Воображаемый друг

Но нет, ничего подобного он не сказал. И глаз не отвел.

— Меня Катя зовут, — протянула она ладонь, хотя это неправильно, наверное, протягивать руку парню. Но хочется, чтобы он считал ее другом, а не какой-то… Ужасно получилось — он о смерти, а она ухмыляется как мартышка.

Парень протянул свою и тихонько пожал кончики пальцев.

— Данил.

Подбежала Иринка, раскрасневшаяся от танцев, Катя протянула ей свой стакан сока, и подруга осушила его за несколько глотков.

— Ну, ты где?

Она попыталась стянуть Катю со стула, но девушка мягко сняла ее руки.

— Я здесь. Ты не волнуйся. Я приду… скоро…

Иринка покосилась на Данила, хитро подмигнула и, нимало не расстроившись отказом подруги, убежала танцевать одна.

Данил проводил ее взглядом, несколько секунд разглядывал танцующих, но почти сразу потерял интерес и отвернулся. Кате было неловко и очень хотелось уйти — она ведь явно ему мешает. Но уйти так просто она не могла, потому что обещала.

— Расскажешь? — спросила девушка, преодолевая себя.

— Про что?

— Про твоего друга…

— Слишком страшная история для такой хорошенькой девушки, — сказал Данил, но сам не отводил глаз от ее лица. Ему хотелось поговорить, Катя это видела, надо только подтолкнуть, помочь.

— На самом деле я гораздо крепче, чем кажусь на первый взгляд, — улыбнулась она, давая понять, что это шутка, конечно, но выслушать она готова.

— Иногда только хочешь перейти по мосту на другой берег, — начал он непонятно, — а оказываешь совсем не там, куда полагал попасть… Помнишь тот жаркий августовский день? Слишком жаркий для наших краев. Я и семья друга решили сходить на речку. Не искупаться — вода в реке, ты знаешь, ледяная даже летом. Но прогуляться, отдохнуть на берегу, шашлыки пожарить…

Катя слушала внимательно и не перебивала. Она знала, что ничем не может помочь, кроме молчаливого участия. Но иногда даже такая помощь дорогого стоит. Данил рассказывал и незаметно для самого себя взял ее ладонь и стал перебирать тонкие пальчики. Катя не забрала руки. Пусть. Он сейчас рассказывал такое, от чего сердце сжималось в холодный комочек. Он должен был ощутить хоть немного тепла.

— Опаздываем! — сказала Иринка, неожиданно появляясь за спиной и обнимая Катю за плечи. — Болтушка ты моя! Еще десять минут, и последний автобус помашет нам ручкой!

Ой, последний автобус! Ну как некстати!

Катя обернулась на Иринку, посмотрела на Данила. Он кивнул и улыбнулся, мол, все понимаю, не буду задерживать. И Катя почти совершенно ясно увидела, как внутри него разрастается, заполняя темнотой и холодом, огромная черная дыра. И сейчас только поняла — он пришел сюда в надежде, что чужое веселье хоть как-то взбодрит его и отвлечет, но напрасно, чужое веселье еще никому никогда не помогало. А сейчас она уйдет, и ничто уже не сможет сдержать ту пустоту, что выжигает все внутри как черное пламя. Катя поняла теперь, что она видела в его глазах. Она видела себя. Ту себя, что бредет из школы, спотыкаясь на каждом шагу, и просит о чуде.

— Я остаюсь, — сказала она Иринке. — Данил меня потом проводит.

— Да! — поспешно согласился он.

А потом у них была вся ночь для разговоров. В какой-то момент девушке показалось, что она знает его всю жизнь. Хотя избитая фраза совсем не отражала ее истинных чувств. Знала его всю жизнь, как саму себя. Она чувствовала, когда он улыбнется, понимала все его взгляды. Уже под утро, когда включили медленный танец, Катя пригласила Данила.

Потом, спустя годы, она ни за что не могла вспомнить, что за музыка играла тогда, в тот первый раз, когда его руки обняли ее за талию, а ее руки легли к нему на плечи. Не могла вспомнить и очень переживала. Но потом поняла, что просто не слышала музыки в те минуты, а видела только его глаза, и чувствовала только тепло, нет, не тепло, жар, которым было наполнена каждая клеточка ее тела. Руки на талии расплавляли тонкую ткань платья, дыхание пахло апельсиновым соком и сигаретами. Катя, как ей думалось, незаметно провела пальцами по его шее, там, где сквозь кожу проступал пульс — было приятно ощутить эту мягкость, эту уязвимость — ведь сначала Данил казался таким строгим, таким жестким и неприступным. Но вот под пальцами бьется пульс, и чудится, что она дотрагивается до его души…

Он поцеловал ее пальцы. А потом ее губы.

«Я тебе больше не нужен, — сказал тихий голос у нее в голове. — Ты будешь счастлива, моя девочка…» И серебристая тень, не замеченная никем, скользнула между зеркал и рассыпалась звездной пылью.

Она не заметила пропажи, но даже если бы заметила, то лишь улыбнулась бы, отпуская. Теперь она могла отпустить.

***

И жизнь потекла вперед, подобно полноводной реке. Ее течение захватило и влекло за собой, а берега открывали великолепные виды — цветущие сады и неприступные скалы, которые, однако, рано или поздно удавалось покорить, тихие долины, полные ароматных цветов. Жизнь щедро преподносила свои дары, и Катя с радостью принимала их. Иногда река падала в тесные и темные расселины, но Катя была уверена, что рано или поздно ущелье закончится и вновь засияет солнце. Ведь она точно знала, что оно есть. Такое же вечное, как любовь.

И однажды пришло время, когда она встала перед зеркалом и увидела отражение старой женщины. Волосы легкие и светлые, как пух. Глаза, как два мутных стеклышка. Когда и как произошло это превращение, она не знала. Но не было печали в ее взгляде, когда она рассматривала свое отражение. Тысячи счастливых лиц смотрели на нее — юная девушка, любимая жена, молодая мама, успешная журналистка, любящая бабушка. «Это была прекрасная жизнь», — словно говорили они. «Да», — соглашалась старая женщина.

Она причесалась, пару раз проведя расческой по волосам, теперь это требовало совсем не так много времени, как раньше. Пора было ложиться спать.

Катя увидела рядом с собой в зеркале отражение Данила. Заметив, как пристально она разглядывает себя, он обнял ее тихонько за плечи.

— Ну что, старушечка моя, ложись, моя красавица, спать.

Он всю жизнь называл ее старушечкой в шутку, даже тогда, когда Кате было двадцать. С некоторых пор шутка действительно стала казаться смешной.

— Ты уж определись, красавица или старушечка, — улыбнулась она.

— Красавица, красавица! — он поцеловал ее в макушку, по-прежнему возвышаясь над ней на добрых две головы.

— Знаешь, — вдруг сказала она, — уже несколько ночей не могу уснуть… Мне кажется, что кто-то сидит в кресле напротив.

Данил хотел что-то сказать, но она опередила его заботливый вопрос:

— Совсем не страшно, даже как-то, наоборот, спокойно. Но мне все хочется встать, подойти, посмотреть, кто это. И в то же время понимаю, как это глупо. Я же знаю, что там никого нет…

— Конечно, никого нет, — Данил хотел ее успокоить, но сам, видно было, забеспокоился немного. — Ты ложись. Я сейчас приду. Умоюсь и приду. Завтра в парк сходим, погуляем… Да?

— Да, — она улыбнулась.

Кровать мягко приняла ее в свои объятия. Где те времена, когда она могла спать хоть на полу, и глаза закрывались, едва голова опускалась на подушку. Она давно уже потеряла надежду засыпать сразу, как только ложится в постель, и чтобы не расстраиваться понапрасну, привычно разглядывала звезды и галактики, нарисованные на натяжном потолке. Данил, зная, как она любит ночное небо, сделал ей такой подарок на восьмидесятилетие.

А потом вновь появилось это странное ощущение присутствия кого-то в комнате. Она вгляделась сквозь темноту и вновь ей почудилась в кресле человеческая фигура. Но никакой угрозы она не ощущала, нет. Некто сидел терпеливо и словно чего-то ждал.

И вдруг ясный свет начал заполнять комнату, делая видимыми предметы и пряча тени. Вот звезды на потолке стали яркими, наполнились живым светом, галактики вились, заплетаясь в причудливые узоры. Катя села, ощущая невероятную легкость во всем теле и с изумлением оглядываясь — она ясно видела каждую вещь, каждый предмет в комнате. Так четко окружающий мир представал перед ней лишь в детстве.

И в кресле действительно кто-то был. Она сразу же узнала его, хотя прошли десятилетия с их последней встречи. Такой же юный, время было не властно над ним. Синие глаза сияли, а улыбка была все так же лучезарна. Он протянул ей руку и сказал:

— Здравствуй, моя девочка. Ты готова отправиться в путешествие?