Третий ангел

3.

Весь октябрь кружил над Слободой багряный листопад. В холодных сумерках всходила над низким небом зловещая красная звезда — звезда Малюты Скуратова. Опричнина опутала страну липкой паутиной тайного сыска, а посередь этой паутины огромным рыжим пауком сидел Малюта, чутко ловя толчки очередной зазевавшейся мухи.

Дурной болезнью поразила Русь всеобщая страсть к доносу. Великий стук не смолкал в городах и весях. Брат доносил на брата, слуга на господина. Кто-то мстил, кто-то завидовал, чаще всего алкали чужого добра. Роковое «слово и дело!» могли вскричать в кабаке, посередь степенной беседы, в горячке торгового спора.

Гибель Старицких взбудоражила многих. Вся паутина тайного сыска ходила ходуном. Позабыв осторожность, люди оплакивали Старицких как невинно убиенных. В заговор мало кто верил. Одни говорили, что князя оклеветали его же рабы, другие поминали мучеников Бориса и Глеба, за спиной царя возникла чёрная тень Святополка Окаянного. Прошелестел слушок, что Иван — выблядок, что зачала его Еленка Глинская в блуде с князем Овчиной, потому де и казнил законного наследника. Слыша про себя такое, царь приходил в неистовство, яростно кидался в розыск. За весь октябрь ни разу не выехал на свою любимую охоту по чернотропу. Жирел в бездельи пёс Сапсан, славящийся тем, что в одиночку брал средних размеров медведя.

Зато не знал покоя Малюта, едва успевая рассылать летучие отряды опричников, привозивших всё новые спелёнутые жертвы. Тёмные страшные дела деялись в подземных тюрьмах Слободы. Дни и ночи проводил Малюта в допросах, превосходя самого себя в пыточной изощрённости. Один его взгляд исподлобья, взгляд, в котором не было ничего человеческого, внушал людям животный страх и смертную тоску. Но сильнее всего действовала ухмылка. Медленно раздвигались толстые сырые губы, обнажая жёлтые клыки, и всё бугристое лицо освещалась свирепой радостью предвкушения крови. От этой ухмылки даже закалённые воины превращались в покорных овец, втягивались в жуткую игру палача и жертвы.

Василий Грязной в ту осень тоже выбился в начальники. У него прорезался дар дознавателя. Малюта был туг на слова, а потому охотно свалил на Грязнова всю сыскную писанину. Наторевший в охотничьих байках, несусветный враль и балагур Васька ныне сочинял изменные дела. Розыскное дело пришлось ему по нутру: та же охота, токмо на людей. Опять же прямая выгода. Часть конфискованного у арестованных отходила в опричную казну, часть оседала в карманах следователей. А поелику розыск предшествует пытке, то Грязной оказался даже чуток поглавнее Малюты, ибо Ваське царь поручил Розыскной опричный приказ, а Малюте достался Пытошный.

Именно в руки Грязнова попал донос, которому суждено было стать началом изменного дела, пред которым померкли все прочие.

Жил в Великом Новгороде подъячий Антон Свиязев. Обыкновенный был человечишка, умом недалёк, однако ставил себя высоко, середь других подьячих держался на особь. На беду свою был Антон разговорчив не в меру, любил прихвастнуть.

И дохвастался.

Когда пришла в Новгород весть о страшной участи Старицких, и весь город судачил об убиенных, как всегда не в меру разговорился Антон, жалел Старицких, ругал опричников, и между делом туманно обмолвился про некую «польскую память». Тотчас навострил уши подъячий Павел Петров, давно державший зуб на гонористого собрата. Недолго думая, настрочил донос и отправил в Поместный приказ. Там донос прочитали, а коль скоро речь шла про заграницу, передали от греха в опричнину, где в него намертво вцепились Грязной и Скуратов.

...Антона Свиязева опричники взяли прямо в приказной избе посреди Детинца. Выросли на пороге трое чёрных, схватили подъячего под микитки и исчезли. Бить начали уже в дороге, утомясь битьём, кидали подъячего поперёк лошади лицом вниз и везли дальше, смердящего, парализованного ужасом. Когда привезли в Слободу, Свиязев был уже готов на всё. Для начала оговорил своих начальников — главных новгородских дьяков Андрея Безсонова и Кузьму Румянцева, вспомнил всё, что они говорили про Старицких, про опричнину, про самого царя. Потом без передышки начал оговаривать всех подряд, лишь бы не мучили. Сидел он на бойком месте, народу через него проходило много, словом, оказался Свиязев для следствия сущим кладом, а потому его берегли, сильно не увечили. Допросы крутились вокруг «польской памяти».

На самом деле история эта была давняя, молью траченая. Интригу сию придумал князь Курбский вскорости после побега. Получив от литовского короля богатейшее поместье, решил князь порадеть принципалу, направив по своей дорожке в Литву знатнейших бояр и лучших воевод. Сманивать их послали дворянина Ивана Козлова, снабдив его королевскими письмами с приглашениям оставить кровожадного деспота, который не умеет ценить благородных бояр, и перейти на службу королю. Большинство адресатов родину оставить не пожелали, сами сообщили царю про искусительные письма, прозванные тогда польской памятью. Царь их за это обласкал, расчувствовался, и... взял на подозрение. Неспроста Курбский к ним обратился, значит, есть за ними что-то. Козлова изловили и посадили на кол, а всех адресатов, получивших письма, одного за другим повырезали. После казни своего лазутчика королевская секретная служба решила больше не рисковать людьми, предпочитая подбрасывать подмётные письма в людные места.

Объявилась «польская память» и в Великом Новгороде. Улещала она всех граждан новгородских во главе с архиепископом отложиться к Литве, поминала старые времена, когда Господин Великий Новгород воевал с Москвой, ни перед кем шапки не ломал, когда княжил в нём литовский князь Михайло Олелькович.

Обнаружили новгородцы подмётную грамоту на Торгу и тотчас сплавили её от греха подале в съезжую избу. Дьяки Андрей Безсонов и Кузьма Румянцев всполошились и отправили опасную бумагу в Поместный приказ боярину Василию Степанову с припиской от себя, что де новгородцы царю-батюшке верные, а на литовского короля плюют и негодуют. Василий Степанов напугался ещё пуще (дело было в самый разгар казней) и самолично отнёс «польскую память» в опричную канцелярию.

Про неё-то и вспомнили Грязной и Скуратов, когда закрутилось дело Старицких. Соединив два дела в одно, получили заговор да какой! Ясней ясного: хотели новгородцы посадить Старицкого на трон, а сами отойти к Литве. И хоть не все концы вязались, но охотники уже чуяли редкую добычу — богатейший на Руси город.

Под пытками Свиязев послушно подтвердил всё, что от него требовалось. Заодно уж оговорил своего благодетеля боярина Василия Данилова, мол, и он был сговоре с новгородцами, чтобы сдать город Сигизмунду. В благодарность за это Малюта не стал его дальше мучить, а только легонько приобнял за голову так, что, хрустнув, сломались шейные позвонки. Глухой ночью на всякий случай прикончили всех арестованных по делу Старицких, а с ними повара Моляву, его сына и всех кто ездил тогда в Нижний.

Теперь можно было затевать то главное, ради чего Скуратов с Грязным заварили ту кашу...