Лягушка Благородная

Кажется, это было резковато. Мне совершенно не хотелось обидеть его, просто... Ну, во-первых, приготовить что-то сам в условиях по-прежнему взрывоопасной кухни он бы не смог, тем более, что из продуктов у меня тут только набор юного кондитера. Во-вторых... я полагаю, что взрослый мужчина — а когда кому-то под две тысячи лет, приходится признать, что он уже не ребёнок — должен бы понимать, что создание идеального рецепта рамена является затеей идиотической. И не только потому, что даже две соседних луковицы могут отличаться во вкусовых нюансах — это я узнала в этом самом теле с нереальным восприятием. Скорее, значение имеет, кто и для кого готовил. Впрочем, мне бы не стоило лезть. И кто меня опять за язык тянул?

Франкенштейн вернулся как раз в тот момент, когда всё было готово. Оставалось только съесть. Я освободила для него немного места за столом, а потом спохватилась:

— Ох, это не совсем... — я задумчиво посмотрела на него. — Может, подать в ореховой гостиной?

— Ореховой... гостиной? — с паузой переспросил Франкенштейн. — А разве Мастер не в гостиной?

— Ну да, но он облюбовал большую. А всего на этом этаже их одиннадцать, — я чуть нахмурилась. — Ты не знал?

— Мастер не говорил, а я не спрашивал, — поник он. — Этими комнатами не пользовались, и я лишь присматривал за порядком.

— Ореховая гостиная очень уютная в это время дня, — улыбнулась я. — Пойдём.

Ну, как бы, при таком размере поместья и количестве комнат кормить гостя в уголке на кухне, заставленной печевом, определённо моветон. Это даже я способна понять. Так что тележка мне в помощь, и покатились. Франкенштейн уныло плёлся за мной. Надо бы выяснить, чего с ним. Собственно, зачем задавать неудобные вопросы, когда можно бестактно влезть в голову? Эмнхм... Этого великовозрастного детину тревожит, что я отнимаю его хлеб. По крайней мере, не депрессует из-за моих слов. Впрочем, он ведь умный, наверняка, догадывался и сам.

Ореховая гостиная представляла собой относительно небольшую комнату. Ну, относительно других комнат особняка. А так она была чуть меньше гостиной Франкенштейна. Всё в ней было изготовлено из орехового дерева: по стенам объёмные панели, имитирующие листву, на дощатом полу сочно-зелёный ковёр, вокруг изящного столика четыре стула, напротив — обтянутый коричневой кожей диванчик. Довольно минималистично в плане мебели. Я расставила тарелки и шевельнула пальцами, чтобы еда была правильной температуры.

— Приятного аппетита, — улыбнулась я, когда он, наконец, сел. — Чай или кофе?

— Я сам, — устрашающе улыбнулся он.

— Не буду настаивать, — сдалась я и удалилась.

А вернулся на кухню Франкенштейн в компании Рейзела. План заключался в том, чтобы прекратить пирожковое буйство и перейти ко второй серии блендерения мозгов. Ох, Франкенштейн-Франкенштейн. Они остановились у самого входа и с безмерным вниманием осмотрели содержимое кухни.

— Каджу-ним, — осторожно начал Рейзел, — вам не кажется, что вы слегка увлеклись?

— Да? — я рассеяно осмотрела кухню по их примеру. — Но это же на чаепитие после суда, — «это на новый год!»

— И всё же, Родела-ним, — подал голос Франкенштейн, — вам не кажется, что на этом стоит остановиться?

— Вы оба так думаете? — я печально вздохнула, и они облегчённо закивали. Оскара мне! — Ну, раз так... Я просто хотела сегодня для нас ещё сделать любимый крепвиль Рейзела, но если вы считаете, что всего этого более чем...

Шалость удалась! И Рейзел, и Франкенштейн смотрели на меня теперь щенячьими глазами и молча исторгали мысленные волны с мольбами всё же приготовить его. Резко сменить своё мнение они, как мужчины, всё же не могли, но отказаться от блинного торта было выше душевных сил Рейзела, потому что это его любимый торт — по крайней мере, в моей версии этого бреда; а Франкенштейн — потому что это любимый торт Рейзела, а значит, необходимо было выяснить, что это такое и как его готовить.

— Каджу-ним, — Рейзел сделал с полшага ко мне, — может быть, если к вечернему чаю сегодня, то торт не будет лишним?

— Пожалуй, что не будет, — как будто неохотно согласилась я. — Франкенштейн?

— Не будет, — кивнул он.

— Вот и прекрасно, — я улыбнулась и принялась за крем. — К слову, давешняя лекция была удивительно познавательной. Я правильно понимаю, что у электрического переменного тока и молнии одна природа?

— Да, — кивнул учёный, наблюдая, как я пальцем пробую крем.

— Ну тогда, если людям пальцы в розетку лучше не совать, то нам это, напротив, показано... Сахара мало... — в той, другой жизни я часто вела разговоры подобным образом: вставляя комментарии о том, что делаю, поперёк другой совершенно темы разговора. — Это будет самый простой способ.

— Молния? — внезапно переспросил Франкенштейн.

— Да. Это чистая энергия. Свежая, бодрящая, острая, — я вздохнула. — Буря или ураган куда эффективнее выхода вулкана, но никогда не узнаешь, где ударит. Разве что повезёт.

— Однако, электричество в сети имеет куда меньшую мощность, чем молния, — задумчиво произнёс он.

— Значит, нужно просто больше времени на зарядку, — я пожала плечами.

Я озадачила Франкенштейна тем, чтобы перенести ассортимент небольшой пекарни в погреб. Я бы припрягла и Рейзела, но стоило мне заикнуться об этом, как его контрактор практически выставил его с кухни, увещевая, что легко справится сам. Я только изогнула бровь. Трудотерапия, как мне казалось, имела бы скорее положительный эффект. Но чёрт с ним — он уже взрослый.

Когда торт был готов, я поставила его на большой кухонный стол и движением пальцев прибрала бардак. Волшебно просто. Фартук занял своё место на крючке — интересно, а когда в прошлом Франкенштейн здесь готовил, он использовал это чудо в оборках или у него было что-то попроще? Или он обходился без подобной приблуды? Мука, надо заметить, исчезла не только из кухни, но и с моего платья и волос. Хоп — и всё чисто, прибрано, красиво. Но полежать в ванне я бы всё равно не отказалась.

Франкенштейн проделал последний рейс, спрятав в холодном месте кексы с изюмом. Не знаю, чего он ожидал, но выглядел он озадаченным, когда кухня оказалась сверкающей чистотой без муки и иных следов готовки. Я присела за стол и задумчиво смотрела на торт, на котором даже навертела несколько розочек из ажурных — считай, неудавшихся — блинов. Он присел напротив.

— Родела-ним?

— М? — я подняла на него глаза.

— Могу я задать вам личный вопрос? — он переплёл пальцы в замок перед лицом и смотрел на меня, не моргая.

— Задать — можешь, — устало отозвалась я. — Получить ответ — как получится.

— Почему вы не выставили Ро... от... его? — очень Франкенштейну не хотелось ни уважительно его называть, ни признать отцом Рейзела.

— Ты понимаешь, какое дело, — я невольно растягивала слова, — у меня не было особого выбора-то. В Лукедонии не было и нет института расторжения брака. К тому же, это ведь техническое решение. Расклад был такой — я либо жена Рожела, либо влачу долг ноблесс до скончания времён, — я задумчиво поджала губы. — Ну, был ещё вариант прикончить его, и тогда мироздание подняло бы отца из могилы, но тут было два жирных но: во-первых, я не в праве использовать силу для себя, а во-вторых, Раскел-ним и так отдал миру очень много.

— Но в итоге вы его упокоили, — он продолжал прямо на меня смотреть.

— Да, разумеется, — я кивнула. — Но ко мне и моим чувствам это не имело ни малейшего отношения. В конце концов, как брата я его любила и не хотела отправлять его в вечный сон. Зачем мы говорим об этом?

— Мне показалось, что вам нужно поговорить с кем-то, — мужчина чуть сощурился.

Я мрачно рассмеялась. Он был прав. И вряд ли представлял себе, насколько. И не только Роделе нужно было поговорить с кем-то, но и мне самой было бы неплохо вы... не знаю... выплакаться? Но я бы не смогла сказать ему ни слова об этом, даже если бы попыталась. Максимум — вымочить рубашку слезами, ничего не объясняя. Впрочем, должна признать, что не только у маленькой напуганной меня были причины рыдать. Родела получилась не просто персонажем с изюминкой или чудинкой. Это был самый натуральный изюмовый кекс. И не такой, какие Франкенштейн унёс в погреб — Кадиа Этрама Ди Родела была кексом с изюмом с фабрики Вилли Вонки.

— Ты прав, — наконец выдавила я. — Но я не думаю, что готова и хочу этого. — И могу. Главное, что я не могу.

— Я уверен, что вы сможете поговорить с кем-то позже, — осторожно заметил Франкенштейн. — Поверьте, станет легче, если поделиться.

— О? — я вскинула брови. — А что насчёт тебя? Не хочешь поделиться?

— Я...

— Каджу-ним, — в дверях нарисовался Рейзел, — мы будем пить чай?

— Да, конечно, — я поднялась, печально улыбнувшись Франкенштейну. — Думаю, красная гостиная подойдёт. Ты же помнишь, где она находится?

Он кивнул и вышел. Что ж, разговоротерапию придётся ненадолго отложить. Или надолго. Это уж как пойдёт.