Кровавая луна

— И какие сомнения? — сказал Бельман, взглянув на свои часы «Омега». Они были непрактичными и громоздкими, но подавали правильные сигналы. В данный момент они сигнализировали начальнику полиции поторопиться, ведь не у него одного был напряжённый график.

— С другой стороны, у Сюсанны Андерсен на груди была обнаружена слюна Маркуса Рё.

— Полагаю, это довольно весомый аргумент в пользу того, чтобы и дальше держать его под стражей.

— Да. Конечно, но существует вероятность, что он и Сюсанна встретились ранее в тот день и занимались сексом — проследить все её передвижения не представляется возможным. Но если они это сделали, то странно, что Рё не упоминал об этом на допросе. Вместо этого он отрицает, что когда-либо был близок с ней, и утверждает, что не виделся с ней после той вечеринки.

— Другими словами, он лжёт.

— Да.

Бельман забарабанил пальцами по столу. Премьер-министры переизбирались только в случае хорошего урожая, образно говоря. Его советники не раз подчёркивали, что он как министр юстиции всегда будет в какой-то мере разделять вину или заслуги за последующие события во всей своей структуре, независимо от того, были ли ошибки или верные решение приняты людьми, которые были в этой же должности при предыдущем управлении. Если бы избиратели подумали, что такое богатое, привилегированное ничтожество, как Рё, легко сорвался с крючка, это косвенно повлияло бы на Бельмана, несмотря ни на что. Он принял решение.

— У нас достаточно оснований держать его под стражей с этой спермой.

— Слюной.

— Да. И я уверен, ты согласен, что совсем ни к чему, чтобы Харри Холе решал, когда Рё следует арестовать, а когда отпустить.

— Не могу не согласиться.

— Хорошо. Тогда, думаю, ты услышал мой совет... — Бельман ждал, пока имя начальника полиции всплывёт в его памяти, но когда по какой-то причине этого не произошло, а интонация начатого им предложения требовала окончания, он вставил, —...не так ли?

— Да, конечно, услышал. Большое спасибо, Микаэль.

— Спасибо, шеф полиции, — сказал Бельман, мгновение повозился с мышкой, прежде чем ему удалось отключить связь, откинулся на спинку стула и прошептал: «Покидающий свой пост шеф полиции».

Прим посмотрел на Фредрика Штайнера, сидящего на кровати. Его глаза были по-детски ясны, но взгляд был пустым, как будто внутри был задёрнут занавес.

— Дядя, — сказал Прим, — ты меня слышишь?

Нет ответа.

Он мог сказать ему всё, что угодно, но это не вошло бы в сознание дяди. Следовательно, и ничего не вышло бы. Во всяком случае, не так, чтобы кто-нибудь поверил бы услышанному.

Прим закрыл дверь в коридор и снова сел у кровати.

— Ты очень скоро умрёшь, — сказал он, наслаждаясь звучанием этих слов. Выражение лица дяди не изменилось, он пристально смотрел на что-то очень далёкое, видимое только ему.

— Ты умрёшь, и, полагаю, в каком-то смысле мне должно быть грустно. Я имею в виду, в конце концов, я твой... — он на всякий случай взглянул на дверь, — биологический сын.

Единственным звуком, который был сейчас слышен, был тихий свист ветра из водосточного жёлоба дома престарелых.

— Но мне не грустно. Потому что я ненавижу тебя. Не в той степени, в какой я ненавижу его. Того человека, который взял на себя твои проблемы, который взял на себя заботу о маме и обо мне. Я ненавижу тебя, потому что ты знал, что замышлял мой отчим, что он делал со мной. Я знаю, что ты спорил с ним по этому поводу, я слышал тебя той ночью. Слышал, ты угрожал разоблачить его. И как он угрожал в ответ разоблачить тебя. Вы двое оставили всё как есть. Ты пожертвовал мной, чтобы спасти себя. Спасти себя, маму и семейную фамилию. То, что от неё осталось, — в конце концов, ты даже сам её больше не носил.

Прим полез в пакет, достал печенье, и оно захрустело на его зубах.

— А теперь ты умрёшь, безымянный и одинокий. Ты будешь забыт и исчезнешь. В то время как я, порождение твоих чресел, греховный плод твоей похоти, увижу, как моё имя воссияет на небесах. Ты слышишь меня, дядя Фредрик? Разве это не звучит поэтично? Я записал всё это в своём дневнике, важно дать биографам какой-нибудь материал для работы, не так ли?

Он встал.

— Сомневаюсь, что я вернусь. Так что это прощание, дядя. — Он подошёл к двери, обернулся. — Я, конечно, не желаю тебе «Всех благ». Надеюсь, что твоё путешествие в ад будет далеко не благостным.

Прим закрыл за собой дверь, улыбнулся идущей навстречу медсестре и покинул дом престарелых.

Медсестра вошла в палату старого профессора. Тот сидел на краю кровати с отсутствующим выражением лица, но по его щекам текли слёзы. Так часто бывает с пожилыми людьми, когда они теряют контроль над своими эмоциями. Особенно часто так делают маразматики. Она принюхалась. Неужели он испачкался? Нет, просто воздух здесь был спёртый, и стоял запах тела и... мускуса?

Она открыла окно, чтобы проветрить комнату.

Было восемь часов вечера. Терри Воге был слышен металлический скрежет, доносившийся из внутреннего двора, где усиливающийся ветер крутил общедомовую вращающуюся сушилку для белья. Он решил возродить свой криминальный блог. Ему было о чём в нём писать. Несмотря на это, он сидел, уставившись на пустое белое окно на экране компьютера.

Зазвонил телефон.

Может, это была Дагния, они поссорились прошлой ночью, и она сказала, что не приедет на выходные. Теперь, вероятно, сожалеет об этом, как обычно. Он ощутил, что хочет, чтобы это была она.

Он посмотрел на мобильный. Неизвестный номер. Если это был тот самый вчерашний шарлатан, ему не следует отвечать. От психов, которым ты ответил один-два раза, было почти невозможно избавиться. Однажды он написал правду о том, что «Вар он Драгз» — самая скучная группа в мире как на концертах, так и в записи, и был настолько безрассуден, что один раз ответил разозлённому фанату. В итоге нарвался на зануду, который стал звонить, писать по электронной почте и даже приставал к нему на концертах, и пришлось два года его игнорировать, чтобы от него избавиться.

Телефон продолжал звонить.

Терри Воге бросил ещё один взгляд на пустой экран. Затем он нажал на «Ответить».

— Да?

— Спасибо, что вчера пришёл один и ждал на крыше до 21:40.

— Ты... был там?

— Я наблюдал. Надеюсь, ты понимаешь, что я должен быть уверен, что ты не попытаешься меня обмануть.

Воге заколебался.

— Да, да, хорошо. Но у меня больше нет времени на игры в прятки.

— О, да, это так. — Он услышал тихий смешок. — Но мы оставим это, Воге. На самом деле, ты отложишь все дела... прямо сейчас.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты должен как можно быстрее доехать до конца дороги, называемой Топпасвейен, это в районе Колсаса69. Я позвоню тебе, не скажу когда, это может случиться и через две минуты. Если я услышу, что линия занята, это будет наш с тобой последний контакт. Понятно?

Воге сглотнул.

— Да, — ответил он. Потому что он понял. Понял, что это было для того, чтобы помешать ему связаться с кем-нибудь, например, с полицией. Понимал, что это не было бессмысленным сумасшествием. Сумасшедший, да, но не чокнутый.

— Захвати фонарик и фотоаппарат, Воге. И оружие, если это поможет тебе чувствовать себя в безопасности. Ты найдёшь осязаемые, неопровержимые доказательства того, что ты разговаривал с убийцей, и впоследствии сможешь свободно написать об этом. В том числе и об этом разговоре. Потому что мы же хотим, чтобы на этот раз люди поверили тебе, верно?

— Что будет...?

Но его собеседник уже завершил разговор.

Харри лежал в кровати Александры, его босые ноги торчали чуть дальше края.

Александра тоже была обнажена и лежала поперёк, положив голову ему на живот.

Они занимались любовью в ту ночь, когда были в баре «Ревность», и теперь снова делали это. Сейчас было лучше.

Он думал о Маркусе Рё. О страхе и ненависти в его глазах, отразившихся во время борьбы за глоток воздуха. Страх был сильнее. Но остался ли страх после того, как Рё снова смог дышать? В таком случае — если Рё не отменил денежный перевод — они, должно быть, уже освободили Люсиль. Поскольку ему было приказано не пытаться найти её или связаться с ней до того, как долг будет выплачен, он решил подождать пару дней, прежде чем звонить ей. У неё не было его номера телефона или других его контактов, так что не было ничего странного в том, что он не получил от неё вестей. Он погуглил «Люсиль Оуэнс» в интернете, и единственными результатами поиска были старые статьи в газете «Лос-Анджелес таймс» о фильме «Ромео и Джульетта». Никаких сообщений о том, что она пропала без вести или что её похитили. И он понял, что у них было общего, что их связывало. Это была не внешняя угроза после событий на парковке. И дело было не в том, что он видел в Люсиль свою мать — ту женщину в дверях школьного класса, женщину на больничной койке — и у него появился шанс спасти её. Их связывало одиночество. Они были двумя людьми, которые могли исчезнуть с лица земли, и никто этого не заметил бы.

Александра передала ему сигарету, которую они курили на двоих, и Харри затянулся и посмотрел на дым, поднимающийся к потолку. Из маленькой аудиоколонки «Женева», стоявшей на прикроватном столике, доносилась песня Леонарда Коэна «Hey, That’s No Way to Say Goodbye».

— Похоже, это о нас, — сказала она.

— Хм... О любовниках, которые расстаются?

— Да. Как поёт Коэн, чтобы не говорить о любви или оковах.

Харри не ответил. Держал сигарету и смотрел на дым, но сознавал, что она всё ещё лежит, повернувшись к нему лицом.

— Неправильный порядок, — сказал он.

— Неправильный, потому что Ракель уже была в твоей жизни, когда мы встретились?

— Я просто подумал о том, что сказала мне одна женщина. Как нас обманывают, когда автор меняет порядок предложений. — Он снова затянулся сигаретой. — Но, да, наверное, это и о Ракель тоже.

Через некоторое время он почувствовал тепло её слёз на своём животе. Ему самому хотелось плакать.

Окно скрипнуло, как будто что-то снаружи хотело проникнуть к ним внутрь.