Третий ангел

2.

Девятилетняя Дусенька, баловница и отцова слабость, всю дорогу радовалась тому, что они покинули скучный Дмитров и едут, наконец, в Москву. Маменька разрешила ей надеть ни разу не надёванный лазоревый душегрей, и теперь Дусенька недоумевала, почему маменька не дивится тому, какая она хорошенькая в новом душегрее, и почему молчит, поникнув головой, батюшка. Обидевшись, Дусенька стояла, выпятив животик и обиженно оттопырив губу, снизу вверх озирая обступивших их чёрных людей. Потом она увидела дядюшку-государя в монашеском платье и, как учила маменька, низко поклонилась ему. Но дядюшка был сердит и даже не поглядел на племянницу. Он смотрел на батюшку и что-то ему выговаривал...

Взяв из рук Малюты чашу, царь протянул её Старицкому.

— Этим ты хотел меня угостить? Испей сам!

— Руки на себя накладывать не стану, — хрипло проговорил Старицкий. — Хочешь казнить — казни. На тебе будет моя кровь, Каин!

— Ну, как знаешь, — хладнокровно усмехнулся царь. — Хотел тебе полегчить по-родственному. Коли так, не прогневайся, ежели мои ребята с княгиней позабавятся. Да и дочка у тебя уже заневестилась.

Мужество сразу оставило князя. Задрожав нижней челюстью, он опустился на колени.

— Дочь пощади, Иван! Ты ведь тоже отец.

— А ты моих детей пощадил бы, ежели бы я не выжил тогда? — прошипел царь. — Твоя мать Ефросинья их бы своими руками передушила! Скажешь, не так?

— Встань, князь, — подала голос княгиня. — Кого просишь?

Твёрдой рукой княгиня взяла чашу, отпила сама, ласково пошептав на ухо, дала выпить дочери, потом протянула чашу мужу, а когда тот выпил, утёрла ему губы платком и крепко поцеловала.

Яд был скорый. Царь со звериным любопытством наблюдал за его действием. Девочка почти не мучалась, княгиня, задыхаясь, пыталась ногтями разодрать себе шею, князь долго катался по полу в корчах. Наконец все трое затихли.

Царь вышел на крыльцо. Внизу жалко грудились люди Старицких, ближние слуги, мамки и няньки. Царь тяжело посмотрел на них, потом перевёл взгляд на кур, бродивших по двору.

— А ну, бабы, наловите мне кур к обеду! Которые поймают, тех помилую. А чтоб гоняться сподручней — скидайте одёжку!

Весёлым гоготом встретив царёву шалость, опричники мигом сорвали с женщин одежду, подкалывая саблями, погнали по двору. Обезумев от страха, стыда и боли голые, простоволосые бабы и девки кинулись ловить, но отчаянно клохчущие куры не давались в руки, пропархивали меж ног.

Вдоволь насмеявшись, царь махнул рукой. Опричники подняли луки и, похваляясь меткостью, в минуту утыкали женщин стрелами, как ежей.

...В тот же день царь снарядил опричников в Белоозеро, где в Горицком монастыре жила насильно постриженная Ефросинья Старицкая. Вместе с княгиней добровольный постриг приняли все её ближние боярыни. В келейной тишине монахини занимались золотым шитьём и достигли такого искусства, что заказами монастырь был завален на год вперёд.

Ночью ворвавшись в монастырь, опричники согнали всех монахинь вместе с Ефросиньей на речные струги и повезли по Шексне. В дороге старая княгиня от кого-то узнала о гибели сына, невестки и внучки и в тот же миг помешалась, с воплями кидалась на опричников, царапалась как дикая кошка. Стало ясно, что дальше везти её нельзя, и командовавший опричниками Пётр Зайцев приказал затолкать вместе с Ефросиньей всех монахинь и слуг в походную баню на корме струга. Потом баню затопили, заткнув тряпками дымоход. Примерно через полчаса всё стихло.

Со Старицкими было покончено. Пал последний удельный князь, перевернулась последняя страница Руси великокняжеской.