. Багаж лежал на крыше обшитого деревом универсала. Втроем они устроили за столом ранний завтрак жареной картошкой. Муж сидел в серой шляпе порк-пай и шортах цвета хаки, ему было не больше тридцати; жена – в белых брюках-капри, синей кофточке и розовом свитере, чтобы прикрыть руки от прохладных сумерек. И мальчик. Маленький, светловолосый, в красных шортах, голубой футболке и белых конверсах.

Тревис понаблюдал за ними, матерью и мальчиком: они были так похожи на Сэнди и Аннабель.

Если я не могу быть с ними…

«Да, – сказала Рю. – О, Тревис. Они идеальны».

Он сглотнул.

Солнце уходило, темным саваном опускалась ночь.

За ужином, который был из остатков мясного рулета, горошка и картофеля из кафе, Аннабель спросила Сэнди, хочет ли он еще поехать на ярмарку.

– Она завтра открывается, – сказала она.

Сэнди перестал возить горошек по своей тарелке. Спустя мгновение он кивнул.

– Ну да, давай, – сказал Калхун и сел напротив мальчика.

Потом, после обеда, Аннабель стояла перед раковиной и мыла посуду. Калхун, смотревший телевизор с Сэнди в гостиной, встал и, взяв со стойки тряпку, принялся вытирать тарелки, которые Аннабель выставляла на сушилку. Аннабель накрыла его руку своей. Потом, когда мальчик уснул перед телевизором, Аннабель доверила Калхуну отнести сына в его спальню и уложить в постель.

Аннабель отлучилась и закрылась в ванной. Включила душ и сняла с себя джинсы и блузку. Встала под воду, закрыла глаза и не видела очертаний кролика, которые появлялись на стекле, когда помещение наполнялось паром.

Тревис наблюдал со своего места у огня, шевеля в углях палкой. Все остальные костры догорели, еще когда мальчик с мамой вместе ушли в туалет. Отец копался в палатке, его увеличенный силуэт был виден на брезенте.

Тревис тихо направился вслед за ними, к одинокой пристройке, похожей на островок оранжевого света в океане ночи, а подгонявший его пустынный бриз напоминал морское течение. Мама с мальчиком поднялись по каменистой тропе, взошли по бетонным ступенькам и затем разделились у входа: женщина направилась в свой туалет, мальчик – в свой.

– Подожди меня здесь, – услышал он слова матери.

Свет, горевший в женском туалете, был болезненно-зеленого цвета. Здесь сильно пахло дерьмом и дешевым освежителем с ароматом клубники. Всего было три туалетные кабинки и три душевые; первая дверь в туалет была закрыта. Тревис слышал, как женщина монотонно писала внутри. Мягко ступая по песочного цвета плитке, он подошел и встал перед дверью. Заглянул в щель и увидел женщину в кабинке. Она спустила брюки до колен и завязала свитер вокруг плеч.

«Что я теперь такое?» – подумал он и закрыл глаза.

«Нет никакого незнакомца, никакого другого лица».

«Я волк. И всегда был волком».

Журчание прекратилось.

– Эй? – проговорила женщина. – Здесь кто-то есть?

Тревис сделал глубокий вдох и открыл дверь ногой. Она успела лишь коротко вскрикнуть, прежде чем камень размером с кулак, который он подобрал снаружи, треснул ее по левому виску. От силы удара ее отбросило на стену кабинки, и Тревис ударил ее еще раз. Кровь брызнула на кафельную стену за стульчаком. Он схватил женщину за волосы и потащил из кабинки. Та слабо попыталась сопротивляться, но потом у нее опустились руки: она потеряла сознание. Он взял камень и разбил зеркало над раковиной, а потом подобрал осколок подлиннее и всадил лежащей на полу женщине в шею. Затем отбросил стекло и, опустившись перед ней на колени, принялся пить струящуюся из нее кровь, открыв рот пошире и жадно ее глотая. Он пил и глотал, пил и глотал. Он почувствовал, как она стала водить руками по его плечам, пока ее тело не обмякло, а глаза не закатились. Тогда кровь просто полилась на грязный кафельный пол.

Он встал и увидел свое отражение в разбитом, расколовшемся на множество кусочков зеркале над раковиной, его шея и подбородок были ярко-красными от крови. Глаза горели. Он облизнул губы и стал ждать, пока пройдет отвращение, но ничего не происходило. Только его желудок ревел, будто разбуженный зверь.

Он вышел из женской уборной и обнаружил мальчика. Тот склонился над электрическим фонтаном в маленькой нише наверху лестницы, прижимаясь губами к кранику. Мальчик оторвался от фонтана и вытер подбородок тыльной стороной ладони. Его взгляд бегал между алыми пятнами на рубашке Тревиса и его подбородком, также липким от крови.

– Вы перепутали туалет, мистер, – сказал он.

Тревис собрал их обоих в кабинке: мать усадил на унитаз, а мальчика – устроил у нее на руках. Сплел их остывшие конечности. Женщина будто бы прижимала сына к груди, пытаясь защитить его даже после смерти, а мальчик уткнулся щекой ей в плечо. Тревис никогда не делал ничего подобного, да и сейчас сделал по причинам, которые сам не смог бы объяснить. Именно так он всегда представлял свое воссоединение: он ее найдет, и она прижмет его к себе. Мать и дитя, вместе навсегда. Но теперь он не думал о том, что потерял. Он думал о том, что нашел. Где оно – он знал: в Техасе, в «Сандонер Инн». Или, может быть, он думал обо всем сразу, и все это было каким-то образом связано с этим внезапным образом любви и смерти, что он здесь создал. Он встал перед ним и долго смотрел.

Вместе навсегда.

Он аккуратно закрыл дверь кабинки и снял рубашку, взял бумажные полотенца из диспенсера на стене и смыл кровь с лица, шеи и груди. Затем надел рубашку наизнанку, чтобы скрыть самые заметные пятна. Проходя мимо двенадцатого места, он увидел, что отец в своей шляпе порк-пай и шортах цвета хаки стоял над кострищем, ковыряя тлеющие угли, где до этого они все втроем жарили маршмеллоу. Отец помахал рукой и пожелал спокойной ночи. Тревис из вежливости тоже поднял руку.