Затерянная кровь

* * *

Оказывается, про «закатить пирушку» Анвар ничуть не шутил, когда мы с ним были в Залеске. Завтрак перетекает в ещё более пышное застолье, где чувствую себя внезапной именинницей — быстро сбиваюсь со счёта, сколько раз меня спросили, чего хочу отведать, не жарко ли, не холодно, не дует ли ветер и не слепит ли солнце. Мужчины притаскивают карту прямо на веранду и под крепкую анисовую настойку обсуждают текущее положение войск, потенциальных союзников, возможность успеть натренировать новобранцев и примерное время, какое есть в запасе до наступления королевской армии.

Мы с Юникой поддерживаем разговор столько, сколько можем, а после вместе с леди Оланой уходим смотреть её сады. Долго восхищаюсь пышным цветением плюмерии и магнолии, ярко-красных огоньков каркаде, белых мотыльков жасмина и ещё десятков видов кустарников, названия которых не знаю. Обилие запахов кружит голову, зато привыкаю понемногу к герцогине и начинаю понимать самые простые жесты: «да» — это сжатый кулак, «нет» — складывание ладони наподобие клюва в театре теней, а такие вещи как «иди за мной» осознаются интуитивно. За воротом платья миледи мне удаётся разглядеть сморщенный шрам от колотой раны на шее — не представляю, как после такого вообще можно было выжить. Львиная самоотверженность, достойная восхищения: она явно готова была погибнуть, но защитить своего ребёнка. И за это я уже ей благодарна всей душой.

После меня утаскивают в просторную гардеробную леди Оланы, и та с увлечением подбирает мне платья и снимает мерки для новых, предлагая ткани невероятных по красоте фактур и расцветок. Её неуёмная энергия и бойкость невольно восхищают не меньше, чем храбрость, так что я покорно трачу большую часть дня на наряды и болтовню с Юникой: в жизни бы не подумала, что такое может быть и увлекательным. Ещё никогда у меня не было такой приятной компании и такого беззаботного, истинно дружеского времяпровождения. Сестрёнка с заговорщицкой улыбкой показывает мне запрятанное за отдельной ширмой пышное алое платье невесты, которое ей готовит герцогиня своими руками: настоящее произведение искусства из атласных цветов и рубиновой крошки.

Знакомство с устройством поместья к закату выкачивает из меня последние силы — всё, что запоминает гудящая голова, это расположение личных спален, уборных и кабинета герцога в конце коридора третьего этажа. Сжалившись, миледи провожает меня в покои Анвара и велит общей для всех служанке Тики принести ужин. Все немногочисленные придворные отлично понимают хозяйку, а Тики, кажется, вовсе её ровесница и говорит как с подругой, искренне поздравляя с грядущим прибавлением в семье герцогиню и меня саму.

Я засыпаю, едва переодевшись и рухнув в постель, но сон длится недолго. Видимо, новая непривычная еда и персиковые пирожные всё же плохо воспринимаются желудком. Тошнота стискивает живот, и, поворочавшись с боку набок, вздыхаю и накрываю его ладонью, успокаивающе поглаживаю. До кончиков пальцев добирается знакомый холодок. Уже соскучился?

— Ну и зачем так возмущаться? Пусть папа пообщается с семьёй, не надо ему мешать, — бормочу я, слабо моргая в темноте.

Однако эти увещевания успеха не дают, тошнота усиливается, а сокол на груди греет совсем слабо, отдав большую часть магии за день. Нехотя поднявшись, зажигаю свечу и ищу пижамные штаны Анвара, где должно быть его лекарство — безуспешно. Наверное, уже унесла в стирку Тики. Приходится накинуть мягкий хлопковый халат с широкими рукавами и всё же покинуть спальню.

Свечой освещая путь, бреду к лестнице и на задний двор, откуда слышится стрёкот цикад в кустах и приглушённые мужские голоса. Засиделись же они. Мой муж явно соскучился по братьям, как бы это ни скрывал. Очередной шаг на пути к веранде, где горит над столом деревянный фонарь, останавливается от донёсшегося до слуха:

— … Я всё не могу понять, правда это или нет. Смотрел на вас и думал: не может быть, чтобы Анвар делал всё это добровольно. Но и что тебя может заставить тоже не понимаю.

Туго сглатываю горьковатую слюну и тошноту, различая низкий тембр Дастана. С веранды видятся всего две фигуры в ночи, и я спешно ныряю за ближайшую колонну, спиной сливаясь с камнем. Плечи окатывает холодом, а сердце ускоряет ритм, пальцы судорожно стискивают ручку подсвечника. Да, наверное, это неправильно. И всё же до дрожи хочу услышать ответ, который следует за плеском вновь наполненных бокалов.

— Ты знаешь, что меня невозможно заставить. Отец пытался — но, когда только ехал в столицу, я собирался вступить в исключительно формальный брак. О какой искренности может быть речь, если ни одной женщине я не могу довериться до конца? — речь Анвара чуть заторможенная, и с удивлением понимаю — он в изрядном подпитии после дня на жаре среди карт, поздравлений и пряных настоек крепостью поболее медового вина.

— Но ей доверился сразу. Что такого сделала принцесса, что ты наплевал на свою безопасность? Брат, ты даже Ровене, с которой два года крутил шашни, так и не сказал о своём даре.

— Ровена, конечно, была собой хороша, но признай — умом не блистала совсем, — сдавленно, сипло смеётся Анвар, а у меня по предплечьям прокатывает колкая дрожь. — Я же не дурак, доверять жизнь пустоголовой сплетнице. А Виола… знаешь, что она сказала мне в первую встречу? «Я не желаю смешивать голубую кровь с грязной». Представь, я мчался через всю страну, стою перед королём уставший как раб волайцев, а эта маленькая выскочка потрясает кулаками и просит отца дать ей армию, чтобы идти крушить «шакалов», — он хохочет уже открыто, и к нему присоединяется низкий смех Дастана, после которого они громко чокаются бокалами. До носа доносится слабый табачный дымок трубки с нотками кардамона: кажется, мой муж сегодня решил пуститься «во все тяжкие».

— Начинаю понимать. Я бы тоже загорелся проучить малявку. С Юникой они похожи куда больше, чем кажется, — всё ещё посмеиваясь, выдает его братец.

— Проучить… Да, наверное. Ровно до того момента, как увидел её без прикрас и без защиты, узнал её собственную природу. Виола не просто так выжила при рождении, её мать сотворила чудо. Чудо материнской любви, не иначе — даже Волтар никогда не говорил о подобном. И я увидел это… Живой сосуд, наполненный волшебством до краёв. Одна прядь этих волос способна сломать врата Харуна, сломать грань между миром мёртвых и живых.

— Серьёзно? — потрясённо тянет Дастан, и я чуть выглядываю из своего укрытия, чтобы увидеть, как тот откидывается на стуле с задумчивым выражением лица. Мельтешащие по веранде светлячки подсвечивают его глубокие синие глаза. — Так это что, очередной твой эксперимент? Учёный интерес мага?

— Может быть, сначала так и было. Но кажется, опыт ставили на мне самом. Стоило коснуться Виолы, и мои силы связывали нас всё прочнее. Как будто через прореху в ткани мироздания утекала песком моя магия. А потом я увидел её саму — принцессу, не знавшую ни любви, ни ласки. Девочку, брошенную собственным отцом в северной башне и боящуюся себя, непонимающую, кто она, и что вложила в неё её мать. Смелую. Безрассудную. Порывистую. Отчаявшуюся. Мечтающую о свободе воли… И когда давал клятву перед ликом чужой богини, я уже знал, что мне нужна только Виола.

Голос тонет в тишине, и я вдыхаю пряно-цветочный ночной воздух поглубже, краем глаза наблюдая, как Анвар раскрывает ладонь, приманивая светлячков. Те послушно подлетают к нему ближе и искрятся над его пальцами, словно танцуя под велением мага. Свободной рукой он подносит ко рту трубку и задумчиво выпускает струйку дыма. Тошнота отходит на второй план — безумно интересно, что будет сказано дальше. Никогда не видела его настолько открытым, откровенным.

— Вот только если в себе я уверен, то Виола… просто не имеет выбора, кроме как быть со мной. Её природа — её проклятье, и вряд ли в её ситуации она может чувствовать ко мне что-то настоящее, — глухо добавляет вдруг Анвар, когда один из светляков садится на его ладонь.

— С чего ты взял? Мне кажется, она глаз с тебя не сводит.

— Как не сводит глаз с хозяина запертый зверь. Она зависит от меня, в самом прямом смысле. Это и раньше было, магия помогала ей жить как все люди, не чувствовать каждодневной боли. Но с беременностью всё усложнилось. Теперь без меня она умрёт, и я будто…

— Пытаешься сделать так, чтобы связанная горлица, мечтающая о свободе, полюбила того, кто её связал, — грустно хмыкает Дастан, предельно ясно обозначив наши абсурдные позиции. — А без верёвки никак?

— Пока нет. Иначе наш ребёнок рискует не родиться, а ты сам понимаешь, что важнее него ничего нет. Каждый раз, когда Виоле требуется моя магия, я чувствую себя… подонком. Словно принуждаю её быть со мной. Я не просто не уверен, что она любит меня в ответ: мне кажется, она вообще не может испытывать таких чувств. Ледяная принцесса… которую невозможно отогреть.

Я спешно закрываю рот ладонью, чтобы заглушить всхлип. Дура. Какая же я дура… Жмурюсь от скрутившей грудь тяжести, будто тисками сдавившей рёбра. Думала, он не знает, не замечает, не чувствует. Но выросший в семье, где не лгут, Анвар чётко улавливает главное. Я мертва. Физически — из-за яда, убившего меня в утробе, а духовно — из-за того, что росла в одиночестве, наедине со своей болезнью. И это невозможно не ощущать.

Простой факт: я понятия не имею, как прямо сейчас развеять подобные мысли Анвара, выразить всё, что к нему испытываю. Может быть, давно пора сказать вслух. Или стоит проявлять заботу о нём чаще, благодарить. Или больше говорить телом по ночам. Или доказать свои чувства иначе…

Что мне сделать, чтобы стать для него живой?

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, — шумно и нетрезво икнув, Дастан снова берёт графин с настойкой и наполняет бокалы. — Эта девушка нуждается в тебе, она носит вашего ребёнка. А если этого мало, то вспомни, как она чуть с ума не сошла, когда тебя ранили стрелой — Юника мне рассказала, да. Виола бы ей горло перегрызла, если бы магия не помогла. Так что брось эти дурости, и давай выпьем ещё.

Вновь звон бокалов, а я с трудом отлипаю от колонны и как можно быстрее ухожу обратно в дом. Уже и неважно, зачем хотела найти Анвара — всё равно не усну, и не тошнота тому виной. Как бы Дастан не был умён, сейчас он не прав в корне.

Потому что спасти Анвара требовала не любовь к нему, а понимание, что я без него не смогу жить.

Потому что цветок любви никогда не сможет расти рядом с дебрями эгоизма.