Золото

12

С того дня, когда швейная машинка поселилась в квартире, Мигалов испытывал мучительное состояние. Водовозу Лидия отказала в его присутствии, пришлось молча уйти из прихожей, с хозяйкой тоже при нем вышел разговор о том, чтобы она больше не готовила для них и даже не подавала самовар. Статьи! За них приходилось ежеминутно краснеть, и теперь уже не за качество, — Лидия давно перестала интересоваться ими, — а за то безделие, причиной которого были они. Чего стоило видеть, как она целыми днями крутит ручку машины, — от быстрого движения голова ее часто-часто тряслась. Невозможно было что-либо делать под однообразный стрекочущий звук, проникающий в самую глубину сознания. Он бродил по комнатам в ожидании минуты, когда можно было бы спокойно написать строчку. А это бывало редко: Лидия почти никуда не выходила из дома. Выручала его необыкновенная память. Он когда-то окончил всего-навсего городскую приходскую школу, но то, что слышал, видел, прочитал где-либо, подумал когда-нибудь или почувствовал, оставалось в нем целиком. Он сочинял статьи, волнуясь конечной целью. Представлял, как его статьи будут читать, как будто слышал, кто что будет говорить о них. Ходил по комнате и сочинял. Фразы отпечатывались в памяти, как на листе бумаги. Переставлял слова, вычеркивал… А когда выпадала подходящая минута, садился и быстро исписывал листы торопливым неровным почерком без помарок. Донимали его орфографические ошибки. Тут он чувствовал себя совсем слабым и очень стыдился этого. Эти ошибки держали его за руки. Он давно бы, может быть, понес свои статьи в газету, но стоило взглянуть на помарки, которые в первое время ему понаделала Лидия, и решимость исчезала. В новых работах ведь столько же ошибок!

Он был самолюбив. Самолюбие тормозило и в то же время вдруг толкало. Словно воз, из-под которого вынули башмак{27}, он летел вперед. Он стискивал зубы и давал себе слово доказать Лиде, что на что-то способен. Уступить без боя ее и новую жизнь, в которой уже поселился, казалось немыслимо. Урывками переписав статьи начисто, чувствуя жуткие пустоты на тех местах, где чутье подсказывало какие-то знаки препинания, он решил наконец пойти в редакцию газеты «Наш путь» и предложить свои статьи и очерки. Ведь сама же Лидия говорила, что некоторые из них вполне подойдут для газеты…

Но решить одно, а решиться совсем иное. Прошло несколько дней, прежде чем он оделся и вышел. Медленными шагами добрел до деревянного полутораэтажного дома с небольшой вывеской: «Редакция газеты «Наш путь», прошел мимо. Вернулся, заглянул в открытую дверь, словно в зияющий спуск затопленной шахты, и опять миновал крылечко. День стоял пасмурный и тусклый. Становилось холодно, пришлось выбирать одна из двух: или вернуться, или войти и покончить с неизвестностью. По лестнице навстречу бежал вприпрыжку молодой паренек и с независимым видом насвистывал. Казалось бы, что особенного в посещении редакции? Не съедят ведь. Самое большее — не возьмут статьи. Но сердце не слушалось доводов и билось все сильнее. Ясно же: если не возьмут — конец иллюзиям, конец очарованию, конец уважению Лидии. Конец всей новой жизни!

Перед второй дверью, обитой рыжей телячьей шкурой, кое-как справился с дыханием, открыл ее и шагнул через порог. Свет по-зимнему скупо пробивался через иней на стекле. На столике у самой двери машинистка выстукивала на машинке дробь, за другим, побольше, сидел человек нахохленного вида. На стук двери скосил глаза и снова нагнул голову над бумагами. В дверь, распахнутую настежь, виднелась вторая комната. Оттуда тянуло синим дымом, доносились голоса. Мигалов чувствовал себя затерявшимся в чужом незнакомом мире. В штреках и просечках проще: куда угодно мог пройти без свечи и вернуться. Стоял столбом и не знал, к кому обратиться, пока из соседней комнаты не вышел человек и не спросил, что ему надо.

— Я в редакцию.

— Материал принесли? Насчет чего?

— Статью о расстреле в двенадцатом году. И еще — о Лена-Голдфилдс.

— Давайте сюда.

Мигалов видел руки, взявшие его листки, но не поднял глаз. Человек, не сходя с места, принялся читать, и сначала едва-едва, потом все заметнее закивал головой.

— Рабочий?

— Да.

— Я вижу по почерку и по ошибкам…

Человек, читавший статью, оказался чрезвычайно симпатичным. Продолжая кивать головой, он подошел к человеку за столом, наклонился к его уху, положил перед ним листки.

Через несколько минут редактор схватил Мигалова за обе руки выше локтей, крепко жал и не хотел выпускать.

— Замечательно! Знаменито! Нам сейчас нужен такой материал. Надо крыть их, чтобы не забывались, где находятся. Чтобы не только силу нашу физическую чувствовали — ее они прекрасно чувствуют, но и нашу культуру революционную. Здорово. Пойдет. Давай еще! Есть маленькие погрешности, но мы поговорим еще, а пока сами подчистим, подправим.

Машинистка смотрела на конопатого автора. Мигалов торжествовал. Редактор высказал мысль, что достаточно прочитать одну строку, чтобы безошибочно угадать руку класса. Первый товарищ скептически покачал головой.

— Ну это, положим, ты перехватил.

— Нисколько не перехватил.

— Мы знаем много прекрасных произведений и не рабочих авторов. Перехватил, перехватил, сознайся.

— Ничего подобного. Я не утверждаю, что только рабочий может написать революционное и хорошее произведение.

Мигалов не разобрался в споре. Хотел подвинуться к двери, но его подцепили под руку.

— Нет, дорогой, сначала ты посидишь с нами. Залезай-ка сюда. Редактор очень занят, а то бы он тебя проглотил. Вали, вали, не стесняйся. Все люди свои.

Мигалов с ярко-красным лицом, с побелевшими бровями нерешительно двигался во вторую комнату редакции.

— От нас не так скоро выберешься. Много интересного, наверное, нам расскажешь о том, что творится на приисках, ты не преувеличишь, но и не ошибешься, видно по статьям. Берешь крепко и серьезно. Именно так, как требуется.