Неправильное воспитание Кэмерон Пост

– У нас не будет проблем с друзьями, – не раз повторял Адам. – Ведь мы принесем им косячок. Лучшей благодарности за то, что позволили сбежать из нашего антигейского лагеря, они бы не получили.

Добравшись до Бозмена, мы разыщем Мону Харрис, бывшую спасательницу и мою напарницу по Сканлану, с которой мы однажды целовались под мостками. Я надеялась, что она позволит нам перекантоваться у нее на полу в общежитии хотя бы ночь или две, пока мы не решим, что делать дальше. Но вот что делать потом? Никакой ясности не было. Я решила, что попытаюсь связаться с Марго Кинан. Что именно я попрошу у нее и буду ли вообще о чем-то просить, я еще сама не понимала, но она была взрослой, я могла ей доверять, и уж она-то точно согласится помочь мне и будет при этом держать язык за зубами. Джейн собиралась позвонить той, кого она называла «любовью всей своей жизни», у которой она купила на Рождество забористую травку. По словам Джейн, та была совершенно непредсказуема и могла с равной долей вероятности проехать всю дорогу до Бозмена, чтобы забрать ее, или просто послать куда подальше. Джейн заверила нас, что та не сдаст нас властям, потому что не в ее интересах подставлять клиентуру. Адам не знал, что будет делать, когда мы доберемся до Моны, но его, похоже, это не сильно волновало. Как бы то ни было, план заключался в том, что из Бозмена каждый пойдет своим путем, по крайней мере до той поры, пока нам всем не исполнится восемнадцать. Мне становилось невыносимо грустно при мысли об этой части плана, несмотря на то что поверить в наступление момента расставания было очень сложно – столько еще предстояло сделать до того.* * *

В начале апреля Джейн поймали за курением на сеновале. Каким-то чудом мы с Адамом не были с ней, когда это случилось. В это время мы дежурили на кухне, занимались уборкой, так что так уж вышло. Джейн только вернулась с индивидуальной консультации, до ужина оставалось несколько минут, поэтому она заглянула в хлев сделать затяжку-другую, потому что денек выдался по-весеннему прекрасным. Очевидно, Дейн Бански, тоже дежуривший на кухне, проследил за ней. После инцидента с Марком он вел себя странно, словно весь его гнев обратился в истовую веру, но не в порочность «Обетования» и его учения, а в истинность предназначения этого заведения. Удивительно было наблюдать это преображение. Дейн кое-что знал о наркотиках и, думаю, подозревал, что мы балуемся травкой уже какое-то время, но в тот день он решил сходить за Лидией и привести ее к Джейн, у которой, как она выразилась, в это время «во рту был славный косячок». Сначала она увидела светлую верхушку Лидии, а затем и ее лицо. Лидия не поленилась подняться по лестнице, чтобы схватить Джейн за руку, чему сама Джейн не переставала поражаться.

Как бы там ни было, но Джейн подверглась самому суровому наказанию на моей памяти: все свободное время заменили на учебу, она все время находилась под наблюдением, все привилегии были отменены – ни писем, ни постеров на стене, причем все это на неопределенный срок – формулировка, которую я ненавидела. О случившемся поставили в известность родителей, но, что хуже всего, ей назначили обязательные ежедневные индивидуальные консультации с Лидией или Риком, а так как Рик находился в рекламном туре, где представлял «Обетование» и программу «Свободен от бремени» в качестве удачной ролевой модели, избавившейся от лишнего веса, встречаться ей предстояло с Лидией.

Теперь мы с Адамом виделись с Джейн только за едой или во время занятий, на которых обязательно присутствовал кто-то из персонала: в классе или в церкви. Но даже тогда Лидия часто подсаживалась за наш стол, устраивалась на той же скамье в церкви, постоянно окидывая нас ледяным взглядом, который можно было почувствовать, даже не глядя на нее. Через записки, сложенные в крошечные квадратики и тайно скользившие из рук в руки, через обрывки фраз мы узнали, что Джейн выдала часть запасов, которую она прятала в хлеву, чтобы утихомирить Лидию и убедить ее, что это вся заначка. О тайнике в протезе Лидия не подозревала. Джейн надеялась, что так будет и дальше. Самой доброй вестью было то, что она не рассказала о нас с Адамом; впрочем, Дейн тоже молчал, хотя и знал про нас, в чем я почти уверена.

– Твое наказание совсем некстати, хуже времени и быть не может, – сказал Адам как-то утром за завтраком, пока Лидия придирчиво выбирала наименее водянистые кусочки омлета.

– Вообще-то я думаю, что это божий промысел, – быстро сказала Джейн. – Самый подходящий момент. – Она огляделась – не подслушивает ли кто, – но в столовой было малолюдно, а те, кто пришел в столь ранний час, засыпа́ли за едой. Она еще больше понизила голос и сказала: – Мы до сих пор не придумали, как забрать наши документы из кабинета. Для этого кому-то из нас должны поручить евангельское дежурство, а ведь мы – последние кандидаты для таких заданий. Я собираюсь использовать свое наказание, чтобы прикинуться Дейном Бански.

– Что? – выпалил Адам раньше меня.

– Весь следующий месяц буду принимать болтовню Лидии за чистую монету, – сказала она; в ее глазах читалось какое-то яростное оживление. – Целиком и полностью. Советую вам последовать моему примеру. Надо сделать так, чтобы мошенничество не было слишком уж явным, нужен повод для такого преображения.

– Я не понимаю, о чем ты, – ответил Адам за нас обоих. – Дейн не притворяется.

– Возможно, он и не планирует побег, но и в Бога тоже не уверовал, – сказала Джейн. – Марк послужил катализатором, превратил его в ревностного неофита, Лидия в восторге. Меня поймали с травкой, поэтому во время наших консультаций я откровенно рассказываю о своем пристрастии к марихуане. Говорю Лидии, что так пытаюсь справиться с виной за мое греховное сексуальное извращение.

– И что, это работает? – удивилась я.

Джейн кивнула.

– Насколько я могу судить. Я никогда не откровенничала с ней раньше, и она это знает, поэтому она хочет верить, что у нас наметился прогресс. И это только начало. Подождите, пока я разревусь.

– Я уже плакал на индивидуальных консультациях, – сказал Адам.

– Кто бы сомневался, – сказала Джейн. – Безусловно.

– О, прости мне мою слабость, ты, женщина из камня. – Адам сделал вид, что дуется.

Лидия говорила что-то Эрин. В руках у нее были полная тарелка и чашка чая. Она могла присоединиться к нам в любую секунду.

– Не знаю, смогу ли я сыграть убедительно, – засомневалась я. – Думаю, она сразу поймет, что я притворяюсь.

– Даже если и так, – возразила Джейн, – она все равно не узнает, зачем ты это делаешь. Чем меньше времени мы будем теперь проводить друг с другом, чем больше сил посвятим «Обетованию», тем лучше. Мы должны пожертвовать сегодняшним днем во имя завтрашнего.

– Фу, гадость, – сказал Адам. – Ты уже говоришь как она.

– Хорошо, – сказала Джейн. – В этом и смысл.

Тут Лидия заняла место за нашим столом, и мы принялись обсуждать предложенную ею тему. Я не запомнила ни слова из той беседы. * * *

Всего через несколько дней почта предоставила мне идеальный предлог, способный объяснить любые изменения в моем поведении. Конечно, прочитав письмо, я не сказала себе: «О! Эта душещипательная история поможет мне манипулировать Лидией». Все вышло как-то само собой.

В письме от бабули (на трех страницах машинописи плюс страничка от руки, написанная Рут) во всех красках рассказывалось о злоключениях, которые пережила Рут из-за своего нейрофиброматоза и сорванной операции по его удалению. Опухоль, по-видимому, росла с пугающей скоростью с самого Рождества, и Рут уже больше не могла скрывать это новообразование на спине, его было не спрятать под одеждой. Кроме того, у нее начались боли. Рут все время уставала. Эта штуковина питалась ее соками, словно клещ или пиявка, поэтому операцию в Миннесоте назначили на несколько недель раньше. Рэй вместе с бабулей отправились в Миннеаполис с Рут, чтобы наконец вырезать эту чертову опухоль. Но все пошло не очень хорошо.

Лидия вручила мне конверт в начале нашей индивидуальной консультации. Содержание было ей уже знакомо, так как вся почта учеников предварительно вскрывалась и просматривалась. Обычно корреспонденцию передавали в конце встречи или разносили по субботам, поэтому с самого начала я поняла: что-то случилось.

– Почему бы тебе не прочесть его сейчас, тогда мы смогли бы поговорить о нем, если нужно.

Я согласилась, потому что и впрямь беспокоилась, что же там внутри.

В письме бабуля подробно рассказывала о поездке в Миннеаполис и о самой больнице, о чрезвычайно приятном крыле для посетителей, где были старые пишущие машинки для детей, чтобы было с чем поиграть. Ей захотелось вспомнить молодость, поэтому она села и напечатала мне это письмо, просто чтобы проверить, не утратила ли еще навык. Я чувствую себя Джессикой Флетчер. Ты помнишь «Она написала убийство»?

Рут добавила вот что:

Когда я закончила с письмами и убрала их обратно в конверт, Лидия сказала:

– Мне было жаль узнать о болезни твоей тети. Давно это у нее?

Мне показалось забавным, что Лидия сказала «узнать о болезни твоей тети», правильно было бы «я вскрыла твое письмо и прочла все о болезни твоей тети». Однако я ответила:

– Да, но обычно все по-другому. Каждые несколько лет ей удаляют эти маленькие штуки, и все в порядке. Так серьезно у нее впервые.

– Это ведь разновидность рака? – Лидии понизила голос, как иногда делают, упоминая в разговоре рак.

– Нейрофиброматоз? Нет. Это генетическое заболевание, которое вызывает опухоли. Я не очень хорошо в этом разбираюсь, но на самом деле это не рак. Хотя у тех, кто страдает этой болезнью, гораздо больше шансов на развитие раковой опухоли, что, полагаю, и произошло с тем образованием у нее на бедре.

– Ты, наверное, так переживаешь, – прошептала Лидия.

– Да, – выпалила я, потому что это был ответ, которого от меня ожидали, который, несмотря на все, что произошло между мной и Рут, мне следовало дать, хотя это и было сплошное вранье. Я не переживала за Рут. Конечно, я не желала ей болезней, не хотела, чтобы все ее опухоли оказались раковыми, но больше меня заботила бабуля. Я представляла, как она блуждает по той большой больнице в Миннеаполисе, бредет по длинным стерильным больничным коридорам, которые всегда светятся чем-то зеленым. Видела, как она выбирает блюда в кафетерии – для себя и для Рут. Там кругом столько всяких лакомств, при виде которых она не может устоять: пироги со сливками, огромный выбор салатов. А потом я мысленно переносилась в палату Рут. Бабуля перед телевизором, смотрит свои детективные сериалы, но почти ничего не слышит, потому что звук слишком тихий – Рут надо отдыхать. Потом я слышала клацанье пишущей машинки в душном, битком набитом холле, где все выглядят усталыми. Бабуля стучит по клавишам, чтобы отправить мне это письмо. Когда мое воображение рисовало мне бабулю, которая держит поднос с двумя тарелками супа, поднимаясь в лифте на этаж Рут, меня охватывала печаль куда более сильная, чем та, что вызывал у меня образ Рут на больничной койке, хотя на самом деле ее-то и следовало пожалеть.