Роль жертвы

— Не факт. — Латковский опять опустил голову на руки. — Если это псих, то оставьте логику в покое.

— Вы собирались звонить кому-то, — очень кстати напомнил Петр Валентинович.

Латковский некоторое время непонимающе смотрел на него, потом встряхнул головой.

— А... Да-да, спасибо, что напомнили.

Он стал набирать номер, а я тем временем показывала понятым, где нужно расписаться, краем уха слушая, как Латковский сухо и по-деловому сообщает кому-то о смерти Татьяны Климановой и решает вопросы организации похорон. Когда он, закончив третий по счету разговор, положил трубку и передохнул, я рассказала ему, куда и когда следует обращаться для оформления документов.

— Завтра с утра подойдите ко мне в прокуратуру за разрешением на захоронение, но предупреждаю, что кремация не будет разрешена.

— Нет, я не собирался ее кремировать, мы ее похороним на кладбище, в могилу к ее родителям, там есть место. А вы что, завтра работаете?

— А почему нет? — удивилась я, но вошедший на кухню Стеценко пихнул меня в бок и шепотом сообщил, что завтра суббота, в связи с чем и труп будет вскрыт только в понедельник, не раньше.

— Ох ты, а я совсем забыла! Тогда в понедельник с утра приходите. — Я хотела сначала попросить Латковского проверить, не пропало ли что-нибудь из квартиры, но потом решила, что сделаю это позже, после того как труп увезут.

Пусть Петр Валентинович опечатает квартиру, а в понедельник вместе с Латковским заедем сюда и все осмотрим.

Отведя в сторонку Петра Валентиновича, я шепотом отдала ему распоряжения — дождаться спецтранспорта, которому сдать труп с документами, после чего опечатать квартиру, а в понедельник прибыть ко мне за дальнейшими указаниями.

Бурова я отпустила домой, но он сказал, что вместе со мной доедет до РУВД — мне ведь все равно надо туда заехать, зарегистрировать материал в книге учета происшествий и преступлений. Он вызвал машину, бедный Петя остался дежурить в квартире рядом с трупом: Латковский сказал, что дождется труповозов, но пойдет ждать к соседям, они активно его звали, и я рассудила, что так будет правильно.

Как только закончился осмотр, я осознала, что у меня безумно болит голова.

Конечно, поесть я так и не успела, а вспомнила об этом только сейчас. И под ложечкой заныло... Гастрит; а может, уже язва.

Дружной стайкой мы вышли на лестницу, и Петр Валентинович, прощаясь со мной до понедельника, тихо спросил:

— А что мне делать завтра? И послезавтра?

Я потерла виски — было такое ощущение, что голова сейчас отвалится.

— Отдыхать, Петр Валентинович.

Он непонимающе посмотрел на меня.

— Как отдыхать? А убийство?

Я не смогла сдержать улыбки, и тут же сморщилась, потому что от такого бурного выражения эмоций по черепу прокатилась болевая волна.

— Какое убийство, Петр Валентинович? Скорее всего несчастный случай. И вскроют только после выходных. Так что отдыхайте.

— Мария Сергеевна, — Петруша притормозил и ухватил меня за рукав, — а маньяк?!

— Какой маньяк? Ах, это который звонил? Петр Валентинович, успокойтесь, наверное, просто поклонник сдвинутый. Из другого города звонил, раз так долго не могут установить его координаты.

— Нет, — Петр Валентинович упорствовал, — этот звонок наверняка связан со смертью потерпевшей. Мы что, так и будем бездействовать?

Я прислонилась к стене, провожая взглядом Бурова и Стеценко, уже миновавших два пролета. Стеценко, медленно шагая вниз по ступенькам, призывно смотрел на меня — мол, ждать или как?

— Иду, — сказала я в пролет. Оставалось либо плюнуть на Петрушины чувства и уйти, навек подорвав в молодом оперативнике доверие к прокуратуре и убив веру в справедливость, либо задержаться и разъяснить ему диалектику бытия.

— Хорошо, Петр Валентинович. Сделайте, пожалуйста, поквартирный обход. Может, жильцы видели, как к Климановой кто-то приходил. Только обходите не сегодня ночью, люди спят уже. Завтра с утра. И тщательно; если кого-то дома нету, узнайте, когда будет, и вернитесь в эту квартиру.

Петр Валентинович кивнул, хотя по лицу его было видно, что он ожидал большего. Ему хотелось прямо сейчас мчаться и задерживать. И он явно подозревал, что задание про поквартирный обход — просто способ отделаться от него. Недалек был от истины.

Еще раз потерев виски, я стала медленно спускаться. Каждая преодоленная ступенька отзывалась в голове волнами боли. Это, конечно, хорошо, что Петя такой энтузиаст; но надо трезво смотреть на вещи. Возбуждать в таких случаях уголовные дела об убийствах — это слишком большая роскошь. Пока что больше доводов в пользу самоубийства неуравновешенной дамочки. Личная жизнь не задалась, нервишки пошаливают, и винить, в общем, некого. А все эти загадочные звонки — не более чем фон. Ну, звонил кто-то, ну, молчал в трубку. Так это не преступление. Сегодняшняя реплика — мелкое хулиганство, вот и все. Тем более что сказал он это мне, а не Климановой. А говорил ли он это ей — мы никогда не установим, если только псих не явится с повинной.

Интересно все же, почему она не поставила на телефон определитель номера? Самой было не справиться, а попросить некого? А как же господин Латковский с его хорошим отношением? Тьфу, я даже споткнулась на ступеньке, увлекшись.

Нечего забивать себе голову лишними проблемами. Если при вскрытии подтвердится факт отравления димедролом, то ни один прокурор не даст возбудить дело об убийстве. Я заранее знаю, что скажет шеф, если я приду к нему с постановлением о возбуждении дела: данных, указывающих на преступление, нет. Отсутствие в квартире ручки, которой была написана предсмертная записка, отсутствие рядом с трупом стакана или чашки, из которой завивались таблетки, телефонный звонок и прочие мелочи меркнут перед тем обстоятельством, что насильно актрису никто димедролом не кормил. Иначе были бы повреждения.

Мужчины ждали меня в машине. Милицейский уазик домчал нас по пустым ночным улочкам до РУВД, водитель выразил готовность отвезти медика в главк, пока я штампую материал, но Буров его осадил и предложил нам со Стеценко зайти к нему в кабинет, пообещав, что потом отправит доктора в главк в лучшем виде.

Пообщавшись с дежурным по РУВД, я поднялась в убойный отдел. Там было пусто, все кабинеты наглухо закрыты, кроме одного — оттуда вырывался свет и слышалась негромкая музыка. Это был кабинет ушедшего на пенсию старого опера Кужерова, куда, судя по всему, и заселился новый рекрут отдела по раскрытию умышленных убийств.

Буров и Стеценко сидели на ободранном диване и чокались пузатыми бокальчиками. Не успев выпить, они одновременно оглянулись на меня. Буров вскочил и достал из шкафа третий бокальчик. Я машинально отметила, что в убойном отделе давно не пили из такой хорошей посуды. Прежний хозяин кабинета имел один граненый стакан на все случаи жизни, включая гигиенические нужды. Еще я отметила, что кабинет чисто убран, наиболее поврежденные и засаленные участки стены прикрыты плакатами и календариками, а на окне появились горшки с цветами.

И лампочка вкручена намного более сильная, чем раньше, отчего кабинет сразу стал уютнее.

Войдя, я присела на диван, рядом с Сашкой. Буров плеснул в бокальчик, предназначенный для меня, из двухлитровой пластиковой бутылки с пивной этикеткой. Напиток, однако, не пенился, и остро запахло коньяком. Мужчины взяли свою посуду с табуретки, выполнявшей роль сервировочного столика, и Стеценко произнес:

— Вот, нас выпить пригласили...

Я взяла свой бокал и заглянула в него.

— Не беспокойтесь, это хороший коньяк, ворованный, — заверил меня Буров.

— С подъездных путей? — поинтересовалась я.

Буров кивнул.

— Это меня угостили.

Я вздохнула. Коньяк пах очень хорошо, чувствовалось, что продукт качественный; хоть я и не люблю крепкие напитки, но немного в них разбираюсь. Только если я сейчас выпью, боль в желудке станет совсем невыносимой.

— Я без закуски не могу, — жалобно сказала я.

— Ох, Маша, — покачал головой Стеценко, который знал все мои пристрастия, но не упускал случая подколоть. — Тонкие ценители коньяк ничем не закусывают, это моветон — заедать такой напиток колбасой. Только в крайних случаях к коньяку подаются дорогие конфеты...

— Дорогих конфет нету, — мрачно сказал Буров. — А вот колбаса есть. Будете?

— Буду, — решительно согласилась я. — А тонкие ценители могут встать и выйти, если им западло смотреть, как коньяк закусывают.

— Конечно, — хмыкнул Стеценко, — чего ожидать от женщины, которая пиво со льдом пьет!

— Скажите пожалуйста! А кто меня научил?

Буров испуганно переводил глаза с меня на Сашку, приняв нашу перепалку всерьез.

— Колбасу-то дадут? — поторопила я его.

Оп кивнул, поднялся и полез в шкаф, в котором в бытность Кужерова навалом хранились форменные ботинки, пивные бутылки и старые газеты. Краем глаза я заглянула в открытые дверцы. Теперь в шкафу царил идеальный порядок. Засаленная бумага, устилавшая полки, была безжалостно выброшена, шкаф, по-моему, даже помыт. На верхней полке стояла чайная посуда, с заварочным чайником и сахарницей, на второй сверху полке лежало аккуратно свернутое шерстяное одеяло и постельное белье. Я восхитилась тем, как основательно подошел новый оперативник к проблеме дежурств. Чистое белье на дежурной койке — это высший аристократизм. Вот тебе и деревня...

Буров тем временем достал с полки, где стоял сервиз, пластиковую коробочку, в которой находился кусок твердокопченой колбаски, булочка и одноразовая упаковка маслица, такой дорожный вариант.

— Пардон, я сразу не предложил чаю, не догадался, — он сноровисто расставил перед нами чашки, разрезал булочку на несколько частей и разложил на тарелочке колбасу. На табуретке появились пакетики с чаем, и почти сразу зашумел неведомо когда включенный хозяином электрический чайник. Мы с Сашкой изумленно взирали на эту скатерть-самобранку. Наконец Буров разлил нам по чашкам кипятку и присел напротив, взяв в руки бокал.

— Ну? Выпьем?

Мы с Сашкой послушно глотнули коньяку, и я почувствовала, что, вопреки моим опасениям, желудку полегчало. И даже острый голод отступил, но кусочек колбасы я все же взяла. Сашка укоризненно покачал головой.

— Фи, — сказал он, поднял бокал и для большей убедительности отставил мизинец.

— Ты когда ел? — агрессивно спросила я Сашку, запихивая в рот колбасу. — А я утром. И не надо намекать, что я толстая, или что приличий не знаю.

— Да я, собственно... — начал было Сашка, но замолчал и стал смаковать коньяк.

Буров внимательно посмотрел на него, а потом на меня.

— Ребята, вы не поссорились?

— Не обращайте внимания. — сказала я. — У нас текущие разборки.

Буров пожал плечами. Чувствовалось, что он хочет еще что-то спросить, но не решается. Помолчав, он снова поднял свой бокал.

— Ну, за знакомство.

— А ты тут недавно? — спросил Сашка, проглотив коньяк. — Что-то я с тобой не встречался.

— Да я из области перевелся. Тут еще никого не знаю. Привыкаю к вашим порядкам.

— Ну и как тебе тут? — Сашка подвинул к нему свой бокал, и Буров плеснул туда еще из пивной бутылки.