Перебежчик

Ревик почувствовал, как его челюсти сжались.

Ощутив, как атмосфера на поляне изменилась, он не заговорил.

Однако когда Даледжем попытался взять его за руку, Ревик отдёрнулся. Он сделал полный шаг назад, вновь с трудом дыша, стараясь не орать на другого мужчину. Он стиснул зубы и уставился на Даледжема в темноте.

Затем, осознав, что готов ударить его, он резко повернулся и пошёл по тропе в джунгли.

Он закрыл свой свет, но знал, что другой видящий последовал за ним.

Он знал это, не поворачивая головы.

Глава 28. Любовь

Ревик подумывал выбрать случайную палатку для сна и полностью избегать другого видящего.

Он не ел с ним, хотя есть в одиночку было почти хуже.

Он чувствовал прикованные к ним двоим взгляды, шепотки предположений о том, что случилось.

Некоторые хмуро смотрели на Даледжема, наверное, потому что чувствовали злость Ревика на другого мужчину, пока он сидел с противоположной стороны костра, ел курицу с рисом и не смотрел на всех них.

Он понятия не имел, как реагировал сам Даледжем.

И всё же Ревик не мог решить, что делать, когда он доест.

Наконец, он осознал, что потерял аппетит и подошёл с тарелкой к ведру, которое они использовали для объедков. Выбросив туда остатки, он помыл тарелку в пластиковой ёмкости и поставил на стойку для сушки.

Он подумывал просто уйти и скрыться в джунглях, но когда он развернулся, Даледжем стоял прямо перед ним.

Не сказав ни слова, он грубо сжал ладонью руку Ревика. Он быстро пошёл и потянул его к палатке, которую они делили.

Ревик подумывал воспротивиться ему.

Затем подумывал наорать на него.

В итоге не сделал ни того, ни другого.

Даледжем затащил его за клапаны палатки, и Ревик приготовился, уверенный, что видящий попытается принудить его к разговору. Вместо этого Даледжем закрыл палатку, развернулся и без промедления начал раздевать его.

Ревик почувствовал, как его боль резко усилилась, когда другой сдёрнул рубашку с его рук, затем грубо потянул за ремень, расстёгивая тот без преамбул, затем переходя к брюкам. Ревик лишь стоял там, борясь со злостью, тошнотой, как будто с чёрной дырой, жившей где-то в его груди.

Что-то в имевшейся там бездне ощущалось даже более знакомым, чем её свет.

Знакомость обеих вещей каким-то образом парализовывала.

Это также вызывало у него желание стереть себя, прекратить существовать. Та тьма хотела уничтожить его изнутри, затоптать те последние его части, что ещё чувствовали, заботились о чём-то.

Он не знал, что плачет, пока Даледжем не начал ласкать его лицо.

— Брат, — пробормотал он, сцеловывая его слёзы. — Я люблю тебя, брат. Не делай этого. Пожалуйста.

— Ты бросаешь меня, — сказал Ревик. Это был не вопрос. Прозвучало это едва внятно. — Бл*дь, ты бросаешь меня… из-за этой суки.

Он не знал, что говорит.

Он едва осознавал, о ком именно он говорит.

Другой видящий увлёк его глубже в палатку, затем уложил на мат.

Ревик едва соображал, где он, что происходит, а потом видящий оказался в нём, пригвождая его к земле.

Он почувствовал, как что-то в его сердце сдалось.

Он закрыл глаза, и Даледжем испустил надрывный стон.

— Gaos, — прохрипел он. — Gaos. Ты сейчас такой открытый, бл*дь… твой свет. Он такой прекрасный, брат, — он жёстче вошёл в него. — Я люблю тебя, — пробормотал он в его шею. — Я люблю тебя… пожалуйста. Пожалуйста, услышь меня.

Он вскрикнул, когда его свет окутал Ревика, силясь открыть его сильнее, вытянуть изнутри.

— Боги, не делай этого, брат, — умолял Даледжем. — …Пожалуйста. Пожалуйста. Впусти меня. Я сейчас чувствую так много тебя. Впусти меня полностью, пожалуйста.

Ревик закрыл глаза, ослеплённый болью, и старался это заблокировать.

— Я люблю тебя, брат, — тихо пробормотал Даледжем. — Впусти меня, брат… пожалуйста.

Ревик лишь смотрел в потолок палатки.

Ему казалось, будто его грудь всю выпотрошили чем-то вроде разбитой бутылки.

Он лежал там, хрипя от слёз, кончая, когда другой мужчина сумел открыть его свет достаточно, чтобы довести до оргазма. Затем Ревик просто лежал там, не в силах пошевелиться и содрогаясь вокруг другого видящего. Когда он закончил, он почувствовал, что в свете Даледжема снова назревает желание, и Ревик обхватил шею другого мужчины.

Его грудь снова начала болеть.

— Я тебя ненавижу, — сказал он ему, крепче цепляясь за него. Он вцепился в волосы Даледжема, сжимая руки в кулаки. Он знал, каким юным сейчас казался, но ему было всё равно. — Бл*дь, я ненавижу тебя.

Даледжем гладил его по лицу, целовал, проникал глубже своим светом.

— Я знаю, брат, — мягко сказал он. — Знаю.

— Я тебя ненавижу.

Даледжем влил в него ещё больше своего света, баюкая в объятиях.

Прикусив губу, Ревик вцепился в него ещё крепче, силясь дышать.

Он уткнулся лицом в плечо Даледжема, а другой видящий окутал его своим светом, мягко раскрывая и гладя по волосам.

Ревик не помнил, чтобы они говорили после этого.

Честно говоря, после этого он ничего толком не помнил.

Глава 29. Один

Кали и её люди уехали на следующий день.

Ревик почти не слушал, пока Балидор обращался ко всей группе.

Лидер Адипана говорил через Барьер, используя конструкцию, чтобы не пришлось перекрикивать звуки джунглей, шорох одежды и разговоры между сотней с лишним разведчиков, которые собрались в главной части лагеря, между несколькими десятками палаток, возле главного костра и столовых палаток.

Нынешняя группа была крупнее всего, что до сих пор видел Ревик.

Он не знал, кто все эти видящие, но теперь все они ощущались как Адипан или Семёрка. Он уже не улавливал конкретных привкусов видящих, которые пришли именно для охраны Кали, Уйе и их ребёнка и наконец-то заставили видящих из Организации отступить.

Но он видел больше знакомых лиц из Охраны Семёрки, чем ожидал… то есть, люди Вэша, разведчики, действовавшие напрямую из Сиртауна и преимущественно защищавшие Совет и видящих в Гималаях.

Ревик старался не искать лицо Даледжема в той толпе.

Он не видел его с утра, когда выбрался из палатки, пока другой видящий ещё спал.

Сам Ревик почти не спал.

Он лежал там часами, смотрел в тёмный потолок палатки. Когда понял, что больше не может лежать, он пошёл прогуляться по джунглям за несколько часов до рассвета, понаблюдал за восходом солнца с холма, недалеко от холма с лагерем людей Кали.

Сидя там, он чувствовал несколько тычков в своём свете.

Некоторые из них были вопросами.

Некоторые были мольбами.

Даледжем спрашивал, где он. Даледжем хотел его.

Даледжем просил его вернуться.

Ревик заблокировал всё.

Он не отвечал ему, и в итоге вопросы прекратились.

Когда примерно час назад он вернулся в лагерь для завтрака, он нигде не видел зеленоглазого видящего. Он также не нашёл его в их общей палатке, которая выглядела практически так же, как Ревик её помнил.

Однако теперь, стоя в толпе других видящих, Ревик тоже задавался вопросами.

Он просканировал свои воспоминания, пытаясь решить, пропали ли из палатки какие-то вещи, если очень присмотреться.

По той же причине фокус его внимания был сосредоточен не на речи Балидора.

Он всё равно слышал кусочки.

Он слышал большую часть, если честно, но также складывал большую часть этих слов на потом, в уголке своего разума, слушая и не понимая, а сам тем временем начал по-настоящему искать Даледжема, пусть и пока что скрытно. Слова Балидора образовывали некий фон, пока он искал лицо Даледжема в толпе, каталогизировал черты лиц вокруг.

«…просили разделить наши силы после снятия лагеря отсюда», — послал Балидор деловым тоном в куполе конструкции.

«…Нас попросил Совет, в особенности Отец Вэш, чтобы мы выделили как минимум некоторые свои ресурсы, чтобы узнать больше об этой силе с юга, поскольку они не кажутся связанными со СКАРБом или обычной иерархией Организации. Остальные из нас примкнут к нашим братьям и сёстрам в Азии, чтобы не оповещать Организацию о передвижениях сестры Кали, её мужа и ребёнка. Она и её супруг говорят, что теперь у них хорошее подкрепление, и эти люди сумеют уберечь её и не привлекать внимания…»

Ревик наблюдал за красочной птичкой, севшей на соседнее пальмовое дерево.

Она издала череду музыкальных нот, и другая птичка, глубже в джунглях, ответила теми же нотами.

Боль в груди Ревика вернулась тихой тупой пульсацией под рёбрами, пока он слушал.

«…Я прошу прощения, что не мог сказать вам этого ранее, — серьёзно послал Балидор в конструкцию. — Но сегодня мы теряем одного из наши братьев. По причинам безопасности мы до сих пор не могли объявить об его отъезде. Но знайте, что это делается по его желанию, и что его отослали ради верховного призвания. Знаю, многие из вас всё равно будут горевать из-за разлуки с ним».

Ревик вздрогнул, ожидая услышать своё имя.

Ему уже сказали, какой будет его судьба.

Иронично, но он сам просил о таком, так что Балидор по-своему прав. Это по его желанию.

Просто его желания поменялись.

Он понимал мотивы Балидора, когда лидер Адипана всё объяснил. Приказ пришёл прямиком от самого Вэша, так что Балидор не имел права голоса в том, как всё развернётся. Иронично, но несмотря на его статус, Балидор был лишь гонцом, принёсшим вести.

Ревик также чувствовал за этими приказами некий намёк на Кали.

В беглой вспышке паранойи у него зародилась мысль, что она могла сделать это, чтобы разлучить его с Даледжемом. Но эта мысль причиняла боль, так что он недолго об этом задумывался.

Они действительно поступили бы так?

Они действительно разорвали бы любовную связь просто из-за какого-то бл*дского пророческого плода воображения Кали? Даже Кали выразилась так, будто всё это не высечено на камне. Неужели Совет, Вэш, Кали и неизвестно кто ещё действительно настолько циничны и расчетливы?

«…Брат Даледжем, — послал Балидор, и его мысли окрасились печалью. — Он больше не будет носить цвета Адипана, мои братья и сёстры…»

Глаза и голова Ревика дрогнули.

Он уставился на Балидора, стоявшего на открытом участке у костра, будучи уверенным, что неправильно его расслышал.

При этом дыхание Ревика застряло в его груди.

«…Брату Даледжему дали другое назначение, мои братья и сёстры», — продолжал Балидор. Его мысли были серьёзными, но в то же время выражали тихую радость.

Они эхом разносились по конструкции Адипана.

«…Это назначение, для которого он избран самими богами. Мы должны пожелать нашему брату стремительных крыльев и послать ему всю нашу любовь, когда он приступит к этому новому призванию. Это то призвание, что взывает к его верховному свету, к великой нужде в его душе. Подозреваю, никто из вас не удивлён этим, ибо в брате Даледжеме всегда было нечто поистине особенное, и такое призвание теперь выглядит абсолютно естественным. Это напоминает нам (если кому-то и нужно было напоминание), какой честью было служить вместе с ним, иметь доступ к его свету и мудрости на протяжении всех этих лет…»