Завещание фараона

Казначей поклонился.

— Как прикажешь, о царица. Сколько человек охраны ты возьмешь?

Молодая женщина улыбнулась.

— Думаю, десятка будет довольно. Не к врагам же я еду! Через час будь готов, мы отправляемся. Я отдам необходимые распоряжения.

Кнопий едва сдержал улыбку. Получилось! У него получилось!

— Возможно, моя царица, ты взяла бы еще с собой и царевича? Ребенок подышит свежим воздухом, да и дяде будет приятно увидеть его…

— Нет-нет! — испугалась женщина. — Что ты! Так далеко, на лошади! Ирихит еще слишком мал. Фелла погуляет с ним в саду. Потом его надо будет уложить спать… Да и неизвестно, чем болен Менелай! При всем уважении к моему деверю, я не могу позволить ему в таком состоянии видеть Ирихита. Нет, Кнопий.

— Но…

— Нет, Кнопий, — раздельно произнесла царица, вставая со стула.

Казначей понял, что разговор окончен. Он поклонился и вышел.

Агниппа вздохнула. Да, дела придется отложить. Она позвала старшую рабыню и, быстро дав ей необходимые указания по хозяйству, велела вызвать к себе Проксиния.

Сообщив советнику, что должна уехать, она попросила его разобрать текущие дела без нее, оставив самые важные до ее возвращения, а сама пошла к сыну.

Царица вошла в просторную комнату, наполненную воздухом и светом. Теплый деревянный пол блистал чистотой, а обшитые деревом стены покрывали чудесные рисунки. Это была единственная комната в доме, не отделанная мрамором, поскольку Агниппа считала, что он слишком холодный для ребенка. У окна стояла детская постель, где сейчас лежал годовалый мальчик. Глаза его были закрыты, он спокойно и ровно дышал во сне. Рядом на легком стуле сидела Фелла.

Когда вошла царица, няня вскочила и, поклонившись, отошла к стене.

— Спит? — тихо спросила Агниппа.

— Да, о царица. Недавно уснул.

Молодая женщина улыбнулась.

— Потому что проснулся, наверное, раньше меня. Гуляла с ним?

— Да, о царица. Потом вот кашку поел, и сморило его.

— Хорошо. Я недолго посижу с ним, а потом опять уйду, — она печально вздохнула и одними губами добавила: — Ах, если бы Атрид был здесь…

Няня не услышала.

Агниппа села на стул рядом с ребенком. Она нежно смотрела на него, как может смотреть лишь мать. Разве осознавала она, как красива сейчас! Косы из-под покрова ниспадали до самого пола, лицо было озарено светом заботы и нежности, а глаза… В глазах матери все! Кто, взглянув на эту совершенную красоту и счастье, решил бы, что жить ей оставалось меньше месяца! Кто, посмотрев на мальчика, мирно спящего в своей кроватке, подумал бы, что ему суждено расти без матери! Без ее ласки и нежности, заботы и любви, без ее тепла. Кто решил бы, глядя на них — прекрасную и счастливую женщину и спокойно спящего ребенка — что время неумолимо отстукивает последние минуты счастья этой семьи! Все меньше и меньше…

В дверь постучали, и вошел Кнопий.

Агниппа побыла с сыном лишь пятнадцать минут.

— О царица, — тихо сказал казначей, — время ехать. Кони оседланы, солдаты и лекарь ждут.

Она стремительно поднялась. Сердце вдруг сжалось — и женщина стремительно повернулась к окну. Несколько долгих мгновений смотрела на Афины, открывающиеся отсюда, как на ладони, а потом быстро оглянулась на Феллу.

— Фелла! Я уезжаю. Присмотри за Ирихитом. Береги его!

Горло ее перехватило.

Агниппа склонилась над ребенком, нежно поцеловала в лоб — последний поцелуй матери! — и быстро вышла из комнаты. Знала бы она, что больше никогда не увидит своего сына, что навсегда покидает этот дом… Ей не суждено было быть счастливой.

Во дворе уже ждал Кнопий верхом на буланой лошади. Капитан десятка помог царице сесть — боком — на белого коня, который еще с границы Египта делил с беглецами все лишения. Сзади выстроился десяток воинов-гиппеев[5].

Отряд тронулся в путь.

Довольно быстро всадники оставили позади Афины и теперь, спустившись на каменистый пляж под скалами, ехали вдоль моря — и путь этот невольно пробудил в Агниппе неприятные воспоминания.

Сердце все больше щемило.

Она поймала себя на мысли о том, что словно прощается со всем окружающим, что в груди нарастает чувство непоправимого…

Но, в самом деле, не велеть же ей больному деверю самому добираться до Афин! На разбитом корабле.

Что за ерунда, в самом деле… Это даже в какой-то степени неуважение к Агамемнону — а его Агниппа уважала и любила всем сердцем.

Они проехали еще немного — и, обогнув выступ скалы, увидели вытащенное на берег финикийское судно.

— Кнопий! — крикнула Агниппа, останавливаясь и сжимая в ладони повод коня. — Это же финикийский корабль!

Кнопий понимал, что под Агниппой более быстрый конь, чем у него, да и десяток вооруженных гиппеев нельзя сбрасывать со счетов.

— Не знаю, о царица, — ответил он, и лицо его выражало живейшее удивление. — Корабль Менелая дальше. Этого судна утром здесь не было. Я его в глаза не видел.

— А не из тех ли ты, Кнопий, что ценят себя на вес золота? — насмешливо прищурилась царица. — А?..

— Я?! Что ты, моя царица! Да я самый преданный тебе человек во всей Элладе! Я на все готов ради тебя. Ты…

— Поменьше слов. Агенор, — бросила она через плечо командиру своего отряда. — Узнай, что это за люди.

— Слушаюсь, о царица!

Десятник коротко поклонился и с парой солдат отправился к финикийскому судну.

Увы, капитан был отнюдь не дураком. Он быстро сориентировался в ситуации — и, в самом деле, глупо было бы рассчитывать, что царица поедет куда-либо без охраны. Так что на этот случай у него все было продумано.

Агенор вернулся к Агниппе с известием, что да, это финикийский корабль. Недавно вышли из Афин и почти сразу обнаружили, что во время очистки днища оно было повреждено. Щель почти незаметна, и они рассчитывают ее наспех залатать тут, на берегу, прежде чем вернуться на починку в Пирей. Иначе потом придется воду из трюма выкачивать, а это дополнительные расходы, как-никак.

Агниппа невольно улыбнулась. «Расходы»… В этом все финикийцы!

Впрочем, капитан прав.

— Что ж… Тогда можем продолжать путь.

Она тронула узду своего скакуна.

Финикийское судно становилось все ближе… Вот уже нависло над головами, и тень его накрыла отряд.

Пронзительный свист стрел!

Агниппа едва успела оглянуться — чтобы заметить, как шею Агенора пронзили метким выстрелом. Захрипев, солдат рухнул с седла — как и его люди. Никто ничего даже не успел понять.

На лицо, зажимая рот, легла чья-то сильная ладонь, секунда — и вот царицу уже стащили с коня.

Кнопий!

Агниппа рванулась, как разъяренная пантера, и укусила руку державшего ее мерзавца. Он выпустил свою пленницу — и молодая женщина кинулась к своему коню.

Кто-то бросился ей наперерез…

Удар в живот!

В глазах потемнело…

В следующую секунду ее уже повалили на галечник, связывая руки и ноги, заткнули рот — и потащили на корабль.

Финикийцы действовали организованнее, быстрее и тише, чем египтяне. Во-первых, похищения людей были им привычны, а во-вторых, их не связывало никакое религиозное почтение к ее царской особе.

Агниппа, несмотря на путы, продолжала биться в руках своих похитителей, но ее быстро и почти бесшумно уволокли на корабль и бросили в трюм.

Следом на борт поспешно поднялся Кнопий.

Захрустел песок под днищем толкаемого на воду судна, потом у его бортов заплескались волны. Хлопнул парус, раскрываясь на мачте, мощные весла вспенили ударом темную поверхность моря — и стремительный финикийский корабль быстро полетел по волнам, устремившись своим острым носом в безбрежный простор. Он направлял свой бег к дельте могучего Нила…

Финикийцы, «дети ветра» — как они сами себя называли, — воистину были прекрасными мореходами, и уже через четыре часа высокий берег Эллады окончательно скрылся из виду.

[1] Гинекей — женская половина в домах древнегреческих аристократов.

[2] Гекатомба — жертвоприношение богам из ста быков.

[3] Эолия — тогдашнее название Фессалии.

[4] Метагейтеон — месяц древнегреческого календаря, соответствует второй половине августа — первой половине сентября. На момент событий романа — 2 сентября.

[5] Гиппеи — у древних греков воины-всадники. Считались элитными отрядами и состояли из представителей привилегированных классов.