Завещание фараона

Мгновенно были зажжены светильники, и зал ярко озарился.

Стража пока не появлялась, хотя наверняка пристально наблюдала за происходящим из своих потайных ниш. Но, поскольку ночной гость пока ничего не пытался стащить и никому оружием не угрожал, не вмешивалась, оставляя право решить дело управляющему.

Тот, полусонный, в кое-как напяленном хитоне с одним открытым плечом, шагнул к ворвавшемуся во дворец незнакомцу.

— Кто таков? — хмуро спросил раб. — Чего надо? Ты соображаешь, куда ты вломился посреди ночи? Перепил, что ли? — Он втянул воздух, чуть наклонившись к Мена. — Да нет, вроде трезвый… Как тогда тебе могла прийти в голову мысль ворваться в дом царя, нарушая священный покой владыки Эллады? Ну, подождал бы до утра…

Мена надменно вскинул голову и смерил управляющего холодным высокомерным взглядом — как истинный египетский вельможа.

— Не тебе, презренный раб, обязан я держать ответ, — сквозь зубы уронил он. — Я пришел к царю искать справедливости. Если же меня прогонят, я расскажу всем Афинам, что слухи о хваленой справедливости Агамемнона — ложь, и пусть лучше тогда по его приказу меня убьют! — По губам старого воина скользнула усмешка. — Но я надеюсь, что слухи о его благородном сердце и ясном уме — не простые сплетни. Пойди и позови его!

Раб отшатнулся и от изумления широко распахнул глаза.

— Сейчас?.. Ты все же не в своем уме, оборванец! Царь спит!

Глаза Мена сверкнули.

— Молчать, собака, или я обрежу тебе уши, — тихо, но так грозно произнес он, что управляющий ни на миг не усомнился в этом обещании.

— Хорошо, — нервно облизнув губы, со смесью страха и негодования ответил раб. — Если ты того желаешь, я разбужу царя. Но тебе же будет хуже, чужеземец!

— Об этом мы поговорим с Агамемноном. Ступай, пес!

Управляющий, со злостью то и дело оглядываясь, ушел, оставив незнакомца посреди стайки напуганных, полуодетых, ничего не понимающих рабов и рабынь.

Царь не спал. Он допоздна засиделся с Идоменеем за чашей вина и дружеской беседой и совсем недавно вернулся в свою спальню. Не успев толком уснуть, Агамемнон был разбужен криком и шумом внизу — поэтому управляющий застал владыку Эллады сидящим в кровати.

— Что случилось? — сразу спросил Атрид, едва раб переступил порог его спальни.

— Царь! — всплеснув руками, воскликнул тот. — Там явился какой-то чужеземный бродяга, который требует немедленной встречи с тобой! Сказал, ему нужна твоя справедливость, а иначе жизнь не мила. Никакие угрозы, никакие доводы не подействовали! Такой упрямый наглец!.. Я ему говорил, что нельзя нарушать твой покой, а он… — Управляющий глубоко вздохнул и облизнул пересохшие губы. — А он пригрозил отрезать мне уши, назвал собакой… псом… Кричал на меня! На меня, твоего управляющего! Великий царь, поставь его на место!

Глаза Агамемнона гневно сверкнули.

— Это тебя надо поставить на место, — сурово отчеканил он. — Неужели так трудно понять, что когда человек врывается к царю посреди ночи, угрожает его нерадивым рабам и заявляет, что ему немила жизнь, то это не ради забавы! Человек в отчаянии, ему надо помочь, а ты гонишь его вон, забыв священный закон Олимпийцев — закон гостеприимства и закон помощи молящему! Чтобы это было в первый и последний раз. Помоги мне одеться.

Через минуту Атрид был облачен в золотистую муслиновую тунику и во все царские регалии — точно так же, как для приема послов — львиная шкура на плечах, скрепленная на груди золотой круглой и выпуклой пряжкой, меч на поясе из дорогой кожи, царский жезл правосудия в руках, на ногах — высокие дорогие сандалии.

Теперь он мог сойти вниз.

А там между тем народа прибавилось. В мегарон набилось еще человек сорок челядинцев, и все неприязненно косились на Мена, негодуя на его дерзость. По толпе бежали недовольные шепотки, из-под насупленных бровей блестели осуждающие взгляды.

Мена держался гордо и независимо, словно стоял в зале один, а не посреди толпы хмурых рабов.

— И вот ведь хватает же совести! — выступила вперед сухонькая старушка, придерживая на груди простой гиматий. Ее седые волосы, наспех убранные под домотканую накидку, выбивались на морщинистый лоб. — И вот не стыдно совсем человеку! Это надо же до такого додуматься — вломиться к царю, кричать на весь дом… а ведь у нас гость! Царь Крита приехал! Что он подумает?

Мена обернулся к этой женщине и уже собирался что-то сказать, как она притопнула на него:

— А ты мне рот не затыкай, наглец! Ишь, зыркаешь! Да я Агамемнона вот этими руками вынянчила, а этот мне будет рот затыкать! Все скажу!.. И носит же земля таких невеж!

— Помолчи, Фелла.

Старушка ахнула, прижав сморщенную ладонь к губам, и умолкла. За этой перепалкой никто и не заметил, как в зал вошел царь. А Атрид, легко ступая, во время этого спора поднялся на свое возвышение и сел на трон — кресло хозяина дома и Эллады.

Стало тихо.

Толпа челядинцев немедленно отхлынула к стенам из центра зала, оставив там лишь Мена, и, прижав правую руку к сердцу, все почтительно поклонились.

Мена понял, что вошел царь.

Он стремительно обернулся — и замер, как пораженный громом.

— Атрид!

— Мена!

Эти восклицания вырвались у обоих одновременно, дав понять, что ни тот, ни другой не обознались.

На мгновение Мена забыл все. Он не верил собственным глазам. Атрид, простой юноша, пришедший к ним однажды ночью; Атрид, вкалывавший в их саду; Атрид, по уши влюбленный в Агниппу… Атрид — царь Эллады! Великий Агамемнон, разгромивший Персию и хеттов, мудрый политик, объединивший всю Грецию под своей властью, человек, известный всей Ойкумене, которого месяц назад чествовала вся Греция и все Афины — и которому Агниппа не поклонилась на площади…

Боги, не спит ли он?

Или от свалившегося несчастья он сошел с ума?..

А Атрид, увидев Мена, сначала покраснел до корней волос, представив, что тот может о нем подумать… но уже мгновенье спустя вся кровь отхлынула к его сердцу, и лицо побелело, став прозрачнее пены морской.

Мена не ворвался бы просто так к царю.

Агамемнон вскочил с кресла.

— Мена, что случилось?! — крикнул он.

Глаза его лихорадочно мерцали

Старик опомнился.

— Ца… Атр… — он не знал, как теперь обращаться к Агамемнону, и наконец просто сказал: — Агниппу украли египтяне!

Атрид похолодел. Ноги его подкосились, и он рухнул обратно в кресло.

— Послы Нефертити, — пробормотал он. — Я должен был сразу понять… Сегодня они просили меня разыскать вас. Я солгал им, но, видимо, кто-то все же сообщил!.. И я догадываюсь кто, — в голосе Атрида прозвенел металл.

— Какой-то высокий темноволосый аристократ, — ответил Мена.

Агамемнон криво усмехнулся и дернул щекой, словно у него болел зуб.

— Ипатий. — Губы его сжались. — Я своими руками убью этого мерзавца! — ладонь его легла на рукоять меча. Юноша вскочил.

Мена покачал головой и слегка улыбнулся.

— Не нужно, царь. Этот клинок оборвал его презренную жизнь. — Старик достал из-под плаща свое оружие и бросил к ногам Агамемнона. Остро наточенное ассирийское железо зазвенело на мраморных плитах.

Атрид спустился со своего возвышения, прошел через весь зал и, подойдя к Мена, положил ему руку на плечо.

И очень серьезно посмотрел в глаза.

— Мена, — заговорил он. — О том, что ты был первым советником фараона, я узнал лишь сегодня вечером. Но о том, что ты честный и благородный человек, мне известно давно. Ты убил Ипатия, оказавшегося предателем. Он был до недавнего времени моим первым советником. Пусть же первый советник фараона станет в Греции первым советником царя!

И, повернувшись к залу, крикнул:

— Начальника стражи сюда!

Не прошло и минуты, как перед Агамемноном склонился высокий крепкий мужчина в алой тунике и блестящем бронзовом нагруднике.

— Ты звал, о царь?

— Немедленно гонца в Пирей. Пятьдесят военных триер, самых быстроходных, к бою! Мы выходим в море. Мена, иди за мной! — уже на ходу бросил царь своему новоиспеченному ошарашенному советнику. Конечно, старый воин немедленно последовал за Агамемноном.

Во дворе их ждали свежие кони, а утомленного скачкой финикийского скакуна, на котором приехал Мена, уже заботливо увели в царские конюшни.

Не теряя ни секунды, Атрид и Мена вскочили верхом — и помчались в порт.

Далеко впереди, гулко отдаваясь в Длинных Стенах, звучал топот скакуна отправленного в Пирей гонца.

Уж чего-чего, а такого развития событий бывший лазутчик фараона не ожидал. Атрид вдали от посторонних глаз потерял все свое царское величие, и Мена мог видеть, насколько взволнован молодой человек. И старик прекрасно понимал владыку Эллады. Одна мысль сейчас владела ими обоими: «Лишь бы похитители не успели далеко уйти! Ищи их потом по всему морю от Афин до Дельты!».

Вот и Пирей.

Глазам изумленного Мена предстало невероятное зрелище: дорожки золотого света на черных волнах — и озаренные бесчисленными факелами пятьдесят громадных военных кораблей у пирсов.

С поднятыми парусами и спущенными на воду тремя ярусами весел.

Триеры удерживались у причалов лишь тонкими канатами — и ждали только приказа, чтобы лететь в море.

Атрид и Мена спешились и взбежали по сходням на высокую палубу первой триеры.

Царь поднялся на нос корабля.

— Отчаливаем! — коротко приказал он и одним взмахом меча перерубил канат, удерживающий судно у причала.

Огромный корабль словно чуть вздрогнул, покачнулся — а затем пирс застонал: пятьдесят военных триер разом оттолкнулись веслами от причала и, развернувшись, кильватерным строем за царской триерой, казалось бы, не спеша, величественно потянулись в море.

Когда причал остался далеко позади и все корабли обогнули мыс Пирея, тогда ветер с хлопаньем надул развернутые паруса, гребцы ускорили удары — и триеры полетели над ночным морем, легко и стремительно разрезая своими острыми носами темные волны.

Пена от весел кипела у бортов.

Такой скорости, такой слаженности Мена никогда прежде не видел! Семь с половиной тысяч весел на пятидесяти кораблях поднимались и опускались с механической четкостью, и ни одно не выбивалось из общего ритма. Парус над головой гудел от ветра, на лицо иной раз падали брызги, летящие из-под бортов — и их тут же осушал холодный поток встречного воздуха. Неотвратимо и быстро мчались корабли во тьме ночи, как сама судьба.

В открытом море триеры развернулись строем во фронт, словно загонщики, идущие с сетью на дичь.

Верно говорят, что Эллада — госпожа на море, а эллины — его хозяева! Никому не скрыться и не уйти от стремительных и грозных эллинских кораблей на его просторе. Через два часа, когда ночь отмерила всего лишь две своих трети, царь, все это время стоявший на носу триеры, заметил три белеющих во мраке паруса. С этого момента эллины взяли курс на них, и вскоре уже стало возможным различить сами суда — объемные униеры с широкими палубами и высокими надстройками над бортами. По плетеным корзинам для лучников, установленным на мачтах, и по высокому, характерному изгибу кормовой надстройки сразу становилось ясно, что это египетские военные корабли.

Заметив погоню, египтяне попробовали ускорить ход, что мало у них получилось, поскольку они и так шли на пределе. Триеры окружили их двойным кольцом, встав к египетским судам носом.