Моя дурацкая гордость

Ну окей, Свиззаровского можно вычеркнуть. Ветроградова тоже, он больше выпендривается. Корсаков понял, где его место, и замутил с какой-то своей однокурсницей. Но Пашков, похоже, слов не понимал. Я старался дышать тише. Если обнаглеет, просто убью его.

Лучше бы Елизаровой справиться самой, конечно: ей не обязательно знать, как мне стремно влезать в это дерьмо. Как будто бы мне не насрать.

— Отвали, Дим, — Елизарова увернулась от его слюней, напялила трусы и стала расправлять юбку.

— Мы по-быстрому, да, Ева?.. У тебя уже кто-то был, так ведь?.. Хорошо, — он лип к ней, терся бедрами, даже штаны спустил. Я сжал палочку и мысленно перебрал чары, способные завязать хотелку узлом.

— Тебе какое дело, — без всякого выражения сказала Елизарова.

— Исаев, да?

Она помолчала и спокойно спросила, придерживая подол:

— Почему именно Исаев? — но лицом к Пашкову не повернулась.

— Не знаю, — неопределенно промямлил тот и, тяжело выпустив пар, грубо потянул бедра Елизаровой на себя. — Ну все, хватит. Не хочешь снимать, просто отодвину.

Я уже дернулся вперед, но Елизарова двинула козлу под дых и вывернулась из захвата.

— Я же сказала — отвали.

Пашков пыхтел как жирдяй и через силу скалился, якобы дружески.

— Ладно-ладно, Ева, не горячись, я понял. Ты не в настроении сегодня.

— Я вообще не в настроении. С тобой.

— Исаеву обычно дают, — не совсем в тему ответил Пашков, поясняя свое недавнее «не знаю». — И он явно был не против с тобой перепихнуться. Многие не против, — нагло добавил он, пряча свой убогий член обратно в штаны. — Ты красивая, Ева.

— Есть намного лучше, — безразлично возразила Елизарова, а я так и не понял, позавидовал мне Пашков или опустил.

— Ты зря отказываешься, Ева, — он выпятил грудь и шагнул к Елизаровой. — Исаев — это только один из… многих. Да ты и сама знаешь. — Его взгляд задержался на сиськах. — В следующий раз, угу?

Она не ответила. Пашков свалил.

Когда ушла и Елизарова, я наконец осознал, что у меня стоит, и надо спустить.

А завтра оторвать Пашкову яйца.

***

— Привет, Елизарова.

— Исаев. Привет.

С утра мы разминулись, потом я поперся на уход за пегасами, куда Елизарова, само собой, не ходила. Увиделись только на боевой магии, потому что обед я тоже профукал.

На парах профессора Шереметьева Елизарова сидела вместе с Марковой, чаще всего на последних партах, хотя боевыми владела сносно. Сейчас она прошла мимо меня к своему месту, привычно кинула сумку на стул и завязала волосы в узел на затылке. Минуты две мы молча тупили.

— Ты уже поела?

— Да, — лаконично отозвалась Елизарова.

Я соображал, о чем еще сказать. Что-нибудь такое, от чего можно плавно перейти к сексу.

Я с неохотой признавал, что если бы не Светка и минет на обед, тема для разговора давно бы нашлась.

— Елизарова? — я откинул стул на две задние ножки и посмотрел на нее через плечо. Елизарова лежала на парте и, когда я позвал, лениво подняла голову. — Знаешь, как мы провернули то безобразие в день Осеннего Круга?

Елизарова помотала башкой.

— Слышала о комнате, где время можно повернуть вспять?

— Я похожа на человека, который верит в сказки?

— Ты похожа на человека, который, — я подолбил кулаком по ладони, — верит в сказки с однокурсником в пустом кабинете. — Получилось сочно и стремно. Такой же чавкающий звук выходит, когда пташка не умеет сосать, но старается.

Елизарова вскинулась, выбралась из-за стола и оказалась рядом со мной. Ее глазищи яростно сверкали.

— Ты бы хотела изменить свое недавнее прошлое? Суток на пять-семь можно вернуться. Больше уже затруднительно. — Она прищурилась, глядя на меня. — Это не больно, Елизарова.

— Да, я знаю, больно только в первый раз, — хмыкнула та и присела на парту; юбка приподнялась, и я готов был поспорить, что Елизарова сделала так специально. Один — один.

— Гордей отправился в эту комнату, вернулся назад во времени, прихватив снотворное… дальше рассказывать?

— Ага, — по ее ярко накрашенным губам скользнула издевательская усмешка. — Пустой кабинет есть, однокурсник имеется, только сказок и не хватает.

Елизарова взрывала мне мозг. Я с трудом догонял, чего она добивается: хочет, чтобы я ей вдул, пока остальные жрут в Главном зале, или просто играет на нервах? Иногда я готов был променять какой-нибудь из своих талантов на элементарные навыки чтения мыслей, чтобы понимать, о чем думают пташки.

К слову, перед трансформагией Елизарова и Чумакова стирали с губ помаду и прикидывались целками. Разумовская им верила. Трудно не поверить девочке с нашивкой старосты на рукаве и идеально выполненным домашним заданием в руке.

На самом деле у Елизаровой под блузкой голые сиськи, и она трахалась с однокурсником в пустом кабинете, а Чумакова курит в спальне, и у нее отличная задница.

Разумовская всего этого не знает.

— Я предполагала, что без нарушения закона тут не обошлось. У вас наверняка не было разрешения на использование этой комнаты.

— Разумеется.

— Не боишься?

Я понимал все меньше. Кажется, она считала, что с минуту на минуту в Виридар прибудет отряд гвардейцев и заберет нас с Псарем в Новемар — тюрьму, куда зажали чародеев-преступников.

— А мы закроемся здесь и никого не пустим, а если спросят про комнату, мы ничего не знаем.

У Елизаровой сделалось такое лицо, будто я предложил порешить Шереметьева, расчленить и подать в качестве субботнего десерта.

Я оперся на парту ладонями так, что Елизарова оказалась прямо передо мной, между моих рук.

— Вы с Чернорецким плохо кончите, если не прекратите баловаться с законом, — она прикинулась дурой, типа не догнала, к чему дело идет.

— За Псаря не поручусь, но я кончаю хорошо. — Мне нравилось доводить ее так же сильно, как лапать. Еще лучше — доводить и лапать одновременно.

Глаза Елизаровой едва заметно бегали, но взгляд оставался прямым. Она вроде как не могла определиться, куда ей удобнее смотреть — на мой рот или в самые зрачки. Так или иначе, я наклонился и, притиснув Елизарову к парте, засосал. Постарался, чтобы это не походило, будто трахаю ее в рот языком. Видимо, все же именно так это и выглядело, потому что Елизарова врезала мне по морде и отвернулась. Мы оба дышали как паровоз Виридарского Состава, у меня стоял, она вцепилась в подол юбки и натягивала его на колени.

— Плохие новости, Исаев, — сообщила Елизарова. — Еще раз полезешь ко мне — выцарапаю глаза, будешь мотаться по усадьбе на ощупь.

— Слава Страннику, что знахари уже изобрели Заживляющие чары. — Я готов был поспорить на своего пегаса, что Елизарова сама себя не понимает. Почему в день Осеннего Круга она мне дала, а теперь ломается? Скорее всего, хочет, чтобы я поклянчил милости и сполна прочувствовал, какое я говно. — Иначе твоя угроза приобрела бы разрушительные масштабы. Впрочем, это неинтересно, Елизарова. Ты придешь посмотреть, как мы размажем флавальехцев по полю?

— Я всегда хожу на матчи, Исаев. Гриша хорошо летает.

— Матвеев едва держится на своей кляче, я его раскатаю.

Елизарова фыркнула, меня разбирало желание спустить штаны и содрать с нее трусы, но вот-вот должны были явиться однокурсники.

— Не надо, Исаев, — она говорила не менее устало, чем вчера с Пашковым. Как если бы он все же уломал ее, и Елизарова трахалась с ним весь день до этого, и всю ночь, и ее достало раздвигать ноги. — Исаев.

Я психанул и ляпнул:

— Не привыкла давать одному дважды, Елизарова?

— Ты меня вроде как шлюхой сейчас назвал?

— Скольким ты успела дать за эти дни? — я вцепился в край парты. — Свиззаровскому, Пашкову, кому еще?

— Ты отмороженный, Исаев, и больной на голову. — Глаза Елизаровой сузились.

Из коридора послышался звук шагов, дверь распахнулась, и на нас уставились Ветроградов и Меркулова.

— О, глядите-ка, кто у нас здесь. Вы уже закончили или еще не начинали? Влада, мы помешали Исаеву отыметь приблудную.

Я так взбесился, что едва заметил, как Елизарова взмахнула палочкой, мусорная корзина взлетела под потолок, завертелась и, перевернувшись, опустилась Ветроградову на башку. Елизарова выскочила в коридор, я заклятием впечатал этого козла в стену и махнул Хьюстону, показавшемуся на пороге.

Тот сел со мной и до конца занятия молчал с каменным лицом. Девчонки как всегда хихикали, парни переглядывались, Меркулов проорал что-то на весь кабинет. В висках стучало.

— Ты весь в красной помаде, — тоном, каким сообщают о колоссальном фиаско, сказал Рома.

Я вытер рот ладонью и все для себя решил.

***

За завтраком Хьюстон сидел между мной и Псарем.

— Гордей, Эмиссар просил передать тебе, что с ним уже можно разговаривать. От себя добавлю, что вчера перед боевой магией он условно отымел Елизарову в обе оставшиеся дыры.

Из Хьюстона вышел бы неплохой манекен у входа в госпиталь Святого Григория. Здравствуйте, проходите, вам туда.

— Передай Эмиссару, чтобы шел в жопу, — буркнул Псарь, пожирая кашу как перед казнью. Быстро и жадно, короче.

Прогноз метал в рот тосты один за другим и заедал их джемом.

— Эмиссар сказал, что он вел себя как урод, и извиняется за свое поведение. Привет, Ева, привет, Челси, привет, Милена, привет, Злата.

Псарь уставился на него как на дебила. Кстати, я ничего такого не говорил.

Заправившись, мы потащились в общагу и тупили там до посинения. Потом пошли на пары.

— Слушай, Хьюстон, в том-то и дело, что я отымел ее условно. Ус-лов-но. — Мы поднимались по лестнице к одному из потайных ходов. — Ну, то есть я ей вчера вставить не успел, потому что приперлись эти козлы из Виредалиса, но для себя решил, что с ней покончено. Чтобы принять это нелегкое решение, мне необходимо было убедить себя, что я Елизарову уже отжарил по-всякому, и дальнейшее общение с ней потеряло всякий смысл.

— Да у тебя вся рожа в помаде была, не успел он вставить, — хихикнул Прогноз.

— Бва-ха-ха, умереть от смеха, — я перекривил Леху и зарядил ему подзатыльник. Он заткнулся, но все равно лыбился всю дорогу.

— Но, строго говоря, ты же уже занимался с ней сексом, так что все в порядке, к тому же, тебе не удастся сделать вид, будто она тебя не интересует.

— Это еще почему? — я посмотрел на него как на говно. Или как на Харю, что одно и то же.

— Потому что она тебя интересует, — прогундосил Хьюстон и почесал на ходу яйца.

— Надо было еще хер осмотреть на предмет следов, — съязвил Гордей, и я чуть не обрадовался, что он перестал строить из себя немую задницу. Но больше Псарь ничего не сказал и снова превратился в имбецила. Не бывает говорящих задниц. Чуда не случилось.