Сокровища ханской ставки

– О’кей, о’кей! – заговорил он с явным акцентом. – Это ошибка. Я шел к вам поговорить. Дверь была открыта, я толкнул и вошел внутрь. Я думал, вы дома.

– Ага, – кивнул полковник. – А когда увидел, что меня дома нет, решил обчистить квартиру. Так, что ли?

– Нет-нет, – замотал головой белобрысый. – Не есть так, есть не так…

– Ты иностранец, что ли?

– Ес, ес, иностранец, – облегченно закивал непрошеный гость. – Я есть очень иностранец. Из Юнайтед Стэйтс оф Америка. Приехал поговорить. Вы же есть Александр Луков, это правда?

Полковник хмыкнул: ну, предположим. То, что грабитель знает, как его зовут, Лукова не удивило. При нынешних гуглах и интернетах можно в две минуты личность черта лысого установить, не то, что какого-нибудь пенсионера. Украли личные данные из банка, вот ты уже и весь, как на ладони.

– Можно, я вставать с пола? – жалобно спросил иностранец. – Тут холодно и дует.

– Ничего, посидишь, – сурово окоротил его полковник. – Воровать ему не холодно было, а сидеть – холодно. Если такой теплолюбивый, ходи в шубе.

Суровость полковника происходила вовсе не из природной жестокости, а из практических соображений. Если грабитель встанет или расположится на диване, ему напасть на хозяина квартиры будет гораздо проще, чем из положения сидя на полу. Так что ничего, померзнет.

– У меня ревма… ревматизм, – не без труда выговорил гость длинное русское слово.

– Мало ли, – отвечал полковник. – А у меня, может, геморрой, артроз, тугоухость и старческая деменция. Кто ревматизм боится застудить, тот по чужим квартирам не шастает.

Иностранец снова затряс головой: он не шастает, это ошибка. Ему нужно было поговорить с господином Луковым по очень важному делу. Полковник кивнул – если нужно, говори. И, кстати, неплохо бы назваться, а то он Лукова знает, а тот его – нет.

– Меня зовут Отто фон Шторн, – представился иностранец.

– Фамилия немецкая, – заметил Луков. – А говорил, что американец.

– Мой дедушка из Германии есть, – объяснил фон Шторн. – Уехать после войны.

Понятно, кивнул полковник, привет эмигрантам, свободный Нью-Йорк. Небось, дедуля из Германии бежал не просто так. Небось, рыльце-то в пушку. Наверняка фашистом был, да и не простым, судя по фамилии, а родовитым.

Гость, однако, запротестовал. Его дедушка вовсе не был фашистом, он просто бежал от коммунистического режима. Все знали, что Красная армия расстреливала аристократов.

– Красная армия расстреливала не аристократов, а врагов, – назидательно сказал полковник. – И в первую очередь – врагов немецкого народа. Так что если дедушка твой враг, то, значит, и поделом ему.

– Он не враг, – замотал головой Отто фон Шторн. – Он просто испугался. Но это неважно. Это не иметь отношения к делу.

– А что иметь отношение к делу? – Луков остро глядел на гостя.

К делу, как выяснилось, имел отношение тот факт, что отец полковника, Анатолий Евгеньевич Луков, после Второй мировой войны был комендантом немецкого города Виртинген. Он был прекрасным человеком и снискал себе среди жителей города уважение и благодарность. Поэтому, когда в 1947 году он возвращался на родину, магистрат города преподнес ему в подарок бронзовую статуэтку. Это были фазан и лис.

– Да, – кивнул полковник, – помню такую, как же. А вы тут с какого боку с вашим дедушкой-нацистом?

Дедушка, как выяснилось, тут был с того боку, что скульптура эта была семейной реликвией фон Шторнов. И вот он, Отто фон Шторн, очень бы хотел вернуть эту реликвию в семью. Он человек небогатый, но готов даже заплатить некоторые, хоть и небольшие деньги. Если же нет никакой возможности вернуть скульптуру, он хотел бы по крайней мере сфотографировать ее, чтобы американские мастера воссоздали ее по фотографиям.

– Семейная реликвия, значит? – Луков хмурил брови, его раздражала необходимость держать иностранца на мушке, но пистолет, он чувствовал, опускать еще рано, слишком много неясного было во всей этой истории. – А ты знаешь, что реликвию эту делал советский скульптор Георгий Лавров?

– Ес, ес, – закивал фон Шторн. – Именно есть он, Жорж Лаврофф!

– Вот только случилось это не ранее, я думаю, чем во второй половине двадцатых годов прошлого века, когда Лавров учился в Париже, – продолжал полковник. – Так вот мой к тебе вопрос: когда его работа успела стать вашей семейной реликвией?

– Примерно в то же время, – не моргнув глазом, отвечал Отто фон Шторн.

По его словам, бронзовая скульптура была свадебным подарком его деда своей невесте. Потомки долго эту скульптуру искали и вот, наконец, стало известно, что она была увезена отцом полковника Лукова. Теперь же они очень хотят ее вернуть. Художественная ценность скульптуры невысока. На «Сотбис», конечно, продать можно, но больших денег не выручишь. А для их семьи она очень, очень важна!

Полковник насмешливо глядел в лицо американскому жулику. Ну, разумеется, и ценность невысока, и вообще, смысла в ней никакого особенного нет. Именно поэтому господин фон Шторн вломился в квартиру в отсутствие хозяина. А знает ли он, что эта его, как он говорит, ошибка, может потянуть на семь лет заключения в местах не столь отдаленных?

Отто фон Шторн побледнел. Как это – семь лет? А вот так, отвечал полковник. Взлом квартиры считается квалифицированным ограблением, это не удочкой кошельки через форточку вытягивать. А если учесть, что влез он в квартиру к человеку, который по роду своей работы был связан с государственной тайной, тут уже попахивает не просто ограблением, а и шпионажем. А это совсем другой коленкор. За это, прямо скажем, можно такой срок получить, что домой, в Америку, больше не вернуться никогда. До двадцати лет дают за такие преступления. Не говоря уже о том, что сидеть в российской тюрьме – само по себе удовольствие ниже среднего… Впрочем, это уже не его, полковника, дело. Пусть этим занимается полиция и российский суд, известный своей суровостью по отношению к иностранным шпионам.

Услышав эти слова, фон Шторн, до того просто бледный, сделался белым, как простыня.

– О’кей, я просить вас, я умолять, я не хотеть ничего плохого, – забормотал он. – Я просто хотеть узнать о судьбе семейной реликвии.

– Вот и узнаешь – в тюремной камере, – отвечал полковник и показал ему пистолетом вниз. – Руки за голову и носом в пол, быстро!

Американец несколько секунд оцепенело смотрел на него, потом поднял руки, словно защищаясь. Хорошо, пробормотал он, хорошо… Он все расскажет господину Лукову. Но сначала он должен уточнить, действительно ли интересующая его скульптура находится в доме полковника?

– Можешь не сомневаться, – сурово отвечал Александр Анатольевич.

В таком случае, все в порядке. И он, Отто фон Шторн, приглашает уважаемого полковника поучаствовать в его предприятии.

– Что за предприятие? – деловито осведомился Луков. – Денежное?

Незваный гость кивнул: весьма денежное. Более того, он уверен, что господин полковник в жизни своей не мечтал о подобном. Речь идет о миллионах долларов. Что известно господину полковнику о золотых конях Батыя? Ничего? В таком случае, он расскажет…

И фон Шторн, торопясь и перемежая русские фразы английскими словами, взялся за повествование. Луков слушал его историю молча, не перебивая, только глаза его, от старости, кажется, совершенно выцветшие, время от времени вспыхивали неясным огнем.

– Значит, ты считаешь, что выбитые на скульптурах номера – это географические координаты – градусы, минуты и секунды? – спросил он, когда американец, наконец, умолк.

Тот кивнул: не просто считает, он в этом уверен. Всего скульптур в доме деда было восемь. Однако в письме, которое оставил дед, есть фотографии лишь шести из них – именно они являются ключом к местонахождению золотого коня. Так вот, последние лет тридцать он, Отто фон Шторн, потратил на то, чтобы проследить судьбу пяти скульптур, найти их и выкупить. Одну он нашел в краевом музее, другая украшала кассу в провинциальном зоопарке, третью увез в Швецию любитель сувениров, четвертая оказалась у русского издателя, пятая… Впрочем, это все неважно. Важно, что из шести скульптур не найденной осталась только одна – та самая, которую увез отец полковника Лукова. Если он узнает, какой на ней номер, они смогут найти золотого коня и продать его коллекционерам, а деньги после этого поделить между собой в разумных пропорциях.

Полковник слушал его вполуха, а сам думал о чем-то.

– Это все хорошо, конечно, – перебил он гостя, опуская пистолет и головой указывая американцу на диван. – Но как же понять, какие цифры обозначают градусы, какие минуты, а какие – секунды?

Фон Шторн, забравшись на диван, отвечал, что это очень просто. Все статуэтки стояли в доме в определенном порядке. Первая означала градус восточной широты, вторая – минуту, третья – секунду. Четвертая указывала на градус северной долготы, пятая – на минуту, шестая – на секунду.

– Но ведь скульптуры пропали из дома, как же установить верный порядок, в котором они стояли?

Фон Шторн улыбнулся. Его дед был предусмотрительный человек. Он понимал, что изваяния не привязаны к местам и могут быть увезены или просто украдены. Поэтому он сочинил стишок, который позволяет установить порядок расстановки скульптур.

Полковник только головой покачал. Почему же их дед, такой предусмотрительный, просто не взял и не написал, где именно лежит сокровище? Американец осклабился. Дед был слишком подозрительным, он не доверял людям, не доверял даже нотариусу. И потому устроил все так, чтобы найти сокровище смог только его сын, потому что только он знал некоторые детали, указывавшие на местонахождение коня Батыя. Впрочем, полковник может убедиться в его правоте, ему достаточно только сказать, где именно он хранит последнюю из баронских скульптур. Они посмотрят, что там за цифры и сразу узнают, где именно спрятан конь.

– Ну, конечно, – усмехнулся Луков. – Ты посмотришь, а потом уедешь к чертовой матери и ищи тебя, свищи.

Фон Шторна такое предположение, кажется, даже оскорбило. То есть как это – ищи-свищи? У них ведь джентльменское соглашение. Он, Отто фон Шторн, предлагает полковнику участие в прибылях. Они справедливо разделят деньги от продажи золотого коня и заживут припеваючи.

– Справедливо – это как? – полковник сурово глядел на американца из-под седых бровей.

Ну, учитывая силы и время, которые потратил фон Шторн, а также его потомственные права на сокровище…

– Украденное сокровище, – уточнил Александр Анатольевич.

Гость поморщился: эти русские – такие буквалисты. Если бы не его дед, золотой конь и до сих пор лежал бы на дне озера Листвянка, скрытый от всех под трехметровым слоем ила. Теперь же он может попасть в музей, люди будут любоваться этой красотой. И всего только и требуется, что выкупить его за заранее оговоренную сумму… Так вот, учитывая все вышесказанное, лично ему справедливым представляется такое разделение: десять процентов от суммы – уважаемому полковнику, остальная часть, как бы ни была она скромна – Отто фон Шторну.

– Ишь ты, – усмехнулся полковник. – Девяносто процентов. Губа у тебя, я гляжу, совсем не дура. А мы ее сейчас тебе закатаем, эту твою губу. Учитывая, что я поймал тебя на месте преступления, и грозит тебе остаток жизни сидеть в тюрьме, а также учитывая, что без моей статуэтки ничего ты не найдешь, предлагаю настоящую справедливость. Половина тебе, половина – мне.