Любитель полыни

Старик тем временем заснул, слышалось его дыхание во сне, но усердная О-Хиса всё ещё продолжала делать массаж, и её шлепки по телу старика прекратились только около десяти часов.

Канамэ не знал, куда деваться от скуки. Когда в соседней комнате свет погас, он включил его у себя и, лёжа, стал писать открытки: одну Хироси — художественную открытку с несколькими краткими фразами, другую — в Шанхай Таканацу, с морским пейзажем в Наруто. Стараясь быть кратким, он написал мелкими иероглифами несколько строк:

«Как теперь твои дела? После твоего отъезда я всё в том же неопределённом положении. Мисако по-прежнему ездит в Сума. Я с тестем отправился на Авадзи и наблюдаю его жизнь. Мисако недолюбливает О-Хиса, но девушка очень сердечна, и, хотя мне неприятно смотреть на их отношения, я ею восхищаюсь. Если дело моё завершится, я дам тебе знать, но когда это произойдёт — совершенно неясно».

10

— Доброе утро! К вам можно? — спросил Канамэ, останавливаясь в коридоре перед номером старика.

— Да, конечно.

Канамэ вошёл в комнату. О-Хиса, подпоясав гостиничный халат клетчатым поясом, расчёсывала перед зеркалом волосы частым гребнем и делала шиньон. Старик сидел рядом с ней с театральной программой на коленях и вынимал очки из футляра.

Под безоблачным небом море было совершенно спокойным и таким тёмно-синим, что, если смотреть на него пристально, в глазах становилось темно. Дым пароходов казался неподвижным. Изредка доносился лёгкий ветерок, и разорванная бумага перегородок шелестела, как бумажный змей, а листок на коленях старика чуть-чуть колыхался.

С разрешения Министерства внутренних дел

Театр Гэннодзё на Авадзи

Город Сумото

Квартал Монобэ

У моста Токива

Программа третьего дня

«Дневник Асагао (точная копия)»[58]

Охота на светлячков в деревне Удзи

Расставание в порту Акаси

В особняке Юминоскэ

В чайном домике Оисо

На горе Мая

В хижине в Хамамацу

В гостинице Эбисуя Токууэмон

Странствие по дороге

Сверх программы

Десятый акт «История Тоётоми Хидэёси»

«О-Сюн и Дэмбэй»

Сверх программы «Матабэй-заика»

рассказчик Тоётакэ Родаю (театр Бунраку в Осака)

Цена билета 50 сэн

для держателей абонемента 30 сэн.

— Ты видела «В чайном домике Оисо»? — спросил старик у О-Хиса.

— Из какой пьесы?

— Из «Дневника Асагао».

— Нет, не видела. Что это?

— Эту сцену редко играют в кукольном театре. После неё идёт «На горе Мая».

— Ах, да! Это где похищают Миюки?

— Да, именно. А потом «Хижина в Хамамацу». Но где же «На равнине Макудзугахара»? Разве здесь не должна быть сцена на равнине? Ты не помнишь?

— …

По всей комнате бегали зайчики от зеркала О-Хиса. Взяв гребень в рот и вставив большой палец руки в узел волос, в другой она держала за затылком второе зеркало.

Канамэ задавался вопросом, сколько же ей лет. Старик покупал материю ей на платья у антикваров на Пятом проспекте или по утрам на базаре у храма Китано, ткани, давно вышедшие из моды, — и простые, и шёлк итираку, и крепдешин, такой плотный, что он хрустел при сгибе, и против её желания заставлял её носить скромные платья из пахнувшей пылью ветоши. В этих неярких одеждах ей можно было дать лет двадцать шесть — двадцать семь. Старик, по-видимому, старался таким образом несколько скрасить разницу в их возрасте. Но ослепительные бледно-розовые пальчики левой руки, в которой она держала зеркало, лоснились не только от масла для волос. Канамэ впервые видел её в такой лёгкой одежде, и полнота плеч и зада вырисовывалась под платьем достаточно определённо — всё ясно свидетельствовало о том, что ей года двадцать два — двадцать три. Канамэ почти жалел эту великолепную женщину из Киото, блиставшую молодостью.

— После сцены в гостинице идёт «Странствие по дороге».

— Ага.

— Я первый раз слышу о «Странствии по дороге» в «Дневнике Асагао», — вставил Канамэ. — В конце все желания Миюки осуществились и она продолжает путешествие с Комадзава?

— Нет, это не так. Я видел эту пьесу. После сцены в гостинице Миюки останавливается перед разлившейся рекой Оигава, потом переправляется через неё и, разыскивая Комадзава, идёт по тракту Токайдо.

— А в «Странствии по дороге» она идёт одна?

— Одна. То есть когда она останавливается перед рекой, из её родного дома прибегает молодой слуга, которого зовут… как-то на «сукэ».

— Сэкисукэ, — подсказала О-Хиса.

Зеркало в её руках сверкнуло ещё раз. Взяв тазик с кипятком, чтобы пригладить волосы, она встала и вышла в коридор.

— Да-да, Сэкисукэ. Он следует за ней. Одним словом, это странствие госпожи и слуги.

— Но в это время Миюки уже видит?

— Да, зрение к ней вернулось, она опять предстаёт как дочь самурая и носит очень красивое платье. Сцена весьма эффектная, совсем как «Странствие по дороге» в «Тысяче вишен».[59]

Представление давалось в балагане на пустыре на окраине города, иногда оно длилось более двенадцати часов, с десяти утра до одиннадцати вечера. Служащий гостиницы сказал им: «Всё с самого начала смотреть невозможно, лучше пойти туда после заката солнца», на что старик ответил: «Я приехал сюда специально, чтобы видеть всё, поэтому утром после завтрака мы сразу пойдём туда, а вы приготовьте нам утварь и еду для обеда и ужина». Старик, для которого еда в театре была одним из удовольствий, выдал уже известные лаковые с росписью коробки и подробно объяснил, как и что готовить вплоть до приправы к рису: яичницу, сладкий корень, морского угря, овощи и рыбу, сваренные в сое. Когда всё было готово, он стал торопить О-Хиса.

— Минутку! Подтяните мне пояс, пожалуйста! — сказала она.

На кимоно на подкладке из шёлковой саржи, такой плотной, что, казалось, она при сгибе порвётся, О-Хиса надевала пояс, который скрипел, как жёсткая ряса священнослужителя. Она повернулась к старику, чтобы тот завязал узел.

— Ну, как? Так хорошо?

— Ещё немного.

О-Хиса старалась удержаться на ногах и не упасть лицом вниз. Лоб старика покрылся потом.

— Очень плотный материал. Трудно затянуть…

— Это вы его купили. Я всегда с ним мучаюсь.

— Но какой красивый цвет! — восхищённо воскликнул Канамэ, который стоял рядом со стариком за спиной О-Хиса. — Какой же это цвет? В современных тканях такого не увидишь.

— Я бы сказал «желтовато-зелёный». И сейчас можно найти вещи такого цвета, но в старых платьях, когда ткань начинает выцветать, он особенно очарователен.

— А что это за ткань?

— Узорчатый атлас. В старину все ткани скрипели точно так же, а сейчас всё больше в них добавляют искусственный шёлк.

Театр находился не так далеко, чтобы туда ехать, поэтому пошли пешком, каждый взяв приготовленные утварь и коробки с едой.

— Уже надо брать зонтик.

О-Хиса, избегавшая загара, подняла над головой руку. Солнечный свет проникал, как через бумагу зонтика, через плоть её пальцев и окрашивал их в красноватый цвет. Лицо, на которое падала тень, казалось белее обычного. Старик сказал ей: «Всё равно загоришь дочерна, можно и не брать зонтика», но она украдкой положила в сумку крем от загара, и Канамэ видел, как она перед самым выходом намазала лицо, шею, запястья и лодыжки. Это стремление киотоской женщины предохранить своё тело, даже прикрытое шёлком, от солнечных лучей показалось ему трогательным и смешным. Старый повеса, обычно столь внимательный к разным мелочам, неожиданным образом никакого сочувствия к ней не проявлял.

— Надо поторапливаться, уже одиннадцать, — сказала О-Хиса.

Старик же время от времени останавливался перед антикварными лавками и говорил им:

— Подождите немного.

Канамэ и О-Хиса не спеша шли вперёд.

— В самом деле сегодня хорошая погода, — сказала О-Хиса и, глядя в ясное небо, с какой-то досадой добавила: — В такой день я бы хотела собирать травы.

— День как будто создан, чтобы собирать травы, а не сидеть в театре, — поддакнул Канамэ.

— Здесь растут папоротник и хвощ?

— Здесь — не знаю, а возле горы в Сисигатани, наверное, очень много.

— Да, там много. В прошлом месяце мы ездили собирать травы в Ясэ, собрали цветы белокопытника.

— Цветы белокопытника?

— Да. Господин хотел отведать цветы белокопытника, я пошла в Киото на рынок, но ничего не нашла. Они горькие, и их никто не ест.

— И в Токио не все едят. И вы специально поехали их собирать?

— Да, набрали полную корзинку.

— Собирать травы приятно, но и просто гулять по деревням тоже неплохо.

Улица тянулась прямой линией под синим небом, было так ясно, что можно было пересчитать прохожих в самом её конце. Изредка слышались звонки проезжающих мимо велосипедистов. Это был город без особых достоинств, но, как повсюду в районе Осака и Киото, дома были красиво окрашены. Послушать старика, в районе Токио очень часты косые дожди с сильным ветром, и стены домов становятся похожими на дощатый забор. Какое бы превосходное дерево ни использовали при постройке дома, оно быстро чернеет и производит впечатление грязного. Не говоря о нынешнем Токио с лачужками под крышей из оцинкованного железа, маленькие провинциальные города в этом районе со временем должны приобрести своего рода налёт старины, но, покрытые сажей, становятся совсем мрачными; там часты землетрясения и пожары, и на месте разрушенных или сгоревших домов строят жалкие белые здания из лиственницы или американского материала, похожего на лучину для растопки, и всё начинает напоминать окраину какого-то американского города. Если бы такой город, как Камакура, находился в районе Киото, он бы и не был так хорош, как Нара, но был бы более спокоен, в нём бы чувствовалась тихая прелесть. Западные от Киото провинции одарены благоприятными природными условиями, там редки стихийные бедствия, и всё — цвет самых обычных городских домов, черепица крестьянских жилищ и глинобитных заборов — всё таит в себе изысканность, которая заставляет путника в восхищении остановиться перед ними. Особенно хороши маленькие города, не больше старинных поселений вокруг замков. Об Осака и говорить нечего, но даже Киото, например в районе пересечения реки и Четвёртого проспекта, очень изменился, и облик феодальной эпохи остаётся только в таких местах, как Химэдзи, Вакаяма, Сакаи, Нисимия.

Когда Канамэ на перекрёстке увидел цветы дейции над оштукатуренной оградой с круглой черепицей, он вспомнил слова старика: «Хаконэ и Сибара очень известны, но Япония — островная страна, в ней часты землетрясения, и подобные пейзажи можно увидеть где угодно. Когда журнал „Даймай“ просил назвать восемь новых красивых пейзажей, оказалось, что в Японии несколько Скал льва.[60] Если идти из Киото через Сикоку и Тюгоку, увидишь очень красивые города и пристани».

На карте Авадзи — маленький остров, портовый Сумото можно пройти по единственной улице насквозь, и всегда выйдешь к реке, у которой заканчиваются дома. Служащий в гостинице объяснил, что театр находится на противоположном берегу. Владением какого князька была эта земля при старом феодальном правительстве? Сумото не был столь большим, чтобы стать городом при замке, и кажется, что он с тех пор не изменился. Модернизируются только крупные города, жизненные центры страны, но их не так много. Оставим в стороне Америку, но ведь и в Китае, и в Европе, в странах, имеющих долгую историю, маленькие города, если они не стали жертвами стихийных бедствий, сохраняют свою культуру и в них чувствуется аромат феодального мира. И здесь, если не обращать внимания на электрические провода, телеграфные столбы, на выкрашенные вывески и там и сям встречающиеся витрины, можно повсюду видеть дома как на иллюстрациях к произведениям Ихара Сайкаку. Оштукатуренные стены лавок со складами товаров, крепкая решётка входа, на которую не жалели толстых брёвен, крыша из дерева и медных листов, покрытая тяжёлой черепицей, вывески из дзельквы, на которых уже стирались надписи «Лак», «Соя», «Масло», в конце помещения с земляным полом — синие занавески над входом с названием лавки… Канамэ не собирался подражать брюзжащему старику, но всё это придавало городу очарование старой Японии, и Канамэ был совершенно пленён цветом стен, который на фоне синего неба казался белым. Так же, как цвет атласного пояса О-Хиса, он в чистом воздухе на берегу моря отбеливался в течение длительного времени дождями и ветрами и мало-помалу утратил свой глянец. Когда Канамэ пристально смотрел на светлые блистающие стены домов, в которых чувствовалась утончённость, ему казалось, что душа его успокаивается.