Гранды. Американская сефардская элита

Осенью 1853 года Урия Леви совершил поступок, который привел в изумление его друзей и соседей. Он женился на молодой женщине по имени Вирджиния Лопес. Урии был шестьдесят один год. Ей было восемнадцать. Она была не просто молода. Она была его племянницей, дочерью его сестры Фанни, которая вышла замуж за вест-индского банкира Абрахама Лопеса — двоюродного брата Лопесов из Ньюпорта, Гомесов и многих других Леви. Урия и его новая жена состояли в родстве, как однажды выяснили члены семьи, по меньшей мере четырнадцатью различными способами. Позднее, в XIX веке, были приняты — и с тех пор отменены — законы, запрещающие подобные кровосмесительные браки, но в 1853 году все это было вполне законно. И Урия отметил, что на самом деле он женился на Вирджинии, чтобы «защитить» ее. Ее отец, в свое время разбогатевший на Ямайке, сделал несколько неразумных займов и инвестиций и умер, оставив жену и дочь почти без гроша. Согласно еврейской традиции, ближайший неженатый родственник мужского пола должен жениться и заботиться об овдовевшей или осиротевшей представительнице женского пола. Тем не менее, бровь была поднята.

В 1855 году Конгресс одобрил «Акт о повышении эффективности военно-морского флота». В соответствии с этим актом, в частности, был создан совет офицеров для проверки военнослужащих, «которые, по мнению совета, не способны быстро и эффективно выполнять все свои обязанности как на берегу, так и на плаву». У Урии не было причин предполагать, что этот закон был направлен именно против него и нескольких других нарушителей официальной яблочной корзины ВМС, но это было так. Через несколько месяцев после принятия закона Урия получил уведомление о том, что он оказался в числе тех, кто признан неспособным к дальнейшей службе, и что в связи с этим он «исключается из списков» ВМС США. Последствия этой краткой записки были еще более оскорбительными. В законе указывалось, что офицеры, достигшие недееспособности по состоянию здоровья или старости, должны быть просто зачислены в резерв. «Вычеркнутыми из списков» считались те, кто «сам виноват в своей некомпетентности». Последним, наиболее режущим слух штрихом было то, что письмо было адресовано «мистеру Уриа П. Леви, покойному капитану ВМС США».

Урия был возмущен. Прошло шестнадцать лет с тех пор, как он покинул корабль «Вандалия», и теперь ему было шестьдесят три года, у него была молодая и красивая жена, состояние и два великолепных дома — на Сент-Маркс-Плейс в Нью-Йорке и в Монтичелло. Его шансы отменить решение совета выглядели практически безнадежными, для этого потребовалось бы принять еще один акт Конгресса. Но Урия, как всегда воин, приготовился к самой грандиозной и могучей битве в своей карьере.

Он поехал в Нью-Йорк и нанял в качестве адвоката Бенджамина Батлера. Батлер был одним из самых выдающихся юристов в стране. Он был партнером Мартина Ван Бюрена по юридической фирме, а когда Ван Бюрен стал президентом, был назначен военным министром. Кроме того, он занимал пост генерального прокурора при Эндрю Джексоне. Вместе они подготовили петицию в Конгресс, в которой говорилось, что действия ВМС были «возмутительными, несанкционированными, незаконными и не имели прецедента», что с Урией «поступили несправедливо, и он имеет право на восстановление в рядах ВМС и компенсацию за незаконное и жестокое обращение».

Во многом военно-морская комиссия, уволившая Урию, напоминала испанские инквизиционные суды многовековой давности, которые выслали предков Урии из страны. Работа комиссии проходила в обстановке полной секретности. Не было заслушано ни одного свидетеля, не было представлено ни одного доказательства. Обвиняемому не было позволено сказать что-либо в свою защиту, и он не имел никого, кто бы представлял его интересы. Батлер напомнил об этом в своем обращении к Конгрессу.

Он указал, что совет значительно превысил предоставленные ему полномочия. Она была уполномочена проводить «тщательное изучение эффективности» офицеров и представлять «имена и звания всех офицеров, которые, по их мнению, не способны быстро и эффективно выполнять все свои обязанности... и если они считают, что такая неэффективность возникла по какой-либо причине, подразумевающей достаточную вину любого офицера, чтобы оправдать ее, они должны рекомендовать исключить его из списков». Это означало, утверждал Батлер, что если не доказана «неспособность» офицера выполнять свои обязанности, то комиссия ВМС не имеет права выносить о нем суждение. А как были проверены способности Урии? Никак. Несмотря на неоднократные попытки вернуться на службу, где его могли бы проверить, он неоднократно получал отказ. В петиции также содержалась смелая критика в адрес президента Пирса за одобрение действий совета, и говорилось следующее: «В той мере, в какой президент, возможно, был склонен к общему принятию отчета... благодаря необоснованным и ошибочным аргументам советника своего кабинета, он был введен в заблуждение». Возражения против Урии Леви со стороны военно-морского ведомства, говорилось в петиции Батлера, сводились к трем пунктам: он не прошел традиционный путь роста, открыто выступал против традиций телесных наказаний и был евреем. Впервые в истории США антисемитизм был публично обозначен как сила в американской жизни и управлении. Петиция, составленная Батлером для Леви, насчитывала более девяти тысяч слов.

Конгресс в 1855 г. был не менее медлителен, чем сегодня, и только через год после официального представления петиции Конгресс принял законопроект, согласно которому офицеры, такие как Урия, подвергшиеся кассовым взысканиям, могли представлять свои дела в комиссию по расследованию. Это была первая победа Урии, и теперь начался долгий и утомительный процесс назначения слушаний на следующую осень, а также сбора доказательств и свидетелей карьеры, которая, в конце концов, оборвалась семнадцать лет назад. Урии было уже шестьдесят четыре года, и он, наверное, не раз задумывался, стоит ли это делать. Но в нем еще горел огонь, и он был полон решимости закончить свою жизнь гордо, как еврей и как офицер военно-морского флота Соединенных Штатов. Им двигал какой-то упрямый патриотизм, непоколебимая вера в гарантии и свободы, прописанные в Конституции, и, похоже, он чувствовал, что его борьба ведется не ради его оправдания, а ради того, чтобы Америка и все американцы были оправданы, оправданы, признаны невиновными в том, что произошло в рядах ее вооруженных сил.

Он и его адвокат, г-н Батлер, также обладали высоким чувством шоуменства и были полны решимости, добиваясь справедливости и возмещения ущерба, устроить Вашингтону, прессе и публике представление, которое они не скоро забудут. Когда в ноябре 1857 г. партия Леви прибыла в Вашингтон на слушания, она разместилась в нескольких номерах отеля Gadsby'a Hotel, а когда собралась отправиться в здание ВМФ, то выбрала маршрут, который вел их по Пенсильвания-авеню, мимо Белого дома, где Урия мог с драматическим видом указать на свою монументальную статую Томаса Джефферсона, стоявшую, покрытая снегом, на лужайке Белого дома. Участники заседания — Урия, Батлер, его помощники и миссис Леви — вошли в зал заседаний и заняли свои места.

Как и предупреждал Батлер, обвинение начало с попытки внести в протокол шесть военных трибуналов Урии. Батлер быстро возразил, заявив, что эти военные трибуналы проводились по поводу конкретных действий в прошлом и не имеют отношения к слушаниям, поскольку эти действия не рассматриваются. Его возражение было отклонено. Затем Батлер заявил, что если материалы военного трибунала будут приобщены к делу в качестве доказательства, то следует рассмотреть справедливость и обоснованность каждого решения и заслушать доказательства — процесс, который занял бы месяцы. И снова его ходатайство было отклонено.

После того как выводы всех военных трибуналов были зачитаны, что заняло несколько дней, ВМФ развернул свою мощную атаку против Урии. Один за другим обвинение приводило длинный ряд офицеров для дачи показаний о некомпетентности Урии Леви, его ненадежности и общей нежелательности. Один из офицеров заявил, что Урию «в целом не любят». Другой свидетельствовал, что «репутация у него низкая». Коммодор Мэтью Перри отметил, что в нем «нет ничего особенно примечательного, кроме того, что он довольно импульсивен и эксцентричен в своих манерах, любит говорить о себе и своих профессиональных требованиях». Коммодор Сайлас Стрингем сказал: «Он очень тщеславен, и его манера вмешиваться в разговор двух или трех человек была неприятна». Обвинения были расплывчатыми и неопределенными, а поскольку с момента последнего командования Урии прошло так много времени, у свидетелей были большие проблемы с датами: один из офицеров настаивал, что работал с Урией четыре года, хотя они были знакомы только во время его службы на корабле «Вандалия», то есть два года. Один из офицеров, признавшийся, что совсем не знал Урию, сказал, что инстинктивно чувствовал, что Урия — плохой человек. «Я чувствую, что он не годится для надлежащего исполнения обязанностей капитана», — сказал он.

Теперь настала очередь защиты. Бенджамин Батлер привлек к даче показаний в пользу Урии не менее тринадцати офицеров, находящихся на действительной службе в ВМС, и шесть бывших офицеров. Еще трое прислали письменные показания. Этих свидетелей возглавлял старый друг Урии старший коммодор Чарльз Стюарт, начальник военно-морской верфи в Филадельфии, который заявил: «Когда капитан Леви служил под моим началом, он выполнял свои профессиональные обязанности к моему полному удовлетворению. Я считал его компетентным в 1818 году и считаю его компетентным сейчас. Я был бы рад видеть его на своем корабле под моим командованием». Другие свидетели были столь же хвалебны, и свидетель за свидетелем утверждали, что в основе всех бед Урии лежал антисемитизм.

После того как девятнадцать свидетелей дали показания, а показания были зачитаны, суд, очевидно, ожидал, что защита будет излагать свои аргументы. Но господин Батлер припас на конец особый сюрприз. Дальше произошло зрелище эпического масштаба, подобное тому, что столетие спустя придумал Сесил Б. Де Милль. Двери зала суда распахнулись, и в него хлынул поток свидетелей, состоящий из самых выдающихся людей Америки, представителей всех сфер деятельности и профессий, готовых подтвердить честность, порядочность и мужество Урии Леви. Среди них были президенты банков, коммерсанты, врачи, комиссары, редактор газеты New York Globe и губернатор штата Нью-Джерси. Здесь был и дальний кузен Урии, Генри Хендрикс, и сенатор Дикс, и конгрессмен Аарон Вандерпул, и Натан Эли, президент пожарной страховой компании Питера Купера, и Джеймс Х. Блейк, бывший мэр Вашингтона. Иудеи и христиане, главы компаний и известные адвокаты — один за другим они поднимались на свидетельскую трибуну, чтобы выступить в защиту Урии Леви. В общей сложности показания дали еще пятьдесят три свидетеля, доведя общее число свидетелей защиты до семидесяти пяти. Это было потрясающее представление, которое могло бы показаться комичным, если бы не отличие и очевидная искренность людей, участвовавших в нем. И, конечно же, это был спектакль для трибуны, поскольку с каждым новым судебным днем, с вызовом новых свидетелей внимание американской прессы и общественности все больше приковывалось к тому, что происходило в крошечном зале вашингтонского суда перед относительно малопримечательным следственным органом ВМС. Американцы, никогда не слышавшие ни об Урии Леви, ни о таком понятии, как антисемитизм, теперь воспряли духом и стали занимать разные стороны. В течение нескольких недель, пока шло судебное разбирательство, казалось, что газеты могут писать, а американцы — говорить, ни о чем другом.