Роль жертвы

— Вижу, не слепая, — отрезала я. — Ты что, предлагаешь мне ее отписывать?

Лешка помолчал, то ли не желая отвечать, то ли раздумывая, а я пока пробежала глазами текст сопроводительной, подписанной прокурором из Генеральной: «прошу тщательно проверить доводы, изложенные заявителем в жалобе, обратив особое внимание на установление обстоятельств происшествия с участием гр-ки Чернобыльской А. С.».

— Про что хоть жалоба? — уточнила я.

— А ты почитай, — ехидно предложил Лешка.

Я взяла жалобу в руки и, с трудом продираясь сквозь корявый почерк, выяснила, что некий гражданин живописал, как он наблюдал душераздирающее происшествие на территории давно остановленного завода: двое милиционеров в форме на тракторе «Кировец» закатывали в песок труп убитого сторожа.

— Что это?! — в ужасе я подняла глаза на Лешку. — Какой трактор «Кировец»?! Какие милиционеры в форме? Это бред сумасшедшего!

— Маша, самое смешное, что все так и было, — Лешка хихикнул.

— Что?! Милиционеры на тракторе «Кировец», скрывающие труп?

— Да, именно так и было. Два пьяных мента па территории завода баловались, трактор завели и нечаянно сбили сторожа. Испугались, закопали его в песок и стали поверх кататься на тракторе, песок разравнивать. А дедок старенький случайно увидел, как они труп закапывают, и вообразил банду. Написал сразу в Генеральную, решив, что сюда бесполезно, все равно концы в воду, одна шайка-лейка.

Я поежилась.

— И что?

— Ничего, к тому моменту, когда жалобу нам из Москвы переслали, я уже им вменил автотранспортное преступление. Они просто, пьянющие, там же и заскули, в «Кировце». Рабочие их нашли поутру, а из песка рука торчит, так и сторожа раскопали. Там типичная автотравма. Арестовывать не стал, пусть до суда погуляют. Шеф позавчера утвердил обвинительное.

Я повертела в руках жалобу. Что-то в моих мозгах не сходилось.

— Леша, а при чем тут гражданка Чернобыльская А. С.?

Лешка рассмеялся.

— А-а! Это в Генеральной так жалобы читают. Дедок написал, что увиденное его так взволновало, так взволновало, что он так не переживал со времен происшествия, связанного с Чернобыльской АЭС. Только в силу малограмотности он аббревиатуру АЭС изобразил, как слышал: А точка С точка. А в Генеральной решили, что он еще какую-то мадам Чернобыльскую приплел. Вот и прислали — мол, проверьте, может, и ее туда же закопали.

— Совсем уже!

Я повертела пальцем у виска и кинула жалобу в свою сумку.

— Я деду-то ответил, а в Генеральную так и не собрался. Только жалобу достану и начну писать, меня такой смех разбирает!..

— Ладно, я им сама с удовольствием отвечу. — Меня тоже начал разбирать смех при мысли о том, что я им напишу про гражданку Чернобыльскую.

После дележа корочек с делами сердце мое смягчилось, я стала проявлять к Горчакову участие, и он тут же закапризничал. Только что ржал, как жеребец, а тут привалился к подушке и заохал. Вошла медсестра, еще из-за двери нас ненавидя — это было крупными буквами написано на ее ухоженном лице, и вкатила Горчакову какой-то укол. Лешка чуть не заплакал — видимо, рука у девушки была тяжелой. А нам с Зоей она недвусмысленно дала понять, что мы засиделись. На сумки медсестра кинула взгляд бдительного человека, подозревающего нас как минимум в терроризме, но сдержалась и не стала уничтожать нас на месте, только выразительно вздохнула и вышла.

Мы попрощались с болезным, и я первой вышла из палаты, волоча сумку с делами. Зоя догнала меня через пять минут у сестринского поста, где мизантропка в белом халате раскладывала таблетки. Нас она смерила презрительным взглядом и что-то сказала сквозь зубы другой медсестре. Мы благополучно миновали вражескую засаду, и Зоя страдальчески спросила меня:

— Маш, почему она волком смотрит? Что мы ей сделали?

— Зоечка, скажи спасибо, что она еще не хамит при этом. А просто смотрит.

— Она так смотрит, что лучше бы хамила. Нет, но она все-таки с людьми работает, как же так можно! — разорялась Зоя, но я ее осадила:

— Дорогая моя, ты никогда со стороны на себя не смотрела, когда ты с гражданами разговариваешь?

— А что такое? — Зоя, видимо, секунду поколебалась, какое выражение лица сделать, окрыситься, как та медсестра, или продемонстрировать недоумение ангела, сошедшего с небес.

— А то. Ты на всех посетителей смотришь точно так же. Люди с нестабильной нервной системой выходят из нашей канцелярии больными.

— Знаешь что, Маша! Зоя все-таки окрысилась и перешла в наступление. — Я что, им всем должна улыбаться? Я не для них там сижу.

— А для кого?

— Как для кого? Для вас. Чтобы обеспечить бесперебойную работу прокуратуры.

— А кому она нужна — бесперебойная работа прокуратуры? — иногда я умею быть очень душной.

Зоя растерялась.

— Кому? — нерешительно спросила она.

— Тем самым гражданам. Для многих вообще приход в прокуратуру — стресс. А если их еще там встречают как врагов народа...

— А что ж я им должна, хлеб-соль и ковровую дорожку?..

— Не хлеб-соль, а простое человеческое участие.

— Знаешь что, Маша!

— Знаю, — устало сказала я. — Иногда мне тоже хочется треснуть какого-нибудь свидетеля. Просто иногда полезно представлять самого себя на месте просителя.

Зоя призадумалась. Все равно она не будет сдувать пылинки с каждого забредшего в прокуратуру, но хоть, может, перестанет сквозь зубы с ними разговаривать.

Всю обратную дорогу она дулась, считая себя незаслуженно оскорбленной, и главное — из-за кого? Из-за каких-то посторонних посетителей, никому не родных людей. А я и не настаивала на продолжении светской беседы. Настроение было поганым, опять я вспомнила про своего зарубежного поклонника, полицейского из Сицилии, и расстроилась. Вспомнила, как он мне рассказывал про свое родное Палермо, стоящее на берегу Золотой Раковины — так называется залив, по-итальянски Конка д’Оро. А главная площадь Палермо называется Театр Солнца. А на побережье — бело-золотой песок, который нежно омывает прозрачнейшая морская вода... Но все это пустяки по сравнению с серыми глазами самого Пьетро, взгляд которых нежно омывал меня... А его мужественная фигура!.. А его сильные руки! А его благородное сердце!..

А... А Стеценко пусть вскрывает свои трупы, с глаз долой — из сердца вон.

Я очнулась только, когда мы подъехали к прокуратуре. Около дверей стоял милицейский уазик, за рулем дремал водитель. Мне это сразу не понравилось. Чай, не в Палермо.

На лестнице курил посланец убойного отдела. Увидев меня, он затянулся в последний раз и выкинул окурок в урну. Менее опытный следователь мог бы поколебаться в толковании этих движений, но только не я.

— Труп? — спросила я безнадежным голосом.

Посланец только кивнул головой. Выбора у него не было. До полного выздоровления Горчакова мне придется не только расследовать его дела, но и дежурить по району каждый день. По-моему, Зоя почувствовала себя отомщенной.

— Я только за дежурной папкой к себе забегу...

Опер пожал плечами и достал из пачки новую сигарету. Зоя, не оборачиваясь — видимо, чтобы скрыть от меня ликующее выражение лица, заторопилась в канцелярию, а я лихорадочно открыла дверь своего кабинета, швырнула в угол сумку с Лешкиными делами, схватила со стола дежурную папку и понеслась к лестнице. При моем появлении опер вздохнул, загасил недокуренную сигарету и стал спускаться по ступенькам, а я поспешала за ним, пытаясь на ходу выяснить, что за происшествие меня ждет.

То, что я сначала побежала за дежурной папкой, и только потом стала выяснять, что приключилось на территории района, указывало на то, как я устала, поскольку налицо было пренебрежение основной заповедью следователя: никогда не следует приступать к работе, не выяснив, нельзя ли ее на кого-нибудь спихнуть.

По молодости лет я несколько раз так накалывалась, приезжая на происшествие и с разбегу начиная строчить протокол осмотра трупа или допроса клиента, а на третьем часу работы вдруг выяснялось, что клиент несовершеннолетий, и, соответственно, подследственность не моя, или что труп некриминальный. А следственное время дорого...

Опер был молоденький, я знала его плохо, да еще он явно был неразговорчивым, так что суть происшествия мне удалось выяснить уже практически на месте происшествия. Мы вошли в парадную старого дома и стали подниматься по лестнице, когда оперативник осчастливил меня информацией, что труп без видимых повреждений.

— А чей труп-то? — спросила я, запыхавшись от прыганья через ступеньку.

Правда, непонятно, куда мы так торопились, если учесть, что в прокуратуре опер ждал меня два часа.

— Женщина, — лаконично ответит мой сопровождающий, — хозяйка квартиры.

— А медика вызвали? — поинтересовалась я.

— Медика вызвали, — нехотя пояснил он. — Медик приехал, сказал, что следователя нет, развернулся и уехал. Они без следователя не работают.

— Понятно, — пробормотала я. — Доктор Трепетун. Ну и хорошо, что он уехал, а то с ним все равно каши не сваришь.

— А второй доктор в Колпино на убийство уехал, сказали, до утра его не будет, — порадовал меня оперативник. — Вот квартира.

Из дверей квартиры высовывался участковый.

— Ну наконец-то, — нервно сказал он. За ним маячила щегольская фуражка начальника РУВД, и сердце мое екнуло. То, что мне удалось вызнать у сотрудника убойного отдела, а именно: труп в своей квартире, без видимых повреждений — с большой перспективой тянуло на то, что мы не усмотрим никакого криминала и поручим оформление трупа участковому, а сами отбудем по своим делам.

Присутствие такого крупного руководителя на месте обнаружения трупа наводило на мысли о неординарности происшествия. Поскольку труп был один, а не целая куча, и ничто не указывало на какой-нибудь неординарный способ убийства, напрашивался вывод о неординарности личности покойной дамы. А вот это уже обещало различные осложнения.

— А кто труп-то? — довольно неудачно сформулировала я свой запоздалый интерес.

— Известная артистка, — подал голос из-за спины участкового начальник РУВД. — Лауреат премий. Климанова какая-то, нам уже главк всю плешь проел.

Отпихнув участкового, я протиснулась в квартиру, оглядела начальников, заполонивших просторные помещения, и неожиданно для себя заорала благим матом:

— А ну-ка вон все отсюда! Вон! Какого черта вы тут следы затаптываете?! — и сама поразилась сварливости своего голоса. Прямо карга какая-то.

В квартире воцарилась тишина, и стало слышно, как на улице зазвенел трамвай. Откуда-то слева донесся начальственный голос, интересующийся у подчиненного, кто я такая. Подчиненный что-то приглушенно ответил, по интонации было понятно — руководителю объяснили, что есть тут припадочная из прокуратуры, с которой лучше не связываться. После продолжительной паузы все присутствующие медленно, стараясь не смотреть в мою сторону, потянулись к выходу. Один из представителей главка, проходя мимо меня, открыл было рот, но наш начальник РУВД дернул его за руку и быстро отвел на лестничную площадку.

Через три минуты в квартире остались неразговорчивый опер из нашего убойного отдела и еще молодой крепыш с восторженным лицом. С улицы было слышно, как разъезжаются начальственные кабриолеты. Крепыш, держа под мышкой папочку, подошел ко мне и вытянулся во фрунт.