Граф Остерман

Как видим, все средства, которыми располагало правительство, были использованы для создания образа императрицы, денно и нощно пекущейся о благе государства и подданных. Анализ текстов манифестов и газетных публикаций позволяет сделать одно немаловажное наблюдение: если до противоборства шляхетства и императрицы с «верховниками» имя Остермана часто упоминалось в депешах иностранных дипломатов, то во время их схватки оно встречается лишь один раз. Это свидетельствовало не об исчезновении честолюбивых помыслов опытного интригана, а об умении терпеливо ожидать своего звездного часа. Остерман в февральские дни 1730 г. безмолвствовал, создавая о себе впечатление стороннего наблюдателя, не проявлявшего интереса к происходившим событиям. Впрочем, втайне, будучи уверенным в провале «затейки верховников», он снабжал императрицу записками с советами, как обуздать затейников.

Как только Остерману стало известно, что Анна Иоанновна надорвала лист бумаги с кондициями — поступок, символизировавший восстановление самодержавия, он тут же перестал болеть и явился в Верховный тайный совет и ко двору.

Андрей Иванович поддерживал добрые отношения с Анной Иоанновной, когда та была еще курляндской герцогиней, переписывался с нею. Теперь, когда герцогиня Курляндская стала императрицей, взаимный интерес в установлении более тесных контактов значительно возрос. Императрица, не располагавшая опытом управления государством, крайне нуждалась в услугах дельца, способного дать разумный совет, предостеречь от опрометчивых поступков, назвать лиц, которые могут быть полезны в правительственном механизме. Среда, в которой она могла обнаружить такого деятельного слугу, была крайне ограничена, и для Анны Иоанновны Остерман был подарком, которым она с радостью воспользовалась.

Установления доверительных отношений между императрицей и Остерманом долго ожидать не приходилось. Уже в начале мая 1730 г. они были подкреплены пожалованиями: Андрей Иванович получил значительных размеров поместье в Лифляндии, прежде принадлежавшее князю Меншикову, а также был возведен в графское достоинство.

Коротко о личности Анны Иоанновны и ее правлении, как о ней отзывались современники. Посланник Англии при русском дворе Финч считал, что она «обладала в высшей степени всеми достоинствами, украшающими великих монархов, и не страдала ни одной из слабостей, способной омрачить добрые стороны ее правления». Подданные видели в ней мать.

Еще более хвалебные слова в адрес Анны Иоанновны можно обнаружить в отзыве генерала А. И. Румянцева. Они выглядят тем более странными, что Румянцев начинал свою карьеру в царствование Петра Великого и, казалось бы, имел возможность сопоставить таланты Анны Иоанновны с талантами ее дяди. Тем не менее Александр Иванович считал, «что усопшая государыня-императрица, яко истинная мать отечества, как в жизни своей всегда неусыпное материнское попечение о благополучии империи своей иметь изволила и оную великими своими делами и сильными прогрессами наивящее прославить, то и при конце жизни своей не хотела нас, бедных рабов, сирых и плачущих оставить, высочайшим своим тестаментом наследника нам великого государя Иоанна Третьего определить соизволила», а Бирона назначила регентом. «И таким своим высочайшим государским и материнским определением бессмертную славу себе оставить изволила». Полагаю, что в письме к Бирону Румянцев, знавший подлинную цену императрицы, рассыпался в комплиментах ей, дабы угодить Бирону.

Взвешенную и ближе всего приближавшуюся к истине характеристику Анны Иоанновны дал публицист и историк М. М. Щербатов: «Грубый ее природный обычай смягчен не был ни воспитанием, ни обычаями того века, ибо родилась во время грубости России, а воспитана была и жила тогда, как многие строгости были оказуемы; и сие чинило, что она не щадила крови своих подданных и смертную мучительную казнь без содрогания подписывала, а может статься, и еще была к тому побуждаема и любимцем своим Бироном. Не имела жадности к славе, и потому новых узаконений и учреждений мало вымышляла, но старалась старое учрежденное в порядке содержать».

Характеристика Анны Иоанновны М. М. Щербатовым может считаться едва ли не самой обстоятельной среди монархов, царствовавших в XVIII столетии. В ней можно обнаружить все черты натуры, свойственные человеку, восседавшему на троне: интеллект, характер отношений к своим обязанностям, отношение к фаворитам и др. Портрет Анны Иоанновны в изображении М. М. Щербатова в подавляющем большинстве случаев сходен с оригиналом и может быть подтвержден фактами. Однако можно поспорить с суждением о том, что она была «прилежна к делам», а также с его представлением о роли Бирона в царствование Анны Иоанновны. Полагаю, что наличие сомнительных оценок личности Анны Иоанновны и ее правления связано не с пристрастием автора, а с тем, что Михаил Михайлович пребывал в детском возрасте, а когда писал свое знаменитое сочинение «О повреждении нравов в России», то не располагал достаточно корпусом источников.

«Императрица Анна не имела блистательного разума, но имела сей здравый рассудок, который тщетной блистательности в разуме предпочтителен; с природы нраву грубого, отчего и с родительницей своею в ссоре находилась и ею была проклята, как мне известно сие, по находящемуся в архиве Петра Великого одному письму от ее матери, ответственном на письмо императрицы Екатерины Алексеевны, чрез которое она прощает дочь свою, сию императрицу Анну.

Довольно для женщины прилежна к делам и любительница была порядку и благоустройства; ничего спешно и без совету искреннейших людей государства не начинала, отчего все узаконения суть ясны и основательны. Любила приличное великолепие императорскому сану, но толико, поелику оно сходственно было с благоустройством государства.

Не можно оправдать ее в любострастии, ибо подлинно, что бывший у нее гофмейстером Петр Михайлович Бестужев участие в ее милостях, а потом Бирон и явно любимцем ее был, но наконец при старости своих лет являится, что она его более яко нужного друга себе имела, нежели как любовника».

Десятилетнее царствование Анны Иоанновны принято называть бироновщиной. Действительно, Анна Иоанновна была правительницей номинальной, правил страной ее фаворит, в которого она была безумно влюблена и выполняла его любые капризы. Современники единодушны в оценке роли Бирона в управлении и его влияния на императрицу. Саксонский министр граф Линар в марте 1734 г. писал: «…в конце концов, помимо его (Бирона. — Н. П.) воли ничего не делается». В 1738 г. неизвестный автор сочинения «О русском государстве в 1717–1731 гг.» отмечал: «Императрица отдала всю власть своему дорогому герцогу Курляндскому». В июне 1739 г. английский посланник К. Рондо извещал свой двор: «Здесь всякое дело, каково бы ни было… должно пройти через руки графа (Бирона. — Н. П.)»; прусский посланник Мардефельд в июле 1740 г. уверял короля, что Анна Иоанновна никогда не оставит Бирона, так как связана с ним самыми сильными клятвами, и сочла бы себя достойной проклятия, если бы нарушила их.

Якоби Валерий Иванович. А.П. Волынский на заседании кабинета министров. 1875 г. Омский областной музей изобразительных искусств им. М.А. Врубеля, Омск

Андрей Иванович понимал, что прямой и кратчайший путь к вершинам бюрократической иерархии лежит через установление доверительных отношений с императрицей, через оказание ей услуг, которые она сочтет для себя полезными. Именно поэтому Остерман изо всех сил старался приобрести расположение императрицы. Таким образом, оба — Анна Иоанновна и Андрей Иванович — были заинтересованы в упразднении Верховного тайного совета и учреждении Кабинета министров: Анна Иоанновна потому, что Верховный тайный совет пытался ограничить ее власть, а Андрей Иванович — потому что затруднительно это громоздкое учреждение, укомплектованное аристократами, подчинить своему влиянию.

Указ от 18 октября 1731 г. об учреждении Кабинета министров ограничился общей формулировкой задач, которые ему предстояло решать: он учреждался «для порядочного отправления государственных дел, которые к собственному нашему определению и решению надлежат».

Опытному дельцу и инициатору учреждения Кабинета министров А. И. Остерману, надо полагать, была очевидна необходимость более точного определения компетенции нового учреждения. Она диктовалась не только деловыми соображениями, но и его стремлением оградить себя от возможных упреков в том, что он присвоил себе чрезмерно обширную власть. Но не подлежит сомнению, что именно эту цель преследовал Андрей Иванович.

Серия указов, последовавших за указом 18 октября 1731 г., конкретизировала права и обязанности Кабинета министров. Указ 3 ноября определил обстановку, в которой должны были происходить заседания Кабинета министров и перечень дел, которые он должен был рассматривать. Во время заседаний Кабинета министров у дверей, где оно происходило, должен был стоять часовой, для посылок были определены «два ездовых сержанта». Этот указ определил и организацию делопроизводства Кабинета — в нем должны вестись четыре книги: в первой регистрировалось все происходившее в Кабинете, во второй — именные указы императрицы, в третьей — резолюции императрицы на доклады; в четвертой — входящие документы.

Этот новый орган и был учрежден 24 октября 1731 года императорским указом.

Состав Кабинета министров А. И. Остерман комплектовал «под себя» — он должен быть малочисленным, а его члены податливыми.

Выше отмечалось, что указ об учреждении Кабинета министров был обнародован год спустя после воцарения Анны Иоанновны — Остерман выжидал, когда в опале окажется его враг П. И. Ягужинский, у которого были все основания быть зачисленным в состав Кабинета, что в корне противоречило интересам барона. Ягужинский имел склонность к излишнему употреблению горячительных напитков и, упившись, совершал поступки, компрометирующие его. Остерман дожидался очередной выходки своего недруга, вызывавшего раздражение императрицы, которая хотя и знала, что ради нее он едва не поплатился жизнью, но решила удалить его от двора, отправив посланником в Пруссию.

Два члена Кабинета министров на протяжении всего времени его существования неизменно входили в его состав, А. И. Остерман и князь А. М. Черкасский, потомок кабардинских владетелей, человек ничем не примечательный, но сказочно богатый. Он всплыл на волне февральских событий в Москве в 1730 г. Финч о нем отзывался так: «Князь Черкасский — лицо без власти, положением представляет собою только номинальную величину». По отзыву Родно, Алексей Михайлович Черкасский — «человек самой строгой честности, человек достойный, хорошо одаренный и солидный; но все его сведения ограничиваются знаниями России, иностранные дела ему чужды, а иноземные обычаи противны».

Дипломат явно переоценивал способности князя. Из опубликованных документов Кабинета министров не видно, что он был человеком одаренным, по крайней мере следов своей одаренности он не оставил.