Листея

– А ты!, – Филипп указал на горе комментатора, – панк, что вместо душа принимает 0.5 жигулевского внутривенно, в смердючей каморке сочиняющий песни критикующие режим и власть, если вообще не забываешь как писать в пьяном угаре! Чудесная пара, воистину чудесная! Будут из вас люди, мальчики.

<=To=be=continued=<

Глава 8 “Откровение”

– Вот видишь это торт, – продюсер указал золотой чайной ложечкой в сторону посудины с “Наполеоном” на борту, – вот мы как сия выпечка! Наше общество построено в виде многоярусного пирожного, социальное построение расположено слоями, каждый занимает определенное место на своем ярусе, от бомжей и бедняков к политикам и олигархам. И знаешь, тот кто сверху – давит нижнего, а нижний следующего! Капитализм, мать его!, – Филипп надавил на десерт сверху, из того обильно потек заварной крем светло-бежевого цвета.

– А кто вы в этой иерархии?, – спросил Вася, усевшись на элитарного вида кресло в кабинете Голденберга, где каждое перышко внутри мебели кричало о его статусности.

– Я тот, кто этот торт поедает!, – он отломил кусочек и облизнул ложку, после чего откинулся на своем стуле, что практически не отличался от седалищных мест его гостей, только цветом тот был более бордовым. Да и вся фурнитура отдавала красноватой вычурностью – от занавесок с золотыми узорами к персидскому ковру нежно расстеленному на плитке кораллового оттенка, – угощайтесь-угощайтесь, – как матерь на семейном ужине, Бедросович ласково ухаживал за товарищами.

– Не знал, что у вашей газеты и телеканала настолько высокие рейтинги, – вдруг начал Валерьян, – ведь чтобы так жить нужно неплохо зарабатывать.

– А ты довольно прямолинейный, – подметил Филипп, – только есть одна ремарочка, я тот, кто владеет абсолютно всеми телеканалами и изданиями газет. Я тот, кто может пустить любой слух и люди в него поверят, ведь мои бредни будут во всем столичном инфополе!

– И нас направили к такому влиятельному человеку?, – недоумевал Вася пережевывая увесистый кусок торта.

– Вас, мальчики, направили в подразделение “ПРАВДЫ С ГОЛОВЫ ДО ПЯТ”, что зарегистрировано на мою милую дочурку, но так как она сейчас занята мне пришлось выехать вместо неё.

– А послать бегунка не вариант, – продолжал свою тираду уплетающий торт панк.

– Хмпф, а уважению вам учится и учится. Есть еще одна ремарочка, мне было чудовищно интересно, кого же направили целовать мою кровинушку на камеру, – мужчина поднялся, подошел к проигрывателю пластинок и засунул туда большой черный диск, установил иглу в начальную позицию и после краткого шороха началась композиция, что отдавала задорным настроением восьмидесятых годов и тогдашних стерильных советских групп, – она очень любит яркие роли, – тут он уставился на огромное панно висящее посреди стены, где был изображен сам продюсер в своей фирменной шубе, красном смокинге и с зализанной назад шевелюрой, в обнимку с ним стояла миловидная девушка, голубая кровь оной, блистала в каждом изгибе лица, строгий и до невозможности голубой взгляд смотрящий свысока, немного пухлые губы и аккуратные брови, что ставили свой спектакль под названием "Девичья Благолепие" на светлой сцене бледной кожи.

– Ну и санта барбара, Валя!, – крем с торта упал на плащ Васи, когда тот воскликнул от удивления, – ёк макарёк!

– Но она не такая мрачная как на сей картине, – замыслено продолжил продюсер, – просто тогда персонажа такого играла, а моя Лизонька очень любит вживаться в амплуа героев!

– Мгм, – Вася брался за порцию Валерьяна, – очень интересно, а что нам делать? Вернее, что делать мне, ведь у Вали как я понял основная роль?, – хотя по виду парня не скажешь, что ему есть дело к чему-то кроме куска торта на тарелке.

– У Видоплясова роль не основная, – закрыл тему Филипп, – на нем держится мини арка раскрытия внутренних отношений персонажей, как я понял из рассказов сценариста.

– Мини арка о том, что даже самый близкий человек может оказаться предателем?, – завелся Трубецкий.

– Именно так!

– Аха! Так и знал!, – самодовольно воскликнул Вася, заедая свой триумф, – тогда получается, что основная роль у меня?

– Именно так, парень, но вы мне нравитесь, уверен вам удастся справится с тем всплеском эмоций, совладать с безумной импрессией!

– Вы хоть сценарий читали?, – сказал Валерьян закинул ногу на ногу, – уж не хочу показаться грубым…

– Ты не просто показываешься грубым, ты вылитый хам, мальчишка! И мне это нравится!

– Так или иначе, – парень продолжил, – возможно я и не имею права высмеивать сценарий или некоторые сцены…

– Что ты сейчас и делаешь, – опять вставлял свои пять копеек Голденберг.

– Но вся концепция “ПРАВДЫ С ГОЛОВЫ ДО ПЯТ” и так называемого контента мне не нравится, – Валерьян обрел мнение и голос, что чувствовалось все больше и больше.

– И что, я должен изменить, то что приносит мне деньги, только из-за твоей прихоти, ха! Другалек, столица не пляшет под твою дудку! Но за смелость хвалю!, – вдруг Филипп уселся обратно в кресло закинув обувь на стол, и сложив пальцы в уверенной позе – пока не пляшет! Ведь я вижу, что скоро торта вкусишь и ты.

– Привет, пап! Почему шумим?, – любимая и единственная дочурка Бедросовича окрасила бурые тона комнаты своей бледной, но чудовищно свежей кожей, аки единственная ромашка посреди макового поля, она сверкала этим эфемерным “Благолепием”, – о и привет, Вась!, она приобняла парня. Лиза – будто идеальная пара для товарища панка, подстриженная под мальчика, волосы окрашены в черный цвет, на губах сверкала тускло-багровая помада, тени легко подчеркивали глаза, а на щеках румянилась мягкая красноватая палитра. Особняком стали распятия на верхней части уха, два подвешенных крестика пробивали пик ушной раковины, – картина уже висит дома!, – она кокетливо ухмыльнулась, – а это тот самый Валерьян, что эту самую картину тогда оценивал? Приятно познакомиться, – вот Елизавета и познакомилась с крепким рукопожатием Вали.

– Так автор картины ты!, – Филипп поднялся и устремился к Трубецкому, – ну ты и, – он протянул руку, – прекрасный художник! Эта интимность, плавность, изящество ни с кем свою дочурку не спутаю, – он пожал руку живописцу, – почему в актеры подаваться то было?

– Захотелось, – едва выдавил из себя Вася вместе с очередным куском торта, он явно не был готов к такому вниманию, – мир тесен!

– И вправду, – Голденберг потер ладони, – коль уж мы все в сборе, давайте выпьем!, – у Трубецкого загорелись зенки.

– С удовольствием, – быстро забыв о “Наполеоне”, Василий уже прочищал глотку ради искрометного тоста.

– Только немного, – включалась Лиза, – нам еще на съемки ехать!

– Конечно-конечно, – продюсер доставал из-под стола бутылочку красного-сухого, вся посудина была исписана непонятными надписями на французском, таким же ловким движением тот разлил напиток в четыре бокала, – ну что ж…

– Ну что ж, – Вася поднялся ловля на себе немного раздраженный

взгляд мужчины, – в светлое будущее на советской скорости!

* * *

– Глеб! Уже оклемался?, – Сеня встревожено приводил в чувства напарника, – мы вообще-то к Шуре уже подъехали, – иномарка товарищей была припаркована у некоего отдаленного от цивилизации, частного жилого дома, посреди таких же коттеджей, особняков, где в воздухе туманом нависла тишина и спокойствие. Не было ни орущих неблагополучных семей, вшивых дворовых собак, вечных бездомных под градусом. Интересный контраст выходит, вроде только полчаса назад – центр, но сплошь и рядом тусклые хрущевки, а тут – “Царское Село”, отдаленный поселок, что своей дороговизной утирает нос Европейским пригородам, – так, ты оставайся здесь, я пойду к нему один.

– Ха!, – вскочил пухляш, – хер куда я самого тебя отпущу! Ты же мой напарник, Сеня!, – он ласково улыбнулся и вышел из машины, – пора проведать сего сынка депутата, ай!, – он словил подзатыльник.

– Я тебе говорю, Глеб! Ебаный твой хуй! Не начинай орать о своих мыслях на все пиздомудинское село! Тут везде камеры, псы, бдительные бабки, ебать их в сраку.

– Хорошо-хорошо, – парень полез в карман и достал оттуда сверток.

– Сука! Ты вообще тупой? Положи эту херню на место, – Арсен выхватил косяк из рук и бросил наркоту на землю, – нихуя ты сегодня больше не скуришь, – тарабанил он, танцуя лезгинку та только что отобранном приспособлении.

– Ок, – уверенно заявил Глеб подойдя к воротам. Ухватившись за ручку прискорбно обнаружил, что оная была заперта.

– А ну отойди!, – гаркнул Арсений, доставая ключи, – на всякий случай, – бормотал тот, развенчивая замок, – вот мы и внутри!, – ворота чудным образом открылись на распашку, а юные бандиты быстренько нырнули на территорию Шуры, и также поспешно закрыли за собой вход, – будто и не было.

– А вдруг его дома нету?, – спросил Глеб.

– Ага, он оставил свой ебанный Порш тут, и пошел пешком за три пизды колена по хлеб с молоком, пиздатая идея! Пойдем уже в этот треклятый дом, – он зашагал в сторону входной двери и позвонил в звонок, внутри раздалась песнь тропической птицы. Глухо.

Сеня повторил движение, но на этот раз раздраженно постучав.

– Может таки пошел за хлебом и молоком?

– Глеб, блять!

– Входите!, – голос Шуры раздался изнутри, – открыто!

– Так почему же тебе, сука, не подойти и не открыть, – продолжал бормотать Арсен.

– Мальчики! Подождите, а то мне надо принять ванну!, – за дубовой дверью раздавался голос Шурика.

– Ой, блять, это до послезавтра будет.

– Да ниче, Сеня, – утешал напарника Глеб, – как раз успеем осмотреться. Раскрытие персонажа через показ убранства его дома! Что же может быть банальнее?

– О чем вообще ты там бурчишь, шиз?

– Мысли вслух, мысли вслух.

А сама фурнитура особняка семейства Голобородько, представляла собой палитру модернизма в которую легкими движениями добавлялись нотки романтизма, барокко и даже сталинского конструктивизма. Элегантные формы, что наворачивались разными линиями, пританцовывая на стенах, потолках и полу. Обои – цвет летней яблони, в купе с вечным фруктовым омбре, создавали впечатление нахождения в эдемском саду с Иисусом в лице самого Александра. Ведь повсеместно были развешаны панно, портреты, дипломы, кубки, медали и другие утвердительные трофеи Шуры. Этот человек очень себя любил, говоря по-правде, было за что, ведь он сам как цветущая сакура, всем видом вселяет надежду в наступающий день.

– Как-то тут чересчур карикатурно, – Глеб расплылся в софе, – но здесь же живет сам Александр Голобородько…

– Ебать его в сраку, – Арсен расхаживал по комнате вглядываясь и оставляя отпечатки на наградах хозяина дома, – да стопудов куплено все!

– Кривозубые крестьяне мы, – понуро всмотрелся в обои пухляш, – вот мы таскаемся по всему Киеву, выполняем грязную работу и что с того? Если ли у нас та жизнь, ради которой так рискуем? Есть ли у нас та эфемерная свобода или мы просто криминальный сброд достойный только пожизненно заключения.