12 кресел

Алексей Валентинович Митрофанов
12 кресел

Глава 1.

Великий комбинатор

В половине двенадцатого со стороны Сокольников в центр Москвы вошел молодой человек лет двадцати восьми — сорока. За ним бежал беспризорный.

— Дядя, — весело кричал он, — дай десять копеек.

Пешеход остановился и тихо сказал, иронически глядя на мальчишку, который теребил в руках зеленое яблоко:

— Откуда яблочко, сердешный?

— С материного огорода, — не задумываясь, ответил малый.

— А сорт-то какой?

— Не знаю. Откуда мне знать?

— Значит, не с материного огорода. Если бы с материного, тогда бы знал сорт. Какой сорт, я тебя спрашиваю? — заорал неожиданно молодой человек. — Есть антоновка, есть белый налив… Это что такое? Посадить тебя, подлеца, в холодную на недельку, живо вспомнишь и воровать отучишься.

— Я не воровал, — захныкал беспризорник. — Мне на рынке дали.

— На каком рынке? — неистовствовал молодой человек. — Поехали на этот рынок, покажешь, кто тебе дал. Но учти, если он не подтвердит, я посажу тебя на пять лет за дачу ложных показаний.

— Я не воровал, — беспризорник уже плакал.

— Ладно, давай сюда яблоко, ботаник. — Мужчина взял из рук затравленного зверька плод и положил себе в карман. — Считай, легко отделался. В следующий раз посажу.

Легкой пружинистой походкой молодой человек двинулся дальше. У выхода из метро он втиснулся в шеренгу продавцов, торговавших на развале, выставил вперед пачку журналов и серьезным голосом начал кричать:

— Журнал «Атака». Первый в России крайне правый, черносотенный, фашистский журнал. Истинным арийцам скидка при продаже пятьдесят процентов.

Неожиданное предложение долгое время не рождало спроса. Делегации домашних хозяек больше интересовались дефицитными товарами и толпились у мануфактурных палаток. Мимо продавца журналов уже два раза прошел агент угрозыска. Но так как журналы ни в какой мере не походили на украденные вчера из офиса акционерного общества «Маслоцентр» компьютеры, агент перестал магнетизировать молодого человека глазами и ушел.

К обеду стали появляться стратегические покупатели. Первым из них оказался усатый гражданин с золотыми зубами в красной засаленной майке, через которую прорывалась буйная южная растительность. По-русски он говорил с акцентом, не всегда вписываясь в падежи и прочие детали языка.

— Кто такое черносотенный, земляк, а? — спрашивал усатый. — «Огонек» журнал знаю, «Плейбой» знаю, черносотенный не знаю…

— Черносотенный — это журнал о черных сотнях, то есть о черном нале. Понимаешь? — шепотом произнес молодой человек.

— Черный нал! — воскликнул усатый и явно занервничал. — Этот журнал, он хороший.

— Да-да, — перешел в наступление торговец, — авизовки, отмывка, разрыв кредитов, откат, боковики. Здесь все написано.

— Ой-ой-ой, — застонал усатый. — А про «МММ» тут есть?

— Есть обязательно.

— Беру, слушай… Пять штук беру. Землякам дам. Супер…

— Бери больше. Пока нас с этим журналом не закрыли где-нибудь в Бутырке. Положи в сумку и никому не показывай.

Усатый гражданин бросил ворох журналов в сумку и, оглядываясь по сторонам, быстрыми шажками удалился.

Следующим серьезным покупателем стал мужик с окладистой бородой, в которой застряли фрагменты гречневой каши. Мужик величественно и мудро разглядывал издание, а потом позволил себе порассуждать вслух:

— Черносотенное… Ну и что же в этом плохого… черносотенное. В России все должно быть истинно русским, а не заемным, пришлым, ненашенским.

— Правильно, — подхватил молодой человек. — Ни кваску попить, ни селедки купить. Все этикетки иностранные. Как в Нью-Йорке живем. Настоящий русский журнал приходится из-под полы продавать. Стыдно! Понятно, кому это выгодно. Они все уедут в Палестину, а мы за них будем расхлебывать.

— Братишка, где печатаетесь? — с доверием в голосе спросил борода.

— Через воениздат. Там много наших. Чекисты тоже помогают, хотя это может стоить им жизни.

— Да, дракон не любит, когда его хватают за хвост. Возьму-ка я у тебя, пожалуй, штук эдак побольше.

— Могу дать скидку.

— Не надо. Не в русском это характере торговаться. Это нехристи любят. Пусть себе торгуются, бесовское племя.

Борода взял пачку, любовно перевязал ее веревочкой и спокойно побрел дальше по рядам, кидая пылающий взор на всякие там бутылочки, баночки и тряпье с закордонными надписями.

Ветеран войны в подержанном костюме со знаками отличия стал последним испытанием молодого человека.

— Безобразие, — кричал ветеран, — фашистскую литературу продавать! С ума посходили, понимаешь, от этой перестройки… В старое время за одно такое слово задницу бы так намазали скипидаром, что будь здоров.

— Правильно, папаша, — подхватил молодой человек. — Подлецы! Мерзавцы! Я специально продаю эту гадость, чтобы люди знали. А то они сидят себе дома, парят ноги в ванне и не понимают, какая опасность идет. А так купят журнал и сразу сигнал дадут, куда надо. Так, мол, и так, примите меры.

— Да сейчас неясно, куда писать, — махнул рукой ветеран.

— Как неясно, папаша! Где ваша гражданская позиция? Если так все будут рассуждать, то ничего у нас не получится. Сегодня я напишу, завтра вы, и уже мнение трудящихся. А от него так просто не отделаешься. Еще напишут друзья, соседи, однополчане. Но надо писать не просто так, а, как говорится, с цитатами и фактами в руках. Я же тоже не просто так здесь стою, — подмигнул молодой человек. — Надеюсь, вы поняли, товарищ.

— Да, — заволновался ветеран и с испугу схватил оставшиеся журналы, судорожно выложив рваные купюры.

— Позор, — сказал продавец. — Какие отвратительные бумажки они подсовывают нашим заслуженным людям. Подлецы! Мы дадим вам нормальные деньги в белоснежных конвертах. Жду писем! Не бойтесь указывать обратный адрес. Вы живете в своей стране, вам нечего бояться. Пусть они боятся.

Освободившись от хитрого товара, веселый молодой человек пообедал в кафе и пошел по Сретенке. У первого же переулка направо он остановился, о чем-то раздумывая.

В переулке, надо заметить, творилась полная дичь. Все было разрыто, раскидано, забросано мусором. У подъезда ближайшего дома уныло копошился дворник, а рядом сидели полуголые работяги в пилотках из газеты и курили. Дома здесь были старые, обшарпанные, видно, никаких шансов на ремонт не имевшие.

Молодой человек своей характерной пружинистой походкой приблизился к дворнику и с ходу спросил:

— А что, отец, свободные нежилые помещения у вас в околотке есть?

Старик дворник ничуть не удивился.

— Кому и ЖЭК нежилое помещение, — ответил он, охотно ввязываясь в разговор.

— Вопросов больше нет, — быстро проговорил молодой человек.

И сейчас же задал новый вопрос:

— В таком доме да без нежилых помещений?

— Наши помещения, — возразил дворник, — давно на том свете с фонарями ищут. У нас тут партия сидит. Ни за свет, ни за газ уже полгода не платит.

— Понимаю. Как называется партия?

— Уж это верно. Партия есть партия.

— А в этом доме что было при историческом материализме?

— Когда было?

— Да тогда, до перестройки, при старом режиме.

— Коммуналки были и библиотека. Тут друг мой жил — швейцаром в «Метрополе» работал. Сталина обслуживал. Бывало, придешь к нему — всегда икорка, рыбка, водочка.

— Казнокрад?

— Сам ты казнокрад. Сказано тебе — швейцар.

— Честный труженик, значит?

— Сам ты честный труженик! Сказано тебе, швейцар.

Разговор с умным дворником, слабо разбиравшимся в классовой структуре общества, продолжался бы еще бог знает сколько времени, если бы молодой человек не взялся за дело решительно.

— Вот что, дедушка, — молвил он, — неплохо бы вина выпить.

— Ну, угости.

— С удовольствием бы угостил, но беда — жена уехала к подруге на дачу, а я без ключа от квартиры, ни рубля в кармане, ни документов.

— Э-э… — пробормотал дворник. — Ну да черт с тобой. Я смотрю, ты человек хороший, а водка с огурцами у меня всегда есть.

Они спустились в дворницкую. Пока дедушка резал огурцы и доставал запотевшую, молодой человек снял штиблеты и растянулся на скамейке, обдумывая план действий.

Звали молодого человека Владимир Вольфрамович Семаго. Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность: «Мой папа, — говорил он, — был химиком. Он открыл один из элементов таблицы Менделеева и дал этому элементу свое имя». Последняя фраза производила сильное впечатление на людей с неполным средним образованием. Сын химика за свою жизнь переменил много занятий. Живость характера, мешавшая ему посвятить себя какому-нибудь делу, постоянно кидала его в разные концы страны и теперь привела сюда, в загаженный переулок в центре Москвы.

Лежа в теплой до вонючести дворницкой, Владимир Вольфрамович отшлифовывал в мыслях два возможных варианта своей карьеры.

Можно было заняться куплей-продажей недвижимости, собирая через дворников, участковых и паспортисток информацию о бесхозном жилье, брошенных помещениях, некредитоспособных стариках и конченых алкоголиках.

А можно было стать организатором телевизионного эстрадного конкурса. В случае удачи этот вариант мог бы принести кроме денег еще и популярность.

Оба варианта были задуманы Владимиром Вольфрамовичем недавно. Вариант с недвижимостью родился под влиянием многочисленных публикаций в прессе о криминальных сделках с помещениями и огромных деньгах, которые крутятся в этой сфере. Вариант № 2 родился в голове Семаго при просмотре по телевидению конкурса итальянской песни в Сан-Ремо.

Однако оба проекта имели свои недостатки. Начать карьеру бизнесмена от недвижимости без дивного, серого в яблоках костюма было невозможно. Неплохо было бы еще иметь золотую цепь на шее в два пальца толщиной, серьезные часы и какие-то деньги для представительства. Можно было, конечно, работать и без всех этих прелестей, но эффективность тогда резко снизится. Еще одним минусом первого проекта являлся низкий уровень интеллекта той публики, с которой придется иметь дело. Постоянное общение с людьми типа сегодняшнего дворника — а Семаго решил идти снизу, через тех, кто стоит рядом с заветной темой — не может принести мыслящему человеку моральное удовлетворение. С эстрадным телеконкурсом тоже не все обстояло гладко: могли встретиться затруднения. Удобно ли, допустим, будет дать первую премию дочке или любовнице одного серьезного лица, а дочку или любовницу другого серьезного лица оставить без первой премии? Не приведет ли это к большим конфликтам?

— Можно нажить сильных врагов, — произнес Владимир Вольфрамович вслух.

Тут он заметил, что дворник уже давно о чем-то горячо говорит. Оказывается, дворник предался воспоминаниям о своем собутыльнике — швейцаре из «Метрополя».

— Гаишник ему честь отдавал… Приходишь к нему, положим, буду говорить, на Новый год с поздравлением — трешку дает… На Пасху, положим, буду говорить, еще трешку. Да, положим, в день рождения поздравляешь… Ну вот одних поздравительных за год рублей пятнадцать и набежит. На медаль даже обещался меня представить. «Я, говорит, хочу, чтобы дворник у нас с медалью был». Так и говорил: «Ты, Тихон, считай себя уже с медалью»…