На пути к мышлению или интеллектуальные путешествия в страну Философию

Вторым признаком знания по Платону является то, что человек не только знает о чем-то, но и может научить другого этому знанию (в нашем примере - может объяснить). Речь идет об определенных процедурах (методологии) получения и передачи знания. В диалоге «Ион» Сократ спрашивает поэта Иона, как тот создает свои стихи. Ион - хороший поэт, но он не может объяснить, не может научить, как писать стихи. Таким образом, по Платону наука или знание (будем здесь употреблять эти слова как синонимы, ведь греческое epistêmê означает и первое, и второе) имеет два главных свойства: (1) обоснованность и (2) определенные процедуры передачи знания другим людям, его транзитивность. Понятно, что здесь возникает много вопросов: о различных способах (процедурах) обоснования и различных способах обучения. В диалогах Платона много внимания уделяется этим вопросам. Тем не менее, уже здесь, в этих простых тезисах, содержится источник всей истории науки, все теории науки и теории обучения.

Сегодня большинство философов разделяет позицию Платона относительно определения природы знания. Знание определяется как «истинное обоснованное убеждение» (по-английски - justified true belief). Русским словом «убеждение» я передаю английское существительное belief. Но belief может обозначать также и верование, и мнение. Это многозначное слово. «Убеждение» употребляется здесь как базовый термин, с которым работает современная теория познания. Однако русское существительное «убеждение» указывает на сознательное и активное отношение к чему-либо, обозначает сознательную позицию. В отличие от него английское belief является нейтральным термином. В англоязычном контексте «иметь убеждение, что X», это просто «считать, что X». Например, Петр говорит Марии: «я считаю, что ты сердишься» или «я считаю, что сегодня был хороший вечер». К сожалению, в русском языке нет слова «считание» или чего-то подобного (можно сказать «я полагаю» и говорить о «полагании», но это будет слишком замысловато). А «верование» и «мнение» имеют определенные оценочные коннотации. Поэтому для обозначения нейтрального отношения к фактам, событиям или обстоятельствам русскоязычный вариант «убеждение» представляется наиболее приемлемым.

Приведенное трехчленное определение (обозначение знания как justified true belief) иногда называют стандартом анализа проблемы истины. Поэтому сосредоточим наше дальнейшее рассмотрение на вопросах (1) свойств наших убеждений, (2) истины и (3) обоснования. Соответственно, в дидактической части будут рассматриваться (1) эпистемологические истолкования природы знания, (2) теории истины и (3) теории обоснования.

2.4 Вопрос об истине в плоскости повседневной жизни

Вопрос об истинности и ложности возникает уже на уровне нашего обыденного опыта. Осознание того, что другие люди могут ошибаться и что у них есть собственные основания для ложных убеждений, - это важный этап развития каждого ребенка.

Попробую объяснить свой тезис. У многих из нас есть домашние животные. Я, например, люблю собак. Мне хорошо известно, что собаки могут интерпретировать поведение и мимику своих хозяев. Но означает ли это, что собака понимает, что у хозяина на уме? Представьте себе ситуацию, что вы купили вкусные пирожные и оставили их на столе. Вы вышли на некоторое время из квартиры, а когда вернулись, то увидели, что пирожные исчезли. Вы думаете, что их съел ваш песик. И вот вы, возведя перст к небу, с суровым выражением лица громко отчитываете пса такими примерно словами: как же ты мог поступить так коварно, почему не оставил мне хотя бы одно-единственное пирожное и тому подобное. Предположим, что это не собака съела пирожные, а это вы просто забыли, что положили их в холодильник. Что о вас подумает бедный песик? Он будет понимать, что вы его отчитываете, что вы им недовольны, что вы ему угрожаете, но он не знает причины вашего поведения. Почему? Потому что животные не понимают оснований ваших ложных убеждений. Они не понимают причин, по которым вы можете ошибаться.

Точно так же трехлетние дети еще не знают оснований ложных убеждений других людей. В своей книге «Иллюзия Я»[72], Брюс Гуд приводит несколько примеров, иллюстрирующих этот факт. Представим себе, что вы показываете мне коробку из-под конфет и спрашиваете: что в ней? Я отвечаю: конфеты. Тогда вы открываете коробку и показываете, что в ней лежат цветные карандаши. Трехлетний ребенок допустит ту же ошибку, ведь это коробка из-под конфет. Но если вы спросите меня, что ответит мой сосед на подобный вопрос, то я буду знать, что, скорее всего, он сделает ту же ошибку, что и я. Ведь я понимаю основания его возможной ошибки. Его рассуждения будут следовать схеме, которую мне легко воспроизвести.

Зато трехлетний ребенок будет считать, что мой сосед (или кто-нибудь другой) ответит, что в коробке карандаши. Ведь ребенок уже узнал о содержимом коробки (там карандаши) и поэтому считает, что и другой человек обязательно даст правильный ответ. Ребенок не понимает, что кто-то может ошибиться, прийти к ложным выводам. Однако примерно в четыре года большинство детей уже понимает, что другие люди скорее всего будут отвечать, что в коробке конфеты, если их спросить о ее содержимом.

«Дабы доказать наше понимание того, о чем на самом деле думает другой человек, надо доказать, что мы способны распознавать, когда он придерживается ошибочных или ложных убеждений. Убеждение - это просто идея, которую мы считаем истинной. Но иногда мы ошибаемся. Если вы можете понять, что кто-то придерживается ложного убеждения, значит, вы можете представить, что именно человек думает, даже если его мысли неверны с точки зрения фактов. Это достаточно тонкий уровень проникновения во внутренний мир другого человека»[73].

Как видим, прогнозирование чужого поведения, понимание оснований и мотивов чужих решений, является важным этапом развития личности. Получив такой опыт, ребенок будет изобретательнее в ситуациях, когда захочет ввести в заблуждение своих родителей или друзей. Если вы понимаете, что человек может иметь ложные убеждения и понимаете основания ложных убеждений, вы способны искусственно манипулировать убеждениями других людей. Эта способность к социальным манипуляциям и воспроизведению ложных оснований чужого мышления является неотъемлемым элементом интеллектуальной зрелости. Недаром мудрость в древности часто связывали с хитростью. Вспомните, как Одиссей перехитрил циклопа Полифема. Циклоп, хотя и был сыном Посейдона и нимфы Фоосы, однако мыслил довольно примитивно и поплатился за это своим единственным глазом.

Собственно, идеология и пропаганда пользуются этой базовой способностью человеческого понимания идти ложными интеллектуальными ходами. Манипуляторы превращают нашу силу (строить модели вероятного хода событий, домысливать, предполагать) в нашу слабость (подталкивают нас к якобы правильным мнениям или правильным решениям). Пропагандисты сознательно создают основания ваших ошибок, искусственно манипулируют схемами ваших рассуждений. Контрмерой против пропаганды может быть только осознание оснований и мотивов пропагандистской логики. Это также предполагает осознание разницы между истиной и ложью, а также умение обосновывать и опровергать конкретные тезисы и идеи.

Точно так же мы можем помочь другим прийти к правильным выводам. В повести Честертона «Сапфировый крест» отец Браун подозревает, что его коллега-священник на самом деле - мастер перевоплощения, известный и коварный вор по имени Фламбо, который хочет похитить драгоценный сапфировый крест. Однако у отца Брауна есть только подозрения, но нет прямых доказательств. Поэтому он, сопровождая коллегу-священника по улицам и заведениям города, оставляет необычные следы (обливает супом стену кафе, насыпает соль в сахарницу, разбивает стекло, рассыпает яблоки и т. п.), с тем чтобы известный французский детектив Аристид Валантен (который приехал в Британию специально, чтобы разыскать Фламбо) мог бы по этим удивительным знакам найти их и, в конце концов, обезвредить негодяя - в тот самый момент, когда Фламбо в безлюдном парке открывает свое истинное лицо и угрожает отцу Брауну силой отобрать у него крест.

В своей жизни мы почти ежедневно оказываемся в ситуациях, когда вопрос об истине и лжи представляет прямой практический интерес. Это означает, что исследования истинности языковых высказываний, философские теории истины имеют непосредственную связь с нашей практической деятельностью - от самых обыденных ситуаций вплоть до таких сфер, как наука, политика и право.

2.5 Вопрос об истине: языковой контекст

Связь вопроса об истине с ежедневными практическими интересами не всегда очевидна по причинам, имеющим сугубо языковую природу. Очень часто там, где возникает проблема истинности наших высказываний, мы употребляем отличающиеся друг от друга речевые обороты. Например, мы можем реагировать на какое-то утверждение нашего собеседника вопросом: «ты действительно так считаешь»? Читая новые исторические исследования, мы спрашиваем: действительно ли 5 апреля 1242 года Александр Невский разбил на Чудском озере ливонских рыцарей? Было ли в действительности такое событие или это просто миф? Мы говорим о правдивой или неправдивой информации, о правде или лжи в заявлениях какого-нибудь политика. Точно так же в суде от свидетелей требуется говорить «правду и только правду». Мы говорим о настоящей дружбе, интересуемся, настоящий ли это сыр или осведомляемся, настоящий ли отец Петр (вопрос об установлении факта биологического отцовства и вопрос о том, хороший ли он отец).

Все эти обороты в различных контекстах имеют отличающиеся значения. «Настоящий сыр» может означать «качественный сыр» или «сыр, в котором основой является действительно молоко, а не пальмовое масло». Выражение «настоящий отец» может означать, что Петр заботится о своих детях, любит их и старается их хорошо воспитывать. Когда мы говорим, что Мария - настоящий музыкант, мы имеем в виду, что она хороший музыкант. Также мы говорим, что врач поставил верный или правильный диагноз, или что Анна верно или правильно поняла слова Дмитрия.

Что объединяет эти различные речевые обороты? Несмотря на различия значений и контекстов, их объединяет то, что в них говорится о соответствии между нашими высказываниями и самой действительностью. Проблема истинности или ложности возникает на уровне высказываний о реальности, когда мы пытаемся что-то утверждать или отрицать, оценивать или описывать. Спрашивая собеседника: «ты действительно так считаешь?», мы стремимся услышать подтверждение с его стороны («да, я утверждаю именно это», «я так считаю», «я говорю это всерьез» и т. д.). В случае с Ледовым побоищем нас интересует, насколько исторические сообщения или гипотезы соответствуют реальным историческим событиям. В случае с информацией в СМИ или со словами политика мы стремимся проверить, насколько эта информация или эти слова соответствуют фактам. Интересуясь, настоящий ли сыр нам предлагают, мы хотим получить реальный продукт, а не подделку (точно так же мы хотим купить вино, а не напиток, произведенный из «винных материалов»). В высказываниях о настоящем отце, о настоящем друге или о настоящем музыканте, мы вводим еще измерение определенных устоявшихся стандартов и определенных хорошо выполняемых функций. Например, несмотря на то, что Петр - биологический отец ребенка, ведет себя он не как настоящий отец (не воспитывает своего ребенка, не заботится о нем и т. п.). Точно так же Мария, хотя и играет на фортепиано, но не является хорошим (настоящим) музыкантом. Здесь «настоящий музыкант» не обязательно тождественен с «профессиональным музыкантом», ведь мы знаем немало хороших музыкантов-любителей. Точно так же Шерлок Холмс не является профессиональным детективом, но он хороший детектив. Наконец, верный или правильный медицинский диагноз означает адекватное определение болезни.