Женщины в Иране, 1206–1335 гг.

Важный эпизод оказания религиозного патронажа имел место во время регентства Дорегене-хатун (пр. 1241–1246). Ее поддержка религии, по-видимому, соответствовала политике, начатой Чингисханом и продолженной Угедэем, а именно благоприятствованию даосизму. В то же время следует помнить, что женщины покровительствовали этой религии еще до прихода монголов. Артур Уэйли в своем предисловии к «Путешествиям алхимика» говорит: «В 1207 году хинская принцесса Юань Фэй подарила храму Т’ай-хсю Куан, в котором жил Чанчунь полную копию даосского канона» [Waley 1931:16][384]. Так, согласно официальной политике монголов, с одной стороны, и следуя традиции религиозного покровительства со стороны женщин-правительниц, с другой стороны, Дорегене разрешила напечатать даосский канон [Cleaves 1960–1961; Rachewiltz 1981]. Однако, как мы видели выше, взаимодействие женщин с религией не означало автоматически политическую необходимость. Личные убеждения этих женщин влияли на религиозную жизнь монголов и находили сильное отражение в соблюдении женщинами религиозных обрядов. По этому поводу де Рахевильц предположил, что фаворитизм, проявленный к даосизму, и покровительство канону также были обусловлены особыми обстоятельствами жизни Дорегене-хатун [Rachewiltz 1993: 49]. Личное участие правительницы в покровительстве даосизму прослеживается даже во времена, предшествовавшие обнародованию эдикта. Перед тем как взять на себя управление империей, в последние дни жизни своего мужа, Дорегене тесно общалась с членами секты Цюань-чжэнь. В 1234 году, когда ее муж посылал военные экспедиции на Русь и укреплял контроль монголов над Северным Китаем, она подарила «полный набор даосских писаний» главе секты, сменившему знаменитого старого учителя Чанчуня [Там же: 45]. Поступая так, Дорегене не только следовала традиции предыдущей цзиньской царицы Юань Фэй и действовала в соответствии с религиозной политикой монголов, но и укрепляла положение женщин как покровительниц религии в монгольской державе.

Монголы быстро поняли политическое преимущество, которое давало религиозное покровительство. Они освобождали от налогов религиозных лидеров и учреждения на завоеванных ими территориях и строили культовые сооружения, которые придавали легитимность их правлению и служили физическим напоминанием оседлому населению о присутствии кочевой империи на их территориях. Географические условия требовали, чтобы новая империя отдавала предпочтение даосизму, особенно секте Цюаньчжэнь, которая имела сильные позиции в Северном Китае с конца двенадцатого века. Женщины также участвовали в этом процессе после обретения реальной власти в империи, издавая указы в поддержку даосского канона в Китае и оплачивая строительство медресе в Центральной Азии. Аналогичным образом, когда монголы пришли в Иран, женщины приспособились к новым религиозным обстоятельствам, с которыми они столкнулись.

В Иране, отражая общее отношение монголов к религии, патронаж характеризовался получением политических преимуществ за счет поддержки одной религии над другой. В ранний период существования ильханидского Ирана монголы, помимо ислама, отдавали предпочтение буддизму и христианству. Благосклонное отношение к христианству при Монгольском дворе не было для империи чем-то новым. Как мы видели, во время правления Гуюк-хана (пр. 1246–1248) чиновники-христиане получали преимущества при дворе, что вызвало напряженность в отношениях между мусульманами и христианами в центральной орде [Rawshan, Musavi 1994, II: 808; Karimi 1988–1989: 573; Boyle 1971:184,188]. Мункэ-хан, будучи сыном и мужем женщин-христианок, не придерживался такого одностороннего подхода. Как представляется, он отдавал предпочтение христианству, не обращаясь в него лично, но при этом и не допуская конфронтации с исламом. Мункэ иногда посещал мессу в обществе жены, но это не мешало ему финансировать проведение мусульманских праздников и быть упомянутом в персидских хрониках за «его щедрость по отношению к мусульманам», которая была «велика и безгранична» [Qazvini 1912–1937, III: 80; Boyle 1997, II: 600–601]. Некоторые из его жен пользовались определенным влиянием при дворе. Помимо регулярного участия в христианских ритуалах, одна из жен Мункэ (Кутуктай-хатун) также считала необходимым финансово поддерживать членов христианских общин, которые постоянно находились при ней. Гильом де Рубрук вспоминал о ее обычае распределять подарки между несторианскими монахами и христианскими священниками [Dawson 1955: 162]. Когда Гильом со своими спутниками собрался уезжать, она преподнесла им еще подарки, в основном шелковые туники и меха [Там же: 172].

После прихода монголов в Иран покровительство уже не сводилось к личным подаркам, а приняло более сложный характер, как того требовали традиции предыдущих династий. Исследователи отмечают тот факт, что во время правления Хулагу христианство в Иране процветало, как никогда со времен арабского вторжения за 600 лет до этого [Morgan 2007: 135]. Хулагу восхваляется в христианских источниках как «сторонник христианства», который заключил союз с царствами Армении, Грузии и Сирии в своих походах на запад. Он предоставил свободу вероисповедания христианам в Иране и одарил христианских князей «огромным количеством золота, серебра, лошадей и стад без меры и числа» [Blake, Frye 1949: 341, 343]. Мы уже говорили о роли, которую сыграла в этом Докуз-хатун. Ее благодеяния по отношению к христианам широко освещаются в источниках, хотя достоверность одного из таких упоминаний оспаривается из-за особенностей документа. В книге Хетума Патмича «Fleur des dstoires d’Orient» («Цветник историй земель Востока») говорится, что правящая чета при взятии Багдада полностью изменила лик города, отдавая предпочтение христианам. Согласно этому рассказу, Хулагу разделил округа между своими военачальниками и администраторами по своему усмотрению.

Он приказал повсюду проявлять доброту к христианам и поручить им содержание крепостей и городов, а сарацинов обратил в самое подлое рабство. Жена Хулагу по имени Дукос-сарон [Докуз-хатун] была христианкой, происходившей из рода тех царей, которые пришли с Востока, ведомые Звездой, чтобы присутствовать при рождении Господа. Эта женщина, чрезвычайно набожная христианка, [заставила восстановить все христианские церкви и разрушить все сарацинские мечети] [Hayton].

В этом рассказе есть явное преувеличение: упоминания о рабстве мусульман, разрушении мечетей и связи между ханшей и библейскими царями Востока — все это служит пропагандой для западных королевств. Интересно, однако, что восстановление церквей и роль хатун связаны между собой, что свидетельствует о женском покровительстве религиозным учреждениям. Содействие Докуз строительству церквей также отмечается в мусульманских источниках, когда они указывают, что именно «ради нее Хулагу-хан также благоволил к ним [христианам] и почитал их, настолько, что они строили церкви по всему королевству» [Rawshan, Musavi 1994, II: 964; Thackston 1998: 472]. Поощрение строительства в Багдаде религиозных учреждений со стороны Докуз-хатун также подтверждается другим, менее спорным источником. Раббан Саума говорит о захвате мусульманами во времена амира Навруза «церкви, которую католикос Макиха (1257–1263) построил в Багдаде по повелению Хулаху [Хулагу], царя-победителя, и Тукос-хатун [Докуз-хатун], верующей царицы» [Budge 1928: 223], подтверждая тем самым, что во время разграбления Багдада церкви защищала жена Хулагу.

Докуз-хатун была не единственной ильханидской женщиной, отдавшей предпочтение христианству. По крайней мере, некоторые из потомков Хулагу также приняли участие в этом начинании. Одна из дочерей по имени Тодогач-хатун, которая вышла замуж за Тангиза Гурагена и стала бабушкой султана Абу Саида (ум. 1335 г.) по матери Хаджи-хатун, имела близкие отношения с настоятелем несторианской церкви в Иране. «Она оказала ему большую честь и отправила с ним людей в лагерь. Когда он прибыл, то сразу же отправился к Великому амиру Джопану [Чопану]» [Там же: 303–304]. Такое благосклонное отношение к христианству со стороны дочерей Хулагу продолжалось в XIV веке и во времена правления последнего ильхана[385].

В Иране была воспроизведена модель религиозного покровительства, характерная для раннего периода Монгольской империи. Хотя именно Хулагу предоставлял льготы и свободу вероисповедания, женщины принимали непосредственное участие в строительстве церквей и защите религиозных лидеров. Правление Абаки (пр. 1265–1282) также было отмечено политикой сближения с христианством, подкрепляемой враждебностью династии Мамлюков в Египте и недавним обращением Берке-хана в ислам в Золотой Орде[386]. Среди монгольских женщин по-прежнему было немало христианок, но помимо этого политический контекст способствовал заключению брачных союзов с христианскими королевствами. Появление Деспины-хатун при Монгольском дворе в качестве жены монгольского правителя Ирана дало возможность другим ветвям христианства воспользоваться женским покровительством. Согласно некоторым источникам, она основала церковь в своей орде и таким образом обеспечила место поклонения для христиан-яковитов, живших при дворе ильхана Абаки [Brosset 1849–1857: 573]. В конце XIII века эта византийская принцесса вернулась в Константинополь, где продолжила свою меценатскую деятельность, восстановив до сих пор существующую церковь Святой Марии Монгольской в Константинополе[387].

Эти замысловатые отношения с христианством продолжались и в правление Тегудера-Ахмада (пр. 1282–1284). Несмотря на его принадлежность к исламу и неоднократные посещения суфийских шейхов, он не обделял вниманием и христианство. Его мать Кутуй, по-видимому, правила из-за кулис и, похоже, в некоторой степени оказывала характерное для монголов религиозное покровительство. Она сама была христианкой и, когда между двором и несторианским католикосом разгорелся спор, ходатайствовала перед своим сыном с тем, чтобы спасти религиозного лидера от казни; последний поблагодарил правительницу и других христианских приближенных за «милость в глазах императора» [Budge 1928: 163]. Однако нам не удалось найти никаких конкретных упоминаний о том, что Кутуй строила церкви; это может быть связано с тем, что она занималась государственными делами лишь в течение краткого срока. Однако если учесть ее положение при дворе и ее протекцию по отношению к христианам, не будет преувеличением предположить, что она могла иметь отношение к политике, которую Тегудер проводил по отношению к христианам. Он «написал для них [христиан] Патенты, освобождающие все церкви, и религиозные дома, и священников (старейшин), и монахов от налогов и поборов в каждой стране и области» [Budge 2003: 467]. Тем не менее, хотя она могла повлиять на принятие такой фискальной политики, освобождение от налогов представлено в источниках, как и в вышеупомянутых случаях, как мера, принятая правителем мужского пола.

Во время правления Аргуна (1284–1291) христианство вновь набрало силу после краткого сближения с исламом, на которое пошел его предшественник. Как и его отец, Аргун пытался объединить христианских сторонников как на Среднем Востоке, так и в Западной Европе [Budge 1928:165]. В свете такого отношения неудивительно, что христианские источники считают его сторонником христианства, акцентируя внимание на роль его жены-христианки Оруг-хатун[388]. Однако, несмотря на влияние своей жены и политическую близость к христианству, Аргун оставался убежденным буддистом [Rawshan, Musavi 1994, II: 1179; Thackston 1998:574], и эта вера определила политику покровительства Оруг. Хорошо известно, что буддизм процветал в Иране в этот период, а монголы финансово поддерживали важные буддийские сооружения [Vaziri 2012: 111–134; Azad 2011: 209–230; Kadoi 2009: 171–180]. Интересно, что покровительство буддизму в Иране происходило почти одновременно с поддержкой строительства тибетских храмов в Китае императрицей Чабуй [Rossabi 1994:16]. Кроме того, буддийское влияние на Аргуна можно увидеть в том, что буддийские монахи присутствовали в окружении его сына Газана, и в том, что он поддерживал буддийских деятелей, о чем свидетельствуют персидские источники. А наличие буддийских храмов в Иране подтверждается свидетельствами об их разрушении после 1295 года [Karimi 1988–1999, II: 914; Rawshan, Musavi 1994, II: 1177–1179; Thackston 1998: 573–575,626]. Все это говорит о необходимости глубокого переосмысления влияния буддизма в монгольском Иране, где женщины, судя по имеющимся источникам, были не столь многочисленны, но чье участие в покровительстве буддизму может стать более очевидным благодаря открытию новых источников в будущем.